Душевая история

Не унять – каждый раз, как шлепаю из судовой душевой, полотенце на своем уже животе придерживая, чтоб не упало, так и всплывает невольно в памяти история эта! Думаю: «Не уронить бы, как тогда, полотенца, как достоинства своего – а ну как навстречу буфетчица Аня ненароком попадется. А еще: когда ты уже роман про тот рейс напишешь, заодно в нем и об этом случае поведав? ». Да, когда еще соберусь?!.  

Как вот, только вспомнить, рыбмастер ко всем обращался?.. А, вот: «Старый!.. Старый». Хоть сам-то он был мужчина в полном рассвете – этакий гусар: высокий, курчавый с проседью, усы пышные, взор лихой и глупый, и животик тыквочкой. Горлопан, конечно, но таким гренадерам выдающимся мозги-то к чему?  

А вот головной капитан тунцеловной нашей флотилии обращался к морякам не иначе, как «одноклеточные».  

– Вы что – одноклеточные? Вы не понимаете, что нам за прилов полосатика деньги согласились платить!.. А вы не хотите с ним возиться!.. Да, вы точно – одноклеточные!  

Он был на прикорме у московских фирмачей, что подгребли под себя эту курицу, несущую золотые яйца – тунцеловную флотилию из семи сейнеров. Новые русские хозяева расценки урезали мигом, а работать за эти копейки подразумевалось круглые сутки. Днем вылавливали тунца – «желтоперого» и «полосатика» – ночью шли выгружать его на базу: чтоб, значит, суточные восемь долларов, кои хитрованами хозяевами в дни выгрузки не платились, не терять. И «полосатика» того вручную – каждую рыбешку за хвост – надо было перебросать тонны, чтобы какую-то смешную деньгу заработать: зато компания «обваривалась» по полной.  

В общем, дубили нувориши просоленные спины в ногу со временем – девяностые к концу шли.  

А и рейс тот был – десять, к ряду месяцев – если с ремонтом считать.  

На ремонте-то завязка этой истории и случилась – точно знаю. В тот самый вечер, накануне завтрашнего отлета одного списавшегося моряка и едва транспортабельного сварщика, получившего сильнейшую черепно-мозговую травму: слетела с резьбы баллона с ацетиленом гайка со шлангом и со всего огромного давления ударила беднягу по голове.  

На операцию его и отправляли.  

– Костя, – негромко за ужином обратился флагманский механик Тимофеевич к вылетавшему завтра моряку, – я купил тут леденцов пакетик. Дашь ему, когда взлетать будете: перепад давления, все-таки… И вообще – присмотри в дороге за ним, пожалуйста!  

– Старый, – бодро подал свой голос из-за противоположного стола рыбмастер, – теперь тебе его придется после операции заново всему учить!  

Балагур!  

– Ты, когда сказать хорошего ничего не можешь, уж промолчал бы который раз, – так же негромко отозвался Тимофеевич.  

– Я сам знаю, когда молчать, когда говорить – без тебя уж, старый, как-нибудь разберусь!  

Не ответил на сей раз Тимофеевич, только из-под очков усталый взор умных глаз на рыбмастера и поднял. Да, и опять в тарелку свою уткнулся.  

А был Сергей Тимофеевич человеком уважаемым – вполне заслуженно. Флагманский механик! Суда эти знал до последнего винтика. Дока, в общем. Причем – незаменимый. И трудяга – каких тогда уж было мало.  

– Так! – гремел он порой на какого-то нерадивого механика молодого. – Я уже второй раз тебя вижу помывшегося – из душа, – тогда как я только из машины поднимаюсь. Парень – однажды мне это разонравится окончательно: не нарывайся!  

Тимофеевич-то, за незаменимостью своей, еще больше нашего сидел здесь безвылазно: суда уже не новые, ремонта текущего требует каждое, и где тут без флагманского-то?  

Так он и сновал – с судна на судно. А когда уж в море, на промысел вышли, то и там кочевал с борта на борт Тимофеевич частенько. А домой фирмачи не пускали ни под каким предлогом: как на промысле тунцеловы без него останутся? И хоть просил Тимофеевич о том и в телефонных переговорах, и рапорты слал – все бестолку: «Надо, надо! ».  

Вот (уж за пару месяцев до окончания промысла) идет в усмерть уставший Тимофеевич из машинного отделения в комбинезоне своем потертом, а навстречу ему весельчак наш рыбмастер – розовощекий и помытый: с душа только. Полотенце на боку заткнуто. «Старый!.. Старый! » – в суматошном порыве растопыривает объятия до пределов – обнять друга дорогого. От такой натуги нешуточной полотенце развязывается и соскальзывает на палубу. А рыбмастер Тимофеевича все ж крепко при том обнимает и даже удерживает какие-то мгновения в объятиях навязчивых. Вырвавшись из которых, флагманский механик прямиком – не переодеваясь даже – следует в свою каюту и садится за стол письменный: «В связи с сексуальными домогательствами… прошу списать с борта судна и отправить ближайшей оказией».  

Нашел, все же, повод для списания! Не проморгал момент.  

Получив такую депешу, фирмачи решили правильно: да – теперь уж ресурс свой на данный момент механик выработал явно, точно пора его и домой отпустить – ненадолго.  

И отправили – по первой возможности.  

Рыбмастер же, с вострым умом своим, затеял свою канитель бумажную: «Я на него в суд подам! ». И пошел по всем каютам подписи собирать, что ни с кем он, значит, ничего такого и близко не имел: ни-ни!  

Подписывали, конечно… А и как не подписать?  

Посвежевший и веселый Тимофеевич прилетел обратно через два месяца – когда заходили, один за другим, труженики- сейнеры в солнечный и гостеприимный Санта-Крус. Отдохнул механик достаточно и готов был дальше лямку свою исправно тянуть. Рыбмастер обходил его по другому борту. Ища поддержки у моряков, присаживался, бывало, наш балагур-усач в компанию куривших на лавочке у трапа, нес какую-нибудь очередную чушь, а потом вдруг спохватывался:  

– Ладно, побежал я!  

– Беги, беги! – улыбались ему вслед собеседники, добавляя, когда рыбмастер вряд ли мог их услыхать:  

– А то, не ровен час, опять подписи собирать придется.  

А много лет спустя товарищ с того рейса уверял меня, что видел он недавно сварщика – живого и здорового: шел тот, и улыбался через дорогу ему даже приветственно.  

Дай Бог, если так!  

Вот, как говорится, не разберись, что почем? Зачем историю эту поведал? К чему? Какой смысл, кроме того, что, слава Богу, те времена абсолютно бессмысленные минули! Какая идея, кроме той, что по временам нынешним случайно уронить пред встретившейся буфетчицей полотенце – можно точно под суд угодить. Прав, все-таки, был механик: если ничего доброго сказать не можешь – лучше промолчи!  

Все, все – умолк уже.