Очаг исцеления

Хозяин дома, предводительствуя в процессии из пары охранников, конвоирующих журналистов с их аппаратурой, прошёл в широкую гостинную, с лоскутами подкрашенного дневного света, падающими на пол через цветные стёкла. Морис внес в зал сумку с видеокамерой, Гули, нервно оглядывая музейное убранство дворца олигарха, прижимала к себе сумку со звукозаписывающей аппаратурой. Войдя в помещение вслед за осматривающимися гостями, хозяин коротко переговорив с охранниками, отпустил их. На прозвучавшие вполголоса возражения, хозяин дома осведомился, нет ли при гостях какого оружия и, получив отрицательный ответ, решительно приказал оставить его с журналистами наедине. Да с ними, с проникшими на охраняемую территорию без пропусков.  

– Так с пропусками вы бы их не пустили. – Утвердительно заметил хозяин территории. – Раз они здесь, то уж идите. Вы всё сделали правильно. И распорядитесь об угощении.  

После этого указания в гостинной остались трое – хозяин и пара журналистов со своими сумками.  

– Садитесь и слушайте. Сейчас принесут чай, а я буду рассказывать. Я расскажу вам и вы всё поймёте. – Говоря так хозяин дома опустилася в массивное полированное кресло, вырезанное, казалось из цельного ствола оливы. Молодые люди расположились напротив него, на низких упругих хлопчатых валиках с тонкими деревянными подлокотниками и высокими спинками, поверутыми тылом к голой стене, выполненной, однако, резными алебастровыми колоннами в руку толщиной. Свод гостинной был выполнен очевидно навесным потолком. Общим впечатлением зал, не смотря на стрельчатые окна, напоминал офис какой-то фирмы. Воздух не кондиционировался – в нем ощущались тонкие миазмы, проникающие снаружи. Между осторожно присевшими на пуфики молодыми людьми и хозяином усадьбы оказался низкий стеклянный столик на подставке из белого металла в растительном орнаменте насечками. Хозяин дома не стал дожидаться сервировки стола, начав повествование сразу по усаживанию.  

– Вы не представляете себе, молодые люди, что это за дом и почему я так дорожу его спокойствием. Вы можете записывать мой рассказ, можете меня фотографировать, никаких препятстявий. Но главное – послушайте! Меня зовут, как вы должно быть знаете, Тейваз Алиев. По рождению я был наречён именем Айваз, но сменил его, став тем, кто я есть. Да, сегодня я тот, кого называют олигарх. Эксцентричный олигарх. Но не ненормальный, всего лишь эксцентричный, что меня хоть немного, но оправдывает. – Тейваз мимолётно усмехнулся. – Чудаковатый миллионер... Это так по-американски звучит. Америка победила весь мир стойкостью духа. Удивительно слышать от меня такое суждение, да? – Хозяин дома кивнул, как бы своим мыслям, весело посмотрев на Мориса и Гули. – Так ведь я – эксцентричный. Мне можно. Американцы! Они – самая духовная народность на свете, самая молодая и яростная. Поэтому они всех и победили, да. Потом, почитав про историю этого народа, вы обязательно со мной согласитесь. Но главное сейчас, ради чего вы здесь, а не за воротами моего дома, это ваши уши, которые должны услышать и ваши головы, должные понять, почему я охраняю эту местность как не охраняют, наверное и самого Президента, да будет с ним всё хорошо. Вы ведь это хотели узнать со всей этой... – Тейваз повёл немного раведёнными пальцами, уложенной на подлокотник руки, высунувшейся из широкого рукава халата, на сумку Мориса – С вашей аппаратурой. Слушайте!  

– Вы не представляете себе, что это такое – хронический аутоимунный дерматит... Я чесался везде. Я развил в себе гибкость человека- паука. Я мазался всеми чудодейственными мазями, которые продаются на вес золота... Все началось во времена возмуждания, в пубертатный период, как принято это называть. Точнее незадолго перед ним. До седьмого класса ничего необычного со мной не происходило. Я рос обычным парнишкой, способным к математике и в химии и неуспешным в освоении гуманитарных дисциплин. Что, впрочем, не сильно меня и отца, принимавшего, да покоится его душа в тех садах, деятельное участие в моей судьбе, волновало. До седьмого класса, да...  

Тейваз задумался, припоминая, склонив голову набок, заминая шею над воротником атласного, переливающегося перламутровыми оттенками голубого, расшитым серебром, халатом. На шее виднелись не скрываемые гримом следы мелких «стриковских» пигментых пятен. Полуприкрыв глаза, расказчик провёл взглядом по матово-блестящему цветному камню мозаичного пола, созерцая его затуманившимися от воспоминаний глазами из-под век. Спустя пару минут бобо Тейваз очнулся и поднял взгляд на молодёжь.  

– Был я мальчик как мальчик. Случались, конечно, – Тейваз Алиевич повёл кистью руки, лежащей на подлокотнике целиком деревянного кресла, как бы разглаживая простынь памяти. – Маленькие детские неприятности, даже драки, знаете. До синяков и крови из ссадин. Да... Но у каких мальчишек такого не бывает? И вот в марте-феврале седьмого класса я, чувствуя прилив молодости и надежд, покрылся, как это называют пубертатными угрями. «Ничего страшного! » успокаивал меня отец, а мать прикладывала известные её семье родовые снадобия, заматывая меня после школы так, что, – Тейваз Алиевич смущённо улыбнулся. – Я бродил по дому напоминая «Человека-Невидимку» или попавшего в автокатастрофу зомби. Настоящая катастрофа произошла позже. Угри те, специфические, сошли спустя пару месяцев, но заместо них появилась сыпь. Непонятная, свербящая, покрывающая разные участки тела... Ползучая, раздражающая, превращающая любое движение во впечатление что... будто я весь обвит ленточками... ленточками... и жгучими иголками...  

Тейваз втянул воздух в легкие, откинулся в кресле, смотря поверх голов посетителей, под своды высоких стрельчатых витражей, сквозь которые в гостинную просачивался дневной свет. Было видно, что ему больно вспоминать то, что случилось в юности.  

– Сначала отец, да пребудет с ним благодать, обвинял во всём мать. Это было несправедливо, как оказалось позже, но скандал был страшный. Мать... – Тейваз прикрыл глаза рукой, на которой виднелись следы от множестенных мелких шрамиков. – Мать... она ушла от нас, уехала от отца. Вопреки всем канонам веры. Постоянно плакала. Переживала и... – голос расказчика прервался спазмом. – Её с нами не стало. Это было ужасно. Да... Я продолжал учиться, хотя в школу ходить стало невозможно, но мы происходили из достаточно состоятельно рода. Учителя стали приходить домой, репетиторы. Засыпал я только через успокоительные. Видя мои мучения, отец учил меня стойкости. Тобибы разводили руками, местные светилы медицины обследовали меня чуть ли не каждый месяц – напрасно! Мне нужно было поступать в университет. Пока у других были первые романы, школьные увлечения я... – Тейваз вдохнул и с шумом выдохнул, поставил ладони ящиком вериг. – У меня была главная цель – учиться дальше, выучиться на специалиста химика. Это желание подстёгивалось и непонятным недугом, поразившим меня. Я осунулся, стал нервным, злым, отстранился как от младших братьев так и... ото всего мира.  

Проклятая сыпь изводила меня снаружи и изнутри. Отец поднял все связи, потратил гору денег только на то, чтобы успокоить это, этого зверя не применяя опиаты. Меня возили в столицу. Все врачи разводили руками. Что смогли найти, так это мази, ослабляющие зуд. Я боялся есть что бы то ни было, кроме каш и хлеба. Крепкий чай под запретом. Айран! Айран, чистый напиток наших предков – и тот вызывал у меня обострение чувствительности!  

Служанка, воздушно звякнув от двери, вкатила в гостинную столик на колёсиках. Сопровождаемая молчаливым охранником со всё таким же непроницаемым выражением лица как и при задержании, она расставила на столике пиалы, чайник и вазачку со светлыми, почти невидимыми кристаллами навата, разложила две ложечки, только для гостей. Пока прислуга сервировала стол хозяин помалкивал. По выходу прислуги из помещения Тейваз встал из кресла.  

– Вы пейте, пейте! – Он медленно и тихо, еле слышно шурша халатом, прошёлся по мозаичному полу, подойдя к витражам, вдохнул сочащиеся снаружи запахи, помолчал. Обернулся к «туристам-стингерам». Тон его речи стал сухим, даже деловым. Наверное так разговаривают олигархи в обычной жизни, не предаваясь болезненным воспоминаниям.  

– Долго рассказывать не о чём. Перебарывая мою болезнь, которую признали хронической и неизлечимой, я закончил универститет, выучился на специалиста, требующегося в нашей нефтяной отрасли, нашему делу. Да, мне помогли деньги моего отца, всей нашей семьи. Хотя гораздо больше денег семьи было вложено в безуспешные попытки моего лечения. Чего удалось достичь, это только ослабления симптомов... По окончании университета я стал работать в бизнесе отца. И тогда же окончательно стал Тейвазом. Отец до последнего дня говорил мне «Борись, не опускай руки, верь! Когда-нибудь Аллах, который всё видит, пошлёт тебе избавление. Раз на тебя это упало, ты должен это вынести. Это кисмет. Мой Тейваз». С этими словами и со словами покаяния перед моей несчастной матерью он покинул нас... Благодаря его вере в меня я выжил в здравом уме, не связался с наркотиками, терпел и учился. Терпел и работал. Терпел, хоть и тратил доход на попытки найти лечение, вкладывал в фармацевтику. В любую фармацевтику. Родственники понимали меня.  

Хозяин дома прошелся перед застывшими на кушетке молодыми людьми так и не притронувшимися к чаю.  

– Да вы пейте чай! Угощайтесь.  

Из уважения к хозяину Морис, выйдя из оцепенения от услышанного, приподнял пиалу и отпил неподслащеный чай. Гули сидела прямо со сложенными в замок руками и смотрела на вазочку с наватом.  

– Я ездил по миру. По делам. Почти не отдыхал. Любой отдых отравляла проклятая чесотка. Уходя снаружи от мазей она пробиралась внутрь. У меня был постоянный насморк, раздражение слизистых оболочек рта, кишечника... Так и не завёл семью. – Голос хозяин дома сопутствовал его путешествиям по гостинной. Тейваз стал лаконичнее, выжимая из себя короткие фразы воспоминаний. – Я облучался. Я позволял пробовать на себе непроверенные средства...  

Тейваз остановился за креслом, опершись на его резную, в завитках спинку, как о трибуну.  

– Меня облучили всем, что есть на этом свете. Я уже не боялся никаких излучений и поэтому ездил с по разным хранилищам и местам, куда другие люди моего уровня доходов не поехали бы получи они хоть хрустальные дворцы. К моим сорока мне было уже все равно. Я даже хотел чем-нибудь смертельно облучиться, отравиться, чтобы это уже кончилось. Я устал бороться. Я знаю, что это моя слабость, видит всемилостивый. Вот так я оказался здесь, на этом «горячем» полигоне. Надо было его засыпать, дезактивировать. Меня попросил проверить на месте, что здесь происходит один из совладельцев... Впрочем это для вас не важно. Мне предстояло проверить сколько сюда надо вложить не выдуманных средств. Я вышел из спецмашины, такого броневика с защитой от всевозможных воздействий и прошёл с сопровождающими, одетыми в защитные костюмы на край «языка», чтобы оценить масштаб работ. И я и мои спутники были в специальной одежде, но я не особенно заботился о герметичности своего костюма. На берегу плывуна, пока мои спутники вступили в какой-то спор, я, отойдя на несколько шагов, сдвинул шлем с фильтрами. Я часто так делал и раньше, чтобы почувствовать... Как бы мне вам объяснить?..  

Олигарх остановил свою речь, прикрыв веки, задумался.  

– Мне хотелось услышать то же, что чувствую я. Я чувствовал зуд земли. Эти зараженные области, эти свалки, бесконечные хвостохранилища... Земля сопротивляется. Она больна нами неизлечимо. Понимаете меня? Экзема этой несчастной земли, да простит нас Аллах. И эти заражённые поля... – Тейваз выдавливал из себя слова, тихо проговорив. – Они давали мне дух сопричастности. Чесотка, зудящая земля! – Тейваз Алиев помолчал. – Я сдвинул шлем с головы, пока эти местные бараны о чем-то спорили, вдохнул... И почуствовал нечто. Эта земля не стонала, не чесалась, не мучалась. Она лечила себя. Я... я стоял и дышал. Дышал над этой нагретой и подернутой испарениями промоиной в земле. Пока меня не окликнули. Я очень удивил и, кажется, даже испугал моих сопровождающих. – Хозяин, вспоминая этот эпизод, брызнул ироническими морщинками из внешних уголков глаз. – Я вернулся к ним без шлема на голове, без респиратора. Я сказал, им что я решу их проблему за свой счёт. Очень их обрадовал. – Тейваз, обойдя кресло, сел в него. – Через пару недель я выкупил эту землю, никому кроме меня не нужную, от которой местный обогатительный комбинат не знал как отделаться. Теперь... – Он воздел руки к потолку гостинной. – Я нанял рабочих – они работали в противогазах. Я построил этот дом, живу здесь. Я провел дорогу. Хожу здесь и дышу, дышу! Я вылечился. Я – здоров!  

Последнюю фразу олигарх почти выкрикнул, вызвав смутное шевеление около прохода на галерею к лобби входа.  

– Это счастье вы теперь хотите у меня отнять? – Тейваз Алиев резко наклонился с кресла к столику с сервизом угощения, заставив Мориса невольно напрячься. – У меня, у единственного человека в мире, которого это чудо земное, милостью Аллаха, исцелило? Вы, небось думаете, что я сошел с ума? – Добавил, откидывась на спинку, Алиев. – Так я смогу вам себя показать. И показать, каким я был ещё пять лет назад. Разденусь вот тут. Сравните.  

Зачем вы сюда пришли? – спросил хозяин дома и, воняющего сквозняками гостинной, целительного полигона. – Кто вас сюда послал?  

Глядя в упор на журналиста, хозяин замолчал, ожидая ответа. Спокойно дыша своим воздухом с заметным техническим привкусом без доли брезгливости.  

– Тейваз Амирович! – решился подать голос Морис. – Я вас очень уважаю и мы и те, кто нас послал, не хотим у вас ничего отнимать. Но полигон... он не здоровый... его надо убрать, привести в порядок... И... – видя выражение нарастающего гнева на лице хозяина, Морис попытался ввести в разговор аргументы разума. – Уникальных болезней не бывает, Тейваз Амирович. Возможно, есть какое-то сочетание элементов, которое...  

– Нет такого сочетания. – Глухо и без тени гнева в голосе, но решительно перебил хозяин. – Я ведь знаю, что вы мне хотите сказать. Не думайте, что я вот дикарь такой. У меня за спиной химический факультует и долгая работа в отрасли. Вы хотите сказать, что, мол, изъять здесь пробы грунта, провести исследования и вывести формулу, которая меня лечит. Думаете, я – глупее вас? – Морис отрицательно дёрнулся, но хозяин не дал ему возразить. – Думаете, думаете. Не глупее. Я проплатил работу лабораторий. Двух. В Америке и в Корее. Чтобы наверняка. Неизвестно, что меня лечит. – повел обшлагом рукава к внешней стене. – Воздух! Этот местный вот воздух, который скапливается над «языком». И только здесь.  

– Но Тейваз... – начал было говорить журналист.  

– Не перебивай! – хозяин прихлопнул рукой по подлокотнику кресла. – Я ещё не всё сказал. – Он перевёл взгляд вбок, помолчал. – Не уникальная у меня экзема. Есть подобные случаи, нашли. Называется она даже так: австралийская экзема Брока- Вилхема. Австралийцы ею болеют... – Он фыркнул, как бы не доверяя своим же словам. – Этиология неизвестна. Приезжал оттуда человек, белый, дышал. Легче ему стало – уехал. В Австралии тоже горнообогатительная промышленность развита. Сказал, через переводчика, будет там пробовать, жить тут не захотел. Глупый человек. – Тейваз Алиев скривил щёку, видимо вспомнив того австралийца. – Твои телевизионные начальники пусть прекратят меня донимать. Я это место нашёл, оно моё спасение. Я умру когда – передам землю стране. А сейчас...  

– Тейваз Амирович, но послушайте же! – вступила до сих про молчавшая Гули, что почти выходило за рамки приличия. – Дайте пробы, сделают для вас дыхательный аппарат. Всем будет хорошо. Люди же тоже хотят жить, эти люди из города. Вся же вонь эта, которая вас лечит... Мы не знали об этом! И никто из них не знает! – Девушка прижала руки себе к груди. – Она же на город идёт! Люди нам жалуются, они письма пишут, их этот запах ужасный не лечит совсем. Они задыхаются. У них дети от него болеют. И вы, вы – этому виной! – почти обвиняя хозяина дома завершила она.  

Хозяин запахов долины, переведя взгляд на девушку, некоторое время молчал, вроде что-то обдумывал.  

– Смелая девушка... – он пожевал губами почти по-стариковски, поджав их. – Нет, не получится так. Маску сделают или костюм мне целиком сошьют? Буду как этот... ликвидатор? Не хочется в маске или в скафандре том оставшуюся мне жизнь, сколько Аллах пошлёт, ходить. А что люди... Люди... – он тяжело вдохнул. – Дети. Нехорошо получается, да. Так ведь язык этот уже пятнадцать лет греется. А я его только пять лет назад нашёл. Раньше вот дети их не болели, значит? А как я тут дом построил, так они и заболели... Нет, – подытожил Тейваз Алиев своё интервью. – Не получится. Идите, молодые люди, и будьте здоровы. Охрана вас проводит. Вина на мне, да. Ну, да Аллах велик – он рассудит нас.