Лесная думка

Музтранспедгиз Опус № 2  

Лесная думка.  

Ну, что, братцы, по сказкам соскучились? Решили отдохнуть да кое-чем позабавиться? Что ж, слушайте сказку, но не простую сказку, а такую, что ниточкой вьется, клубочком катиться, да на ус мотается.  

Давным-давно в презагадочном царстве – потаенном государстве, что на двух мостах, да на трех берегах жили-поживали пятнадцать невзрачных бобров, что лопатой хвост. Письменности у них тогда не было, да и грамоте были не приучены, жизнь вели домовитую, разностями разными не баловались, отчего кое в чем другом и преуспели. Соседство имели пристойное, к примеру, хоть сова – тоже птица ничего, по правде, однако, если сказать, к весне уж больно доходяща, но однако же с оперением, да цепуча сильно. Ну, а если гикнет эдак: «Гой-ты-Степан-яма! », да так, знать залихватски – жуть, к тому же ночью – сами понимать должны, это Вам не семянки лущить – неожиданность все-таки.  

Хозяйство было у бобров доброе: огородности всякие, скотинка разнообразная, да и курей дюжины три не меньше, лесных припасов на зиму вдоволь. И знали они одну дремучую думку лесную, но никому про нее не сказывали, жизнь вели неприметную, леса валили непролазные, да плотины городили заставные.  

Скакал как-то мимо заяц Евламп. Речку по плотине перебежал, в сторону скок, в чащу прыг. А, что ему – лаптю худо ли, ходули длинные, хвост короткий; промеж дерев так и сигает… во почесал… ну дает… словно стопыря объелся.  

Скакал Евламп по лесу два дня, приморился, сел на пенек, смотрит, а навстречу ему еж Кавендиш шуршит.  

– Здоров, брат кучерявый!  

– Здравствуйте, Евлаша. Куда пути держите, почем промышляете?  

– Да принесли как-то весной сороки на хвосте одну думку лесную, три дня галдели, галдели, пугали, пугали, а что к чему и зачем не поймешь. Вот и решил, пока замурай не зацвел, слетать да посмотреть, что к чему.  

– Скажу, Евлаша, я Вам, что спросили бы Вы старого Кавендиша во вторую неделю великого поста, может ли быть такая причина, чтобы по доброй воле пойти туда, узнать и отведать то, что тебе там уготовано. И ответил бы Вам старый Кавендиш, ой не знаю, Евлаша, видит Бог – не знаю. Кто туда идет, знает, зачем идет, а коли по недомыслию, да любопытства ради, то Бог знает, что его ждет, ибо место особое, непонятное.  

– А я вот тоже понять не могу, чего это меня с позапрошлой недели туда так и манит, так и заманивает.  

– Знать планида Ваша, Евлаша, такая, знать – судьба пришла.  

– Да ты чего пугаешь, да запугиваешь, а? Без тебя ученые и нечего мне с тобой здесь балясы разводить, меня еще по-важнее дела ждут. Счастливо до дома докувыркаться. Пока.  

– Чтож, и Вам добрых путей, Евлаша, и дорожка скатерочкой.  

И поскакал косой. Скакал-скакал, скакал-скакал, потом еще версты три проскакал, вдруг – чу… шевелиться кто-то. Глядь, да это же крот Кавун.  

– Здорово, Кавунище!  

– Наше Вам, Евлампий, – ответил Кавун, необорачиваясь и продолжая, что-то рыть, – и ты туда же? Ну-ну… А я вот рою. Триста шестьдесят вторая пошла… Что-то земля здесь больно зыбкая и сыпучесть потолочная, кабы глины амбразурной. Ты случаем не богат?  

– Я? Чем это?  

– Да глиной амбразурной. Совсем бы чуток – мне для раствора.  

– Какого еще раствора?  

– Ну, как же, на восемь долей пеньки три сычуга, шесть мотовил, да на закрепление одиннадцать жарюх и семь поганковых шляпок. Все заваривают на осином помете, добавляют амбразурной глины – и готово. Ну, потом еще, конечно, сушить и отпаривать, да на растяжку на восемь дён, потом под гнет в гнилой овсянок-первач и на отжим дней на пяток и все. А глины то амбразурной не хватило. Ну совсем, бы чуток, хотя б четверть ведра.  

– Да отстань, ты. Почем я знаю, да и вообще я не в курсе… Ты мне вот что лучше скажи, чего это у Вас тут в лесу делается? Говорят, что-то появляется, а потом вщть – и все сдуло?  

– Ну нет, так нет, я просто так спросил, а то раскричался, и туда говорит, и сюда говорит. Я то чего? я ничего, вот копаем, триста шестьдесят вторая пошла, а глины-то и нет…ха-ха. Надысь была, а теперь знать кончилась, а раствор то стоит, да какой раствор, на восемь долей пеньки…  

– А ну тебя, – сказал Евламп и поскакал дальше.  

–…и на отжим, дней на пяток, можно, конечно, еще проарматурить, вообще бы сносу не было, – Кавун прервал свое рытьё и оглянулся, – Эй, где ты, утек уже, ну беги, беги, оттуда мало кто возвращался. А то ходят всякие, кричат, понимаете ли, а сами-то глины арматурной жадничают. Мне же чего, мне же совсем чуток, мне ж для раствора. Все кругом ходят, ходят, а раствор стоит, да какой раствор…  

– Ты с кем это, Кавун? – прорычал, выдвинувшийся из густого сосняка медведь Пугач.  

– Фу ты, – вздрогнул и отскочил в сторону Кавун, расплескав по кустам остатки раствора, – а это Вы, какой, однако, у вас зычный баритон.  

– Да уж – могём. Так с кем это ты тут шушукался.  

– Да так… пробегал тут один из поселка, ну уж я ему показал, будет теперь знать, как ходить, куда не следует.  

– А, что ему надо-то было.  

– Про думку лесную все выпытывал, да выспрашивал, – ответил Кавун, утирая грязной лапой нос.  

– Ну а ты, что?  

– Ну а я, что... я взгрел его как следует, не твое, говорю, косое дело.  

– Ну а он, что?  

– Ну а он, что… ну он и побежал.  

– Куда побежал? Туда побежал!?  

– Да, вроде бы-бы, – виновато сказал крот, поглядывая в сторону больших зарослей.  

– Ах, ты босота землерыльная, там же четыре медяка я прятал! У! Затопчу! – проревел Пугач и ломонулся вперед, оставляя за собой глубокую просеку в густом кустарнике и зарослях папоротника.  

Хруст веток, суматошные крики перепуганных птиц, хриплый, пробирающий до самых пяток рев лесного забияки долго еще возвещали Кавуну о том, что так легко ему сегодня удалось отделаться.  

Вечерело. Дремучий лес перекрашивался в еще более сумрачные тона. Редко пролетали в вышине запоздалые птицы, бесшумно стремясь к своим гнездам. Муравьи, жуки и прочий насекомый народ, потихоньку забирались в свои дома, заделывая все ходы и выходы от ненастий и непрошеных ночных гостей. Лесное зверье, уже отвечерив и уложив своих детенышей спать, доделывало свои дела, и тоже готовилось ко сну. Ночные хищники и бандиты, вооружившись когтями и зубами, начинали рыскать по лесу. Загадочные тени, пробудившись при появлении на небе луны, летали по лесу, пугая всех подряд. Сосновый лес, задремавший еще до захода солнца, был тучен и сумрачен. Он только покряхтывал во сне засохшими стволами, постанывая от мучавших его видений. Лишь подгулявшему Пугачу было все нипочем; он дико ревел в заброшенной балке, для чего-то драл с деревьев кору, ломал сучья, мял кусты; отчего в лесу с наступлением темноты становилось жутко.  

– Миша, мне страшно, – сказала Маша и присела на пенек, – никогда мы отсюда не выберемся-а-а... ну зачем мы обманули маму и папу, и пошли в этот проклятый ле-е-ес, – всхлипывала она и вытерла кулачком заплаканные глаза.  

– Не реви! У, рева-корова, – сказал Миша и сделал серьезное лицо.  

Он был на целый год постарше Маши, отчего считал себя почти взрослым, и своим поведением хотел показать Маше пример, но вскоре тоже не выдержал и зашмыгал носом.  

– Гой-ты-Степан-яма! – зловеще прокричала ночная птица.  

Дети вздрогнули, и со страху, разом бросились вглубь леса. За Мишины шортики уцепилась большая колючка и больно кусалась, Маша исцарапала себе все ножки и сбила коленочку. Корявые ветки били детей по лицу и хватали за одежду, высокая трава путалась в ногах, липучая паутина лезла в глаза и рот, но они не останавливались и все бежали, бежали, крепко держась за руки. Вдруг откуда-то слева:  

– Ух! Разорву! Ух! Заломаю! – Послышалась возня, шум и треск. Бедные дети метнулись в сторону и еще долго бежали пока не выскочили на огромную поляну. Они, обессилив от страха и долгого бега, упали на большую моховую кочку и прижались друг к дружке.  

Уже весь лес погрузился в сумерки, но на поляне еще можно было кое-что разглядеть. Почти вся она была занята зеленым болотом, которое словно разговаривало, выпуская то там, то здесь болотные газы, издавая утробные бульки. Над болотом гудели какие-то насекомые, а на поверхности что-то тихонько плюхало и чавкало. Если приглядеться, то в центре болота можно было увидеть небольшой островок. Он был округлой формы и с дыркой посередине. По краям болота и на той его стороне возвышались какие-то сооружения из камней и бревен, сделанные для каких-то непонятных целей. По всей видимости, эти сооружения поддерживали жизнь болота, не давая ему вытечь или пересохнуть. И совершенно было ясно, что здесь кто-то хозяйничает, ведя загадочную и малопонятную жизнедеятельность. Но, значит, даже здесь кто-то живет и может поможет как-то нашим перепуганным и уставшим детям.  

Миша и Маша уже немного огляделись и отдышались, прислушиваясь к шуму леса и гомону болота. Они были измучены и хотели домой к маме, но еще больше им захотелось спать. Полночь близилась, болото, вдруг громче обычного завздыхало, а лес загадочно заговорил:  

– Шу-у… шу-у.  

Я небо сушу.  

Облака ворошу…  

А болото вторило:  

– Все тебе расскажу.  

У тебя не спрошу.  

Миша и Маша уже не могли пошевелить, ни ногами, ни руками, и сквозь полудрему видели, будто на острове показался большой медведь, который держал за уши зайца и щелкал его по носу, ругаясь и топая ногами. Но звуки были какие-то глубокие и глухие, отчего были слышны лишь обрывки фраз, абсолютно не проясняющие в чем собственно дело: «медя-ки…, пятаки… ковалда…» – ничего не понять.  

Медведь продолжал колошматить зайца, но вдруг из дырки на острове выскочило много-много каких-то зверушек, очень похожих на лягушек, но с большими перепончатыми ушами. Заяц и медведь бросились от них наперегонки, но зверьки все множились, окружая и загоняя беглецов. Несмотря на то, что островок был совсем крохотный, погоня продолжалась часа три. Но их все-таки изловили, привязали к двум столбам и начали какой-то ритуальный танец. Зверьки то хороводом ходили вокруг пленных, то начинали буйно прыгать, делать кувырки и выписывать непристойные па. Они постоянно бубнили что-то себе под нос, но слышимость была какая-то неестественная, будто кто-то сопел в чайник нечто невразумительное на конце длинного, предлинного и пустого коридора. Да и воздух, не то дрожал, не то плавал, отчего и все увиденное подчас искажалось как в кривом зеркале. Потом зверьки взяли две двуручные пилы, и распилили зайца с медведем на много-много кусочков, нанизывая их на тростниковые стебли. Затем обмакнули кусочки в болото и повесили сушиться. Исполнив еще один ритуальный танец, зверьки прокричали боевой клич и начали обрывать друг у друга уши и бросать в кучи. Потом они добыли искру, подожгли кучи с ушами, еще раз издали боевой клич и дружно попрыгали в дыру на острове.  

Через некоторое время ушиные костры начали догорать, искорками разбегаясь, на чуть волновавшейся глади болота. Все потухло и успокоилось. И тут в полной темноте и тишине послышалась чья-то жалобная песнь. Но потом стало ясно, что пел именно тот самый заяц. Унылый мотив под аккомпанемент бульканья болота звучал протяжно и одиноко:  

Сау-Сау,  

Сау-Сау,  

Сау папа,  

Сау мама,  

А-а-ай, а-а-ай,  

Ост да сечь галим Тобол,  

А-а-ай, а-а-ай,  

Сау-Сау,  

Сау-Сау,  

Сау папа,  

Сау мама  

Все слова этой странной песенки были понятны Маше и Мише, а пелось в той песенке про то, как один зайчонок не слушался папу и маму, и пошел играть в горелки с лемингами, но пришла злая росомаха и утащила его в тундру. А дети росомахи привязали его за ножку к юрте и дразнили. Плохо ему жилось без папы и мамы, и кушать было нечего, и, однажды ночью, когда росомаха ушла на охоту, он откусил себе лапку и убежал домой.  

Туман, стоявший над поляной, начал рассеиваться, ночь подходила к концу. Тут лес зашумел, деревья закачались:  

– Я утра ветер – Ваю,  

Все прочее сдуваю,  

Я утра явь навью,  

Что надо, то явлю…-  

пролетел над поляной утренний ветерок. Туман уже весь улетучился. Только что умывшееся, еще розовое спросонья Солнышко, уже приласкало всех своими теплыми лучами.  

Проснувшиеся Маша и Миша протирали свои глазки, щурясь на Солнце, и улыбались друг другу. Они не помнили, что с ними приключилось, но они знали лесную думку, и им было уже совсем не страшно. Они откуда-то знали дорогу домой, они знали, что нужно побежать по той плотине, затем по той тропинке, все леском, леском, потом свернут на дорожку, а там и до дома рукой подать. И еще они очень твердо знали, что никогда не будут обманывать маму, будут ее слушаться, всегда делать уроки и получать в школе только пятерки и четверки, и еще, что они не будут лентяями и лоботрясами, а вырастут хорошими, добрыми и не будут обижать маленьких и старушек.  

Вот такая поучительная история произошла в презагадочном царстве – потаенном государстве, что на двух мостах да на трех берегах.  

Август 1994