Строчки из прошлого

Была ранняя осень. Она пестрела, как цыганка, яркими цветами под блеском лучей солнца, которому не наступило время на долгие часы укрываться за непробиваемой баррикадой туч. Это было красивое время, которое прекрасным называл не один писатель и именно в ней находил воплощение красоты.  

Но даже сейчас, когда листья еще не опали полностью и не наступила пора мрачного неба и сурового холодного ветра, Марку осень лишний раз напоминала смерть.  

Погрузив тяжеленную картонную коробку в багажник, увидел руки, протягивающие ему следующую.  

— Спасибо, — Марк с тяжело дающейся, но искренней улыбкой взял ящик и положил рядом с прошлым.  

— Это последняя, — сказал Питер.  

— Да, — кивнул Гордон, смотря на коробки, словно ища в них что-то недостающее. — Последняя четвертая коробка.  

Закрыв багажник, повернулся к Питеру, неуверенно переминающимся с ноги на ногу и пытающегося что-то сказать.  

— Я… я хотел сказать… я соболезную вашей утрате, мистер Гордон. Он всем нам был как… нет, без как… он всем нам в районе был близким товарищем и его смерть… удар и для нас, и если вам что-то понадобится…  

— О, ничего не надо, нет. — Марк залез в машину и грустно улыбнулся собеседнику, заводя мотор. — Мне приятно слышать эти слова.  

Прежде чем он успел уехать, Питер крикнул:  

— Подождите, мистер Гордон! — Тут его язык снова начал заплетаться, а ноги — переминаться от неуверенности. — Не хочу действовать на нервы, но… как ваш роман, который вы пишите?  

Роман?  

Марк на мгновение растерялся, но спохватился.  

Да. Роман. Который он начал писать три месяца тому назад. О священнике, который оказывается в центре сверхъестественных событий, и вследствие узнает истину этого мира, которую скрыла Библия: единство Бога во всех проявлениях. Бог скорее не личность, а некая Абсолютная Сила, что может проявиться как Аллах, Яхве или Иисус или языческий бог, а Рай и Ад не совсем как в христианстве, скорее смесь с буддизмом. Было еще много чего, что можно было посчитать «кощунством» и «оскорблением чувств верующих», особенно идею с богом, и Марк боялся. Зачем он вообще взялся за это?  

— Так себе. Половину написал, но собираюсь сжечь.  

Глаза Питера округлились.  

— Как Гоголь свои «души»?  

От странности этой фразы Марку захотелось рассмеяться.  

— Да.  

— Прошу, мистер Гордон, не надо! Я уверен, это очередной шедевр, вы ведь не можете написать что-то плохое…  

— Питер, думаю, если я не сожгу, тогда утоплю. Или просто выкину. Содержание этого романа слишком невосприимчиво обществом. Я, можно сказать, боюсь.  

— Не надо бояться! Э…а… Если думать о реакции общества, то столько шедевров пропадут…  

— Спасибо, я подумаю об этом, Питер, — отмахнулся Марк и уехал, помахав рукой и не дав знакомому ни малейшего шанса вновь остановить его.  

Когда он приехал домой, ему понадобилось время, чтобы заставить себя открыть коробки и прекратить тупо глядеть на них.  

«Это всего лишь картонные коробки с кучей барахла, и они тебя не укусят», — уверенно сказал он себе, разрывая первую.  

Хотя он прекрасно понимал, что укусят. Точнее не они, а призраки прошлого, заключенные в них. Но именно этих призраков ему и не хватало.  

Марк вытряс содержимое на пол, и на глаза сразу попалась хоккейная клюшка, с которой он вышел на первое соревнование, за которым отец наблюдал со своей привычной доброй улыбкой, поддерживающей Марка сильней, чем слова…  

«Он всем нам был другом»  

— А мне он был отцом, и вам меня никогда не понять, — неожиданно выпалил вслух Марк, переходя к альбому и с улыбкой, полной и радости от воспоминаний, и печали, стал просматривать старые фотографии. На одной из страниц он обнаружил конверт. Просмотрев его, увидел, что оно адресовано ему, а отправитель — отец.  

Фотоальбом — нестандартное хранилище неотправленных писем, но его больше всего смутило само наличие письма в этот век. Хотя, конечно, у старика могла случится ностальгия и он, вспоминая свою любимую молодость, решил написать бумажку, а не электронку. Но не легче было бы позвонить, а не писать и топать до почты, чтобы донести послание жителю соседнего района? В общем, это все было очень странно, и Марк решил не тратить время на гадание. Вскрыв конверт, он в любопытстве принялся читать письмо, написанное сложным, но красивым отцовским почерком, который он всегда приводил в пример, ворча над почерком сына.  

«Дорогой Марк,  

Пишу тебе это письмо перед своей близкой кончиной. Почему именно письмо? А потому что хочу, чтобы мой последний завет ты узнал после моей смерти, если ты, конечно, не утрудишься полистать семейный альбом. Таково желание старика, пусть моя смерть не станет преградой для дальнейшего наставничества, хотя после этого письма оно и прекратится.  

История, которую я хочу тебе рассказать, произошла в моей молодости.  

Тогда я только начинал свою карьеру художника. Меня обучали мастера, я успешно закончил университет, мне предсказывали славу, оценивая мои картины.  

Те произведения, что я проектировал в голове ещё во время обучения, собирались стать моими самыми первыми после учебы. Именно они должны были составить мою первую выставку, потому что из всех идей это были самые осмысленные и актуальные для данного времени, а появиться в свет мой талант должен был с шедевров.  

Это была серия картин, которые вместе образуют историю о фанате айфона. На первой картинке, он, истощенный, кладет деньги в банку с этикеткой «Айфон». На второй он стоит в очереди для покупки, но на улице, так как магазин переполнен. Льет дождь, зонта у него нет, но он не уходит, боясь потерять свое место. На следующей он оформляет покупку, а рядом лежит человек с фингалом: если напрячь воображение, можно подумать, что он решил пройти без очереди. Далее мы наблюдаем за ним лежащим в постели с компрессом на голове. Термометр под мышкой показывает 38, 5. Но его рука тянется к сверкающему айфону, а не к лежащим рядом лекарствам. На пятой картине главный герой находится в своем колледже. На шее висит чехол с новым гаджетом, рука грубо схватила и притянула к себе девушку, а вокруг него толпятся ещё три, предпочитая обладателя айфона, а не парня, который встал на защиту девушки. Шестая картина показывает драку этих двух парней. Защитник девушки во время боя потянул за верёвку с чехлом, и телефон выпал. Далее главный герой лежит на полу и рыдает над разбитым вдребезги гаджетом. На восьмой картине он втыкает в грудь оппоненту нож, судя по всему, вытащенный из сумки, лежащей открытой рядом. Следующая картина изображает безысходность главного героя, безуспешно пытающегося у себя дома собрать разбитые части гаджета с перекошенным от горя лицом. Из окна видна полицейская машина.  

На финальной десятой картине в его дом ворвались полицейские. Их взору представилась ужасная картина: парень повесился, а мертвые глаза смотрят в сторону сломанного смартфона.  

Будучи несовсем опытным, я показал наброски более опытному художнику и моему другу Александру.  

Он очень заинтересовался работой, услышав из моих уст идею и просматривал их с таким любопытством, какого я ещё не видел. Приблизительно на третьем эпизоде его лоб нахмурился, в дальнейшем энтузиазм стал угасать, а после десятого он вернул мне черновики, посмотрев на меня не то с укором, не то с грустью.  

— Идея, с одной стороны, хорошая. Но здесь можно прочесть пропаганду суицида.  

— Всмысле?!  

— Главный герой вешается, это уже лишний раз напоминает о наболевшей проблеме. Во-вторых, сделал он это из-за айфона, и некоторые могут вдолбить себе в голову, что айфон — это крутая вещь, стоящая суицида. И убийства других людей. Смотри, из-за айфона популярность героя заметно возросла (а ты сам знаешь, какая это наболевшая проблема детей), на нем висят девушки. Я уж не говорю о том, что он выздоровел, предпочитая айфон, а не лекарства.  

Мне казалось, что он издевался.  

— Но…это же бред, Алекс.  

— Может, это и так, но людей это не удовлетворит. Я могу назвать тебе уйму книг, которых запретили из-за упоминания суицида, ЛГБТ и прочего. Подстраивайся под стереотипы общества, и тебя не истопчут. А помнишь книгу «Ярость»? Ее же сам автор и запретил, так как после ее печати среди школьников начался терроризм только из-за того, что так сделал главный герой. Я даже говорю не о «50 дней до моего самоубийства», которое где-то там запретили, только потому, что главная героиня хотела покончить жизнь самоубийством, и пусть в конце не покончила.  

— Все, я понял. — Я уже не был зол на него, только лишь на этот мир. — Спасибо, брат. Я подумаю над твоими словами.  

Дома я просмотрел работы снова, уже с точки зрения Александра. Попытался исправить некоторые так называемые косяки, и работа стала полностью никчёмной. Подумал о смысле, который я вкладывал.  

Может, рискнуть?  

В голове я представил, какая реакция может быть у людей. Может быть, восхавалили бы, и мой первый выход в свет был бы блистательным, и к следующей выставке мне уже не пришлось бы лезть из кожи вон, чтобы на мою экспозицию обратили внимание и пришел бы хоть кто-то. Мне останется лишь стараться не потерять репутацию, это легче.  

А может, меня, как сказал Александр, истопчут. Осрамят навеки, и я погружусь в бездну, где гниют сотни художников, даже хорошие. Ведь выделится художником ещё трудней, чем писателем, вдобавок мне подарят дурную славу пропагандиста суицида для детишек.  

Этот страх оковал меня, и я сжег свои работы, тут же сообщив другу. Я был благодарен ему. Тогда.  

Все разрушилось в тот день, когда я пришел на его выставку и увидел там копии моих работ. Серия также составляла десять картин, сюжет был тот же самый, просто изменились позы и фон, всего немного. Ну, конечно, и прибавился личный стиль его кисти. На меня он смотрел, нагло улыбаясь и прикидываясь дурачком на мои расспросы. Вмиг я почувствовал себя преданным и униженным.  

Популярность и оценка его… моих картин была высокой. Были и особы, чью стереотипную натуру описал мне мой дражайший верный друг, но сколько было славы, восхвалы и денег, сколько не было у него до этого и столько же осталось до конца его жизни, он продолжал писать хорошие картины, и пусть до той серии многие были как до тридевятого королевства, его уже знали как «автора тех картин про айфон» и шли на каждые его выставки.  

Я же, как ты сам знаешь, остался до конца жизни бедным малоизвестным художником, чьему воображению было не по силе придумать такую же прекрасную идею. Я испугался на пути к цели, пренебрег долгом истинного творца в пользу общественного мнения (как я тогда считал), за что и поплатился.  

Марк, мой прекрасный творец-писатель, открываю тебе истину и бесценный совет, чтобы спасти тебя от той же участи.  

Твой отец. »  

Марк положил конверт на край стола. Совет?  

Он переосмыслил историю и трагедию отца ещё раз. Папа, как всегда, беспокоился о его деятельности. Даже после его смерти он донес до него ещё одну помощь. Только какой в этом толк? Он все равно мертв.  

Марк приложил руки к глазам. Несколько слез намочили их, он поскорее их вытер и подошёл к окну, чтобы задернуть шторку. На пути остановился, и взгляд упал на лежащую на прикроватной тумбочке рукопись, что он собирался сжечь. Взял ее в руки, перелистал и сел за стол.  

Словно мигом очнувшись от депрессивного сна, с приливом энтузиазма Марк схватил ручку, которой стал писать продолжение…