Миниатюра "Бодро поржаловать или Потустронний вздох завершён"

В одной чёрной-пречёрной комнате стоял чёрный-пречёрный гроб… Нет! Всё было не так. А гораздо хуже, страшнее и ужаснее! Вы хотели хоррор? Вы его получите! Ну, что ж! Начнем.  

Уже третий день Пегий КулДра шарился по самым гноявым закоулкам посёлка с издевательским названием Веселухи в поисках хоть капли спасительной кровянды. Тщетно. Пегий КулДра чувствовал себя последней говнючей шнягой, если то, что осталось у него внутри можно назвать чувствами, и медленно издыхал.  

Силы совсем оставили его, Пегий КулДра брякнулся в вонючую помойную жижу и провалился в тяжелый сверх мучительный сон голоднючей твари. Последнее время он спал катастрофически мало и мерзко. Боялся. Боялся всего. Боялся засыпать и боялся просыпаться. Засыпать боялся потому, что боялся больше никогда не проснуться, а просыпаться боялся потому, что, проснувшись, надо было снова изнурять себя поисками кровянды, будь она неладна эта треклятая пища. Да-а-а… Поисками, которые, как правило, были страшно утомительными, учитывая его теперешнюю физическую форму, и, в конечном итоге, бессмысленными. От этих изнуряющих ум и плоть (ха-ха, смешно! Разве у него ещё осталось то и другое? ) рысканий Пегий КулДра опрокидывался в полнейшем изнеможении всё в тот же тяжёлый сон, которого, страсть как, боялся. Такая вот ужаснейшая крутня, жутчайший порочный круг!  

Пегий КулДра дёрнулся от пронзительной боли (ха-ха, смешно! Он ещё умеет чувствовать боль? ). Боль шла от задней палы. КулДра открыл один мутнявый залг, кажется левый, ну, да, правильно левый, на правом он лежал, и медленно повёл им, пытаясь разглядеть причину боли.  

– Ну-ка, клюнякни его ещё разок! – услышал (ха-ха, смешно! Он ещё умеет слышать? ) Пегий КулДра неприятный хрипатый голос.  

– Ага! Почему всё время я? Сам клюнякни! А вдруг он вскочит? Эти Пегие такие живучки! – ответил ещё более неприятный отрывистый басок.  

– Ой, да ладно! Сдох он, не боись! Видишь, не дышит ни хрена! Можно досыта клюнякать. Ну, что, приступим?  

Пегий КулДра испытал очередной раз пронзительную боль в задней откинутой пале. Его, пока ещё живячного, бессовестно клювякали какие-то отмороженные тварюги. КулДра собрался с силами и музданул задней палой по чему-то твердому, но мягкому, придавив это что-то к земле. Под палой засуетилось, забилось и закудахталось. КулДра услышал шум от взмаха крыльев и возглас:  

– Ну, бывай! Что-то мне эта комедь не улыбается!  

Крылья захлопали энергичнее, звук их постепенно затухал, видимо, по мере того, как один из мерзавцев, тот который не придавленный, быстренько сматывался, бросив подельника на произвол судьбы. Придавленный же затрепыхался, забился, поняв, что его предательски бросили, и придушенно возопил с ничтожной надеждой: «Помоги, падла! ». Получилось у него, однако, произнести только гласные «…о…о…и, а…а! » КулДра прижал обидчика сильнее, под палой заквохтало, заковыряколось и вскоре стихло. КулДра сделал послабуху. Ни шур-шур. Он приподнял тяжёлую болючую мозголву, навострил кончики ухинделей, вытянул длинномордель в сторону палы, которой он придвавил и удерживал клювячую тваренду.  

КулДра узнал по торчащим из-под палы растопыренным перявам, что это был один из мерзопакостных НаВоро. Гадкие пернаты не брезглявили падлостью. КулДра ненавидел их перноплемя. Он изогнул непослушное костлявное телесо и ухватил НаВору за крыляшку, крепко стиснув клыкачи. Ага! НаВора был-таки живуч! Притворялася падлючка, изображая мертвучку.  

– Кровянда!.. – пронеслось в мозголве Пегого КулДры.  

Он вскочил, не разжимая клычак и передними палами помог себе придавить На Вору к земле. Это был рискованный трюк. Можно было запросто упустить добычу. Но у КулДры получилось. Ха-ха, смешно! НаВора бился, вырывалась и хрипел, издавая неприятные гортанные звуки. Это могло привлечь внимание других голоднючих и обезумивших Пегих, а КулДра был не настроен делиться долгожданной кровяндосной добычей. Во всяком случае, не сейчас. КулДра заторопился. Он разодрал НаВоре глотенцию зубчаками и припал к ране, источающей живительную кровянду. Блеск! Горячая слащавая кровянда потекла в ненасытную глотяру, спасая КулДру от смертяки.  

С каждым затяжным глотком силы прибывали, и он становился самим собой, прежним мощным Пегим КулДрой. Мозголов прояснился, заглы налились кровяндой и стали зорчищими, телесо заупругилось, возобновилось. Отлично!  

КулДра высосал всё до последней капли и отшвырнул ненужное тухливое пернативо. КулДра довольно бодряво почапал от помоя, где его чуть не застукала смертяка, приискивая местечко порадушнее для заслуженного отдыхая.  

– Поводянится бы, – размечтался КулДра, – совсем заговнючил, самого себя мерзависто, вонючисто.  

Он выбрал радушное местечко и устроился. Теперь, после дозы кровянды первой свежести можно было и пожмуриться, и помечтать. КулДра вспомнил, как когда-то до Великой Пятилетней Бойни, Пегие были полновластными Хозяевами всех и всего. Кровянды было хоть залейся, на первое, на второе и на третье. Пегих боялись и уважали, пресмыкались и рабынились, угождали и не перечились, волеисполнялись и не выкондрючивались.  

Великая Бойня перевернула всё. Это потом Бойню стали называть Великой и Пятилетней по количеству лет, проведенных в кромешности и жутости. Началось всё с малого. Бычканулись Авторитеты от Пегих и от Ржавых. Зоны кровянды не поделили, хотя всем хватало с лихвой, просто через край лилось, захлёбывались просто. Нет! Зацепились погаными язычаками на одной пирушке. Прямо за столом друг на друга попёрли. Еле растянули оголтелых. Вроде утиханили, веселье продолжили. Ан, нет! Наш-то Пегий Красноморд, прилично кровяндушки поднабравшись, взял да и заухажёрил за крутобёдрой девахою Ржавого Толстогуба. Деваха-то, не видавшая особых нежностей от Ржавого, растопырилась от комплимесов Пегого Красноморда. Дело до «а давай, на брудершафт» дошло. Тут Ржавый Толстогуб не выдержал. Как хрястнул по роковой рюмахе своим длиннющим упругим хвостелем! Рюмаха, бздынь! Вдребезги! Кровянда фейерверком в стороны! Позорина! У всех-то на заглах! Тишина тише тихого. Самые умнючие ползком уходить с вечерины поспешили.  

А наши Авторитеты, оба два, сцепендились. Долго бились, ранами глубокими ранились. Кровянда рекой хлестала. Вонь жуткая. Только, не подходи! Зашибу! Боялись двинуться. Молча смотрели на погубь друг другову. Закончилось, когда свалились изнеможные. Все племенные Пегих и Ржавых надеялись, прокатит, помирятся. Да, куда там!  

Поутру Ржавый деваху свою извёл-придушил. Да и поделом! Брудершафту ей захотелось при живом-то уважаемом хахеле! А нашему Пегому к полудню Ржавый гонца с серьёзным ультиматом прислал от своего Велика. Наш засобачился, гонцу мозголву снёс одним взмахом палы. Ну, и пошло-поехало! Никто не уступил, назад не открутил. Началась Бойня. Пять лет друг друга ни за хрен собачий пырили! Страсть, жесть!  

Опомнились, а уж поздно! Всё вокруг скособенилось. Пострадали все и битые и биющие их, а равно и биющие и битые ими. Исчезли плоть и кровянда. Наступил вселенский голодомор, который отупил самых мозголовных. Стали жрать сами себя и себе подобных. Озверючились, озлостились совсем. А ведь красивые народы были, и Пегие, и Ржавые. Умнючие, гордючие, независимючие. Выжили единицы, да и те на подходе к смертушке, растопыряндились, силенцию утратили, обезмоглили… Блин! Печалька… КулДра непроизвольно всплакнул. Поискал Луну на небе, не нашел, поэтому завыл тихо и протяжно просто так без Луны.  

– Ты, что, плачешь? – спросил его кто-то тоненьким голоском.  

Сказано это было с неимоверным участием и жалостью, которые проняли КулДру до мозга (а остался ли он мозг-то? ) ставших хрупкими костей. КулДра огляделся, чтобы не увидеть никого.  

– Эй, – окликнул КулДра кого-то.  

– Не крутись и не таращись, я тута, – с весёлой иронией задиристо пропищал голосок.  

– Тута? Это гдей-то? – в тон ему подыграл КулДра.  

– Да на уханделе у тебя, ща поближе совкочу. Ну, чё, зачесакалось?  

– Ага, защекотилось, – засмеялся КулДра (ха-ха, смешно! Он ещё не разучился смеяться).  

КулДра задрал заднюю палу и ретиво задрыгал по уханделю. А-а-а! Класс!  

– Я на носопырку прыгушки! – опять весело возвестил голосок. – Видишь меня? Наблюдашки?  

КулДра скосил загла к носу, пытаясь рассмотреть свою носопырку.  

– Ой! Не смеши, кончай косилово! – заржал невидимый собеседник. – Ой! Хи-хи-хи!  

– По-другому я тебя не видалю! – отозвался КулДра. – Ха-ха-ха! Ух, ты! Хо-хо-хо!  

Его пронял неудержимый смех. Нервы что ли ни к чёрту?  

– Ща я на палу к тебе прошарахнуся. Подыми-ка её!  

– Какую желаешь, право, лево?  

– Давай, лево! Хоп! Тута я!  

КулДра поднёс левую палу поближе к удивленным заглам и увидел нечто масюхонькое, чёренькое. Нечто подпрыгивало, появлялось и тут же исчезало в клочковатой шерстище КулДры.  

– Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! Оппа! Оппа! Прыги-скоки!  

КулДра не успевал за мелькотнёй попрыгушки. Вот неугомонный шустря!  

– Дружить бум? – радостно спросил попрыгунчик.  

– А то! Конечно бум! Ещё как бум! Я – Пегий КулДра! А ты?  

– Я? Я – Веселющее ХаБло!  

– Ух, ты! Чем промышляешь, Веселющее ХаБло!  

– Да, веселю я вас, шерстистых!  

– Ух, ты! Молодца-красавца!  

У КулДры замельтешило в заглах от бесконечных подпрыжек ХаБли.  

– А жоришь чего? Времена уж дюже тяжковатые настали в этом смысле, как впрочем и во всех других смыслах… послебойня гадская…  

– Как чего? Да вас же и жорю! Сейчас вот тебя начну. Тебя много, повезло мне. Ни одному поколению нас хватит. Весело, да?! Эй, чего затиханился-то? Давай, ещё смеханиться? Хочешь, на брюханделе пощекотю?  

– Стой, ХаБло! Я как-то не хочу, чтобы ты меня жорил со всеми своими будущими поколениями, а я при этом смеханился…Не смешно мне как-то…, – беспокойно заговорил КулДра.  

– Во, привет! Ты НаВору выпитяшил до шкурки у меня на глазах, как делать нечего. А я у неё, между прочим, житячил не слабо. Теперь мой дом – ты, и жорить я буду тебя, соответственно. Как-то так, Пегий хренусь!  

– Чего?! Да ты дерзачий?!  

– Я – борзакий! Догоняя-я-яй! Веселуха началась!  

КулДра лязгнул зубаками и вцепился в свою палу. Сделал жутко больнюче себе. Он начал дергалиться, пытаясь поймать ХаБлу. Бесполезно. Тот хихикал, заливаясь от придуманной им побегашки и скакал, скакал, скакал…  

ХаБло замызгарил и зачморянил КуДру окончательно. Тот стал хиренить с каждым днём. Это было почище голодомора. ХаБло с его многочисленными родственничками пожоривал и медленно уничтожал КулДру с шутихами и прибауточками, легко и непринуждённо, превратив его житиво в кромешное адово.  

Палы сразу четыре подкосились, онемев одновременно, и КулДра свалился, приняв неудобную смехотворную позу в виде буквы «Зю». Он не мог шевельнуться и остался валяться на пустой дороге в этой немыслимой позе. КулДря, вернее то, что от него осталось, издыхал. В самом пикантном месте его измученного угнетённого и обезображенного телеса, в паху, праздновал днюху ХаБло. Приглашенных была масса, растянувшаяся весело орущей толпой от нежной кожи паха по всему брюханделю. Гости набрались уже прилично, и началась настоящая оргия со скандалами, драками, руганью и прочими безобразиями. Получивший в табло виновник торжества Хабло разнервничался и с остервенением вгрызался в паршивое вонючее телесо КулДры. Но КулДра уже ничего не чувствовал, у него не болело и не чесалось. Мозгель КулДры уже умер и не посылал команд мышцам. Они ещё периодически сокращались, по каким-то биологическим законам и правилам, но тоже были уже полу-мертвы.  

Пьяная оргия, начавшаяся с днюхи ХаБли, достигла своего апогея, когда необходим был виновник всех бед и несчастий. Чьих и каких бед и несчастий, неважно. И виновник был найден. Ну, конечно, им оказался КулДра, для многих, кстати, отчий дом не больше не меньше. Но, это тоже было не важно.  

– Кусь, его, кусь, вонючку поганую! – подзадоривал ХаБло племя хаблойное.  

Племя сделало невероятной силы кусь, флэшмобясь всей оравой. По мышцам КулДры пробежала предсмертная дрожь. Лёгкие набрали в себя воздух, совершив последний горький вздох, и… испустили дух.  

А ведь всё началось с Бойни.  

Да, однозначно, любая Бойня – это очертилово гадостно!