Натюрморт с глиной

Он лежал в джакузи, полном свежими фруктами. Всю ванну заполняли нарезанные, истекающие легким соком ломтики нектарина, со снятой кожицой, перемешанные с ароматными, нежнейшими слойками ананаса.  

В розеточках по краям бассейна светилось промолотое яблоко с тонко толчеными орехами. Нарезанные апельсины оранжевыми катафото обрамляли бортики. Полоски белого порошка на подносиках, с возвышающимися над ними ростральными колоннами кальянов, источающих дух компотов и цветочных духов, которые флюиды смешивались дымками от вонятельных прутиков для медитации, воткнутых в царские блюда с ростбифами и с ломтями рыбин, посыпанных оливками в сметане.  

Небо заслоняли фруктовые деревья, одарившие возвышение с бассейном всеми этими благами, над которыми помахивали иглами кедры, расточающие дух канифоли.  

На висящем над всем этом изобилием фруктов, на кинутых в ванну подносах стояли стаканы и фужеры с соломинками и в тех фужерах всеми цветами бренди и вина двадцатилетней выдержки переливалось невидимое отсюда заходящее солнце.  

Из леса деревьев, подёрнутых тропическими цветами выплыла фигура, поверх которой струилась прозрачная газовая ткань. Блондинка с контрактными голливудскими обводами дала себя рассмотреть, подняла руки как птица, собравшася взлететь, и глядя поверх него, покачивая бёдрами стала спускаться во вкусный бассейн, ступая по невидимым отсюда ступеням, проминая и раздвигая точёными лодыжками скользкие ломтики, выпархивающие у ней из под ног радужными бабочками.  

– Слышь, Грач, буди этого. Он четвертинку купил. – Двое зэка в жаркой каптерке, что в колонии строгого режима наклонились над запрокинувшим голову телом в едва виднеющихся в сумраке наколках, навзничь разлегшегося на одеялах в светлеющей майке.  

– Гляди, даже уже не шевелится. – Зек, по кличке Гама, дотронулся до пупырчатого плеча лежащего. – Твою ж! – Он осёкся. – Грач, да он того! Мокрый...  

– Не может быть! Вот ссс... удак-человек! – Вполголоса ругаясь, Грач, вздёрнув рукав чёрной рубашки, наклонился к жёсткому в полумраке лицу лежащего, приоткрывшему рот, провёл руку ему за голову и приподнял лежащего за затылок.  

– Чё он, чё?... – Заполошно, но вполголоса спрашивал Гама, оглядывась на закрытую дверь в блочный чулан.  

– Чё, чё... – Передразнил кореша Грач, разгибаясь. – Пульса нет, чё. Откатался Тракторист. Эх... – он вздохнул, в скорбящем сожалении, но скорее об утраченном клиенте своего «боливуда». – Чего встал? Бери хвосты, тащим его на шкону. Тяжёлый-то, сердечник. Шёл, упал... – Кряхтя, компаньоны по индустрии развлечений приподняли шерстяное одеяло, просевшее гамаком и поволокли этот стручёк с провалившимся «в лодочку» усопшим к двери.  

– Может качнуть его? – Спросил, пятясь к двери, Гама, в сомнении взглянув внутрь приподнимаемой ладьи с провисающим телом.  

– Бог качнёт. – Прохрипел Грач, зажимая углы шерстяного одеяла в кулаки и покачивась под весом ноши. – Очнётся там, лазареты ему клизму на колено поставят.  

– Тебя как звать? – спросил он девушку, опустившуюся перед ним в лепестки фруктов и без промедлений протянувшей свои руки к поднявшемуся как шахта ракеты земля-воздух, члену. Как к печке протянула.  

– Зови меня Мечта. – прозвучало колокольчиками у него в голове. Такой голос он слышал только в мультфильмах про лесных зверушек. Её блёстящие, искристые серебром губы наклонились к головке члена, длиннные струи лошадиных волос разметались водопадом, накрывая фрукты, бабочек и погруженный в резанные дары природы пах. Её губы охватили головку, медленно пошли вниз...  

– Ты... – Выдавил из себя он, сопротивляясь нарастающему желанию отдать инициативу этой фее минета и, очевидно уже, всего остального, любого до упора. – Сколько... Берёшь-то? – руки сами собой поднялись и опустились ей на восхитительно упругие плечи, зарылись в этих заслоняющих край раковины волосах, пахнущих умопомрачительным сладким дымом пополам с острой похотью.  

– Настолько беру. – Прозвенели колокольчики в его голове в то время как член почувствовал её язычек идущий по кругу и отключающий сознание. – Всё беру... И даю всё. Беру всё... И даю... – Его член проникал всё глубже в лизучую теплоту, руки тянули голову и без того наклоняющейся девушки ниже и непонятно было, чем же она говорит, да и она ли это говорит.  

– Так тут у вас что... Рай что ли? – Выдохнул он на последней своей возможности соображать не только о ритме качания этого тела. Пахло нектарином как нитрокраской. Головка копнулась в гортани. Волосы подернулись дыбом. Она вся перетекла в одно и всеми своими жаркими нанизывалась на его палку и рассуждать стало нечем, только движение, и в отдалённой темноте мерцала, вспухая, мыслишка «И хрен с ним! » И было это бесконечно и идеально в ритм и полностью такое, как надо, потому что такого и не бывает, пока не стала затапливаться волна...  

– Дочь Ольга! Опять о встрече с ангелами небесными мечтаешь? – прорезался металлический как рашпиль голос в жопе. – Посветись тут мне! Всё-то вы, молодые, выдумываете... Трактористы грязные, а программисты будто все чистые. – Сошёл на дребезжание голос в позвоночнике. – Отрывайся. Мать... Что ты там?  

Сжав это трепещущее тесто, всё мясцо, принятое без раздумий Тракторист врезался в тот скрип с оттяжкой до ворота. И загорелый гимнаст потянул крюками его за ребра, зарывая их в пропендюрь шамотного масла.  

Нейросеть рисует руки,  

Выходящие из ям –  

Нет законов той науке,  

Что проходится по нам;  

Воплощайте ваши глюки  

Тридипринтером в натуре –  

От пейсатых штуки-дрюки,  

Затекли во все культуры.  

Что привиделось пророкам  

Под воздействием веществ,  

Манкой ляжет всем жестоко  

Преподнесено с небес;  

Налетит внезапным сычем  

Или жданным журавлём,  

Принесёт простой обычай,  

Станет мелом и углём.