Прости, мама... Глава 4

Глава 4.  

В душе нарастает страх, ужас. По щекам катятся слёзы, в животе спазм, подташнивает. Елена Кузьминична стоит рядом с моей партой и, методично тычет пальцем мне в спину:  

– Повтори, о чём я сейчас рассказывала?  

Я опускаю голову и молчу. Ну не могу я повторить, просто я уснул на уроке. Понимая, что ничего от меня она не услышит, учительница забирает мой дневник и уходит к своему столу. Продолжая всхлипывать, умоляю её:  

– Елена Кузьминична, пожалуйста, не ставьте двойку.  

Но она, молча, берёт свою ручку и ставит огромную двойку, а затем, своим размашистым почерком, что-то пишет внизу страницы. Всё, душа моя оборвалась. В классе ржут одноклассники. Ну, разве объяснишь учительнице, да ещё и при одноклассниках и одноклассницах (стыдно ведь), что вчера отец пришёл, после работы, хорошо выпившим и, как всегда, занялся моим воспитанием. А метод воспитания, у него, не отличался разнообразием. Он брал дневник в руки и открывал первую страницу и начинал воспитывать широким армейским ремнём с бляхой. И неважно, начало это учебного года или конец, наказание шло за каждую встреченную оценку или замечание поштучно и почти ежедневно. Спасение было одно, или прятаться в раздевалке, под одеждой, или приход мамы с работы. Она мужественно кидалась под ремень и вырывала своего первенца из его рук.  

Вот после этого начинался второй акт этой драмы. Он входил в раж, бил мать, мог выскочить в сарай, и, с трёхэтажным матом, схватив топор, бегал по квартире, по двору за нами, пока мы, улучив момент, не убегали на улицу, к соседям. Огласки он боялся, был партийным и очень дорожил этим. Хотя жалобы мамы на его буйства мало помогали, это успокаивало его на несколько дней, а затем всё повторялось. В те годы, семейные драмы, мало интересовали парткомы, вот идеология – это серьёзно.  

Вот поэтому, после бессонной ночи, я и не выдерживал – засыпал на уроках. Разве мог я о таком рассказывать? Нет, не мог, не мог задрать рубаху, чтобы показать синие полосы на спине, не мог остановить слёзы. На счастье, прозвенел звонок, уроки, на сегодня, закончились. Пацаны прекратили насмехаться, помчались домой. Я медленно собрал портфель и поплёлся домой. Весна, жарко, через пару недель, закончится пятый год моей, нелёгкой школьной жизни. Но эти две недели ещё надо выдержать, да, к тому же, это пополнение – огромная двойка и яркая красная запись, завершающая эту неделю.  

Мы жили недалеко от школы, всего два квартала, но, сегодня, этот путь мне казался бесконечным. Но вот добрёл, дома только младший брат, мать и отец на работе, придут с работы вечером, где-то после шести. А в голове постоянная мысль о предстоящей, вечером, экзекуции, да ещё, если ОН придёт пьяный.  

Сейчас, по прошествии шестидесяти лет, перед моими глазами образ тщедушного, худенького ребёнка, живущего в постоянном страхе, с постоянным чувством голода. В школе, постоянные издевательства, побои от старшеклассников и вечное напоминание, что ты жидёныш. Знаю, позже, когда переполнится эта чаша, найдутся товарищи, которым безразлична твоя национальность, они будут ценить только твою смелость и надёжность, умение хранить тайну, будут защищать тебя. Но зато потянут, как надёжного товарища, в омут криминала. Но всё это будет ещё не скоро. А сейчас…  

Лихорадочно ищу выход и понимаю, что, всё равно, результат будет один. Ох, как всё это надоело. И, вдруг, приходит отчаянная мысль: нужно сбежать из дома. До вечера ещё далеко, пока кинутся искать, я так убегу, что меня ни за что не найдут. Сказано – сделано, хватаю большой кусок хлеба, беру, на всякий случай, курточку и шарфик и вперёд. Где железная дорога знаю (с пацанами бегали собирать спичечные коробки, тогда мода была собирать коллекции из них, а с проходящих поездов их выбрасывали из окон). От дома до железки недалеко, с полкилометра. Когда добрался – повернул налево (направо – вокзал, а денег нет, нужно уходить пешком). Погода чудесная, жарко, в воздухе запах сирени, цветущих яблонь. Тишина, только звон стоит от нескончаемой песни жаворонков. Бодро топаю вдоль железнодорожных путей, временами чуть-чуть отхожу, мимо проносятся грузовые или пассажирские поезда, иногда машу рукой пассажирам, люди, в ответ, тоже машут и улыбаются. На душе спокойно – я свободен! Так проходит часа три. Устал, с непривычки. Расстелил курточку, лёг и жую хлеб, который захватил с собой.  

И вот начинают тревожить мысли: что будет дальше, где буду спать, у кого попрошу кушать? Не всё так просто, как думал вначале. Но всё равно, упрямо заставляю себя – не сдаваться. Встал и продолжаю своё путешествие, проходит ещё пару часов, солнце клонится на закат. Присматриваюсь, нет ли где поблизости какого-нибудь укрытия, чтобы можно было спрятаться на ночь. Вскоре, к тропинке, по которой топаю я, выходит мужик и идёт впереди меня. Он в грязной рабочей робе, давно не брит, волосы на голове всклокочены. Мне становится не по себе. Молча идём, я начинаю сбавлять темп, чтобы незаметно отстать, а он, вдруг, оборачивается и улыбается.  

– Что, испугался? – спрашивает.  

– Не боись меня, я иду с работы, сутки ремонтировали трактор, весь в мазуте, сейчас  

домой приду, умоюсь, побреюсь и снова на человека буду похож.  

И его улыбка, мягкий голос успокаивают меня.  

– Давно идёшь? Наверно есть хочешь?  

Я, молча, киваю головой. Он вытаскивает из кармана робы небольшой свёрточек и, развернув его, протягивает мне полбулки и кусочек сала. Поблагодарив, забираю и мгновенно съедаю.  

Спокойно, ненавязчиво он расспрашивает меня. Откуда я, как оказался за городом? И я, не стесняясь, раскрыл ему, совершенно незнакомому человеку, свою короткую, но такую нелёгкую жизнь. Он погладил меня по голове, приобнял за плечи и сказал:  

– Я, с удовольствием, взял бы тебя к себе, домой, к тому же у меня есть дочка такого же  

возраста, вы бы с ней подружились, но ты подумай, сколько горя это принесёт твоей  

маме. Она ведь любит тебя? Она с ума сойдёт, пока будет искать тебя.  

И я не выдерживаю, начинаю плакать. Мне, действительно, очень жаль маму, а ещё, меня тронула за душу эта неподдельная теплота, сочувствие, незнакомого мужика, который просто гладил меня по голове. Я никогда не знал отцовской ласки и это при живом отце.  

– Я проведу тебя до станции, здесь недалеко, возьму билет, посажу на рабочий поезд, и  

ты вернёшься в Полтаву. Только пообещай мне, что возвратишься к маме. Займёшься  

спортом, и, скоро сможешь сам постоять за себя. Надо только верить и добиваться этого.  

Он посадил меня на поезд и попросил женщин, пассажирок, присмотреть за мной и высадить на вокзале. Когда доехали до города, была уже глухая ночь. Я медленно брёл домой и, вдруг, где-то на полпути увидел маму, она шла мне навстречу. Как мы кинулись друг к другу. Мы долго стояли, обнявшись, оба плакали. Мама ничего не спрашивала, я сам признался, что из-за полученной двойки очень боялся идти домой. И, вдруг, мама меня обрадовала – отец уехал, на несколько дней в командировку. Она так никогда и не узнала, что я хотел убежать из дома. Мы, обнявшись, медленно пошли домой.