После физической смерти

– Что останется после нас? – как-то спросил малыш, округлив большие глаза. И мне привиделось, как эти глазницы чернеют, оголяются кости, а после и те вмиг рассыпаются в пыль. Но полно ужасных картин! Ведь уже новое время – и стало теперь всё иначе. И люди дольше живут, и жизнь другая.  

– Пап? – мальчишка снова задал свой вопрос, и этим почему-то показался мне слишком смешным.  

– Тебе только семь лет!..  

– Что с того?  

Право, действительно, что? Возраст ничего не меняет. Чем раньше мы станем ответственными и осознанными, тем проще будет нам жить.  

– Так что? Ты не знаешь?  

– Знаю, на самом деле…  

– Расскажешь?  

– Если ты хочешь – да.  

Любопытство маленького ребёнка распространялось на всевозможные темы. И вот такой сложный вопрос, как сказать ему? Напугать на все грядущие годы? Чтобы после он рыдал и бился в истерике каждый раз, когда случалось какое-то горе? Нет, не стоит. Не сейчас. Однажды поймёт. Сам. Я решил немного изменить суть, хотя, впрочем, поступил в тысячу раз правдивее, а ещё начал издалека.  

– Почему ты спрашиваешь об этом, малыш?  

Сынок не унимался и весь светился от любопытства. Что говорится, возраст. Оно у всех так. Всё ясно.  

– Я… Не знаю. Задумался. Решил спросить. Или не знаешь? – решил меня уколоть.  

Умный малый!  

– Тогда расскажу всё, что хочешь.  

Озорник прыгнул тотчас на колени и с ещё большей заинтересованностью посмотрел прямо в глаза. Его лицо, юное и необычно свежее, напоминало нежное яблоко, а волосы, рассыпчатый соломенный холм. И мне ещё больше показалась эта сцена сменой: такая яркая, весёлая, наполненная дыханием жизни, но… слова явно звучали не в тему. Мальчик не понимал.  

– Ты помнишь, кем работал твой дед?  

– Дед… Да. – голос малыша чуть-чуть дрогнул.  

– Его больше нет, хотя…  

– …Он делал вазы! У нас в комнате их целых три. Большие, ужасно красивые!..  

– Люди превращаются в то, что делали они при жизни.  

– Так значит… дед…  

– Он превратился в вазу.  

– А ты… однажды… станешь своей картиной? – ответ-вопрос, большие похожий на утверждение. – А мама – книгой. А мой хомяк… Кем станет хомяк?!  

– Про него, к сожалению, не знаю. Может быть, колесом. Он же любит крутить его, бегать… – замолчал, задумался, смущение залило меня, и голос на миг стал расслабленней. – Хотя, нет, прости, я не знаю, – снова пожал плечами, – не знаю, кем будут после смерти животные. Ты спросил меня про людей, про людей я сказал.  

– А я… думал…  

– Про скелеты с пустыми глазами? Зомби или вампиров?  

– Нет…  

Хотя на лице мальчишки читалось именно это.  

– Нет. Я ничего не думал. Так, просто… Боялся, что там – пустота.  

Ещё секунду назад хотелось схватить его, подкинуть вверх и рассмеяться, а теперь нет – весёлость в мгновение стихла. Поражаюсь словам детей, их чуткостью и наивной уверенностью. И к чему врать? К чему говорить эти сказки? Он, такой маленький, но уже в сто раз мудрее меня! Или нет? Говорит – пророчит, понимает ли? Вот вопрос. После смерти ведь остается память, та самая ваза, картина, книга… Выходит, я тоже прав. Пустота – не судьба человека. Смерть – не конец пути. После неё люди становятся памятью.  

Севастополь, август 2018, 297