Тентакли

Когда щупла монстра оплетают тело, ей даже как-то не страшно. Только мысли соответствующие: что все, совсем скоро настанет конец и она умрет. Девушка все еще пытается достать до раскладного ножика, который находится в кармане совсем-совсем рядом с ботинком, и пока еще на ней не затянулись эти самые щупальца, можно попробовать сделать одну вещь. Крайне безумную и бессмысленную, ведь это не спасало совершенно ничего. Но жить хочется, а мозг отключается, и несмотря на то, что они живут в этих условиях уже не первый год, а все действия порой доведены до автоматизма, в критических ситуациях все равно «кроет». Мысли уходят в какую-то другую сторону, думать осознанно слишком сложно. Щупальца сжимают тело сильнее, что воздух заканчивается в легких.  

Катя, нашивка на одежде, по крайней мере, была именно с этим именем, дотягивается до ножа с хриплым вздохом. Воздуха в легких стремительно не хватало, руки дрожали, а страх липкой жижей расползается где-то внутри, пачкая не хуже, чем эти отростки — слизью. И поддавшись, наконец, порыву, она втыкает в щупальце лезвие. Из раны удивительно быстро начинает течь непонятная субстанция черного цвета, по консистенции больше напоминающая не совсем жидкость, а скорее, желе. Еще не совсем застывшее, но комочки уже имелись. И наблюдать за этим так тошно, но долго не выходит: щупальце, вопреки ожиданиям, только сильнее сжимает тело. Воздух, ожидаемо, должен был закончиться, но девушка смогла сделать неглубокий вдох. На несколько секунд должно хватить, пока его из легких вновь не выдавят.  

Этот странный монстр, прозванный в народе «воздушным или наземным Кракеном», не опускает еще живые туши. То, что остается от людей, даже телами назвать сложно. Все это что-то страшное, безумное, будто это не реальность, которая длилась третий год, а просто страшный сон. Глупый страшный сон, совсем скоро ты просто проснешься, разревешься и поймешь: все не реально. Но, к сожалению, до Кати доходят очень тихие крики людей, который видят эту сцену и боятся. Ее подняли не очень высоко над землей, поэтому все те, кто стоял не очень далеко, все это видел; и им всем было страшно. И хотелось закричать: «Уйдите! Вы не должны смотреть на это! », да вот только воздух тратить не хочется. Монстр все равно отпустит только мертвое тело.  

Мертвое тело…  

В голове рождается крайне безумная мысль, которая, по сути, простой порыв, объяснения которому не найти, да и не надо. Если «кракен» отпускает только мертвые туши, то почему бы не облегчить ему работу? Кате терять все равно уже нечего: при любом исходе ее тело будет гнить посреди дороги. Ну, может быть, добрые люди оттянут на обочину, но не факт: все стали брезгливыми, они не трогают тела, на которых есть следы слизи или той черной субстанции, все-все, считалось, заразно. Выжить оставшимся, конечно, хотелось. И всем тем, кто там гнил, девушка понимает, сама сейчас на их месте. Но терять нечего: нож удивительно ловко, несмотря на ослабевшие руки, вытаскивает из щупальца, слегка задирает голову и закрывает глаза. Это необходимо, да? Без этого ей все равно придется умереть, оставив и брата, и Юрку-дурака, и других из команды без вожака.  

Нож у горла, последний слабый выдох, воздух на минимуме, остается лишь одно движение. Всадить себе в глотку лезвие оказывается сложнее, чем казалось еще несколько мгновений назад. И потому что умирать страшно, хотя, их учили не бояться. Их научили быть равнодушными к смерти, не привязываться к людям, не жалеть никого. Но умирать все равно страшно. Даже если знаешь, что там, за чертой, ничего нет, а мертвому телу все равно.  

Нож входит быстро, даже можно сказать, четко, попытка испуганно сделать глоток воздуха проваливается. Боли, если честно, почти не было, ведь поломанные кости забрали эту чудесную возможность еще несколько… минут? часов? секунд? мгновений? назад. А последнее, что может ощутить Катя, прежде чем потерять сознание, — серьезно, как она еще не сделала этого раньше?! — это падение: «кракен», чувствуя ослабевшее тело, расслабляет мышцы щупалец. Тоже брезгует, хотя, многие думали, это присуще только людям.  

***  

— Слышал новости? — в бункере тихо и мало людей: сейчас еще даже два часа дня, все как раз на учениях и разведке обстановки, поэтому голос парня, на нашивке аккуратно написано «Юрий», звучит слишком громко. Скорее, это из-за того, что второй парень, сидевший там, попросту привык к тишине. Но он не дергается нервно, а спокойно оборачивается в сторону вошедшего и пристально смотрит. — Вадим, черт, не делай так…  

— Не плевать ли? — Вадим говорит спокойно-спокойно, но это совсем не успокаивает, а скорее, вызывает обратную реакцию. Так говорят люди, которые устали от всего, которым осточертела эта жизнь, а мир, в котором они жили, в их головах рухнул окончательно. Сломанные люди, если говорить простым языком. Но Юра делает в голове заметку: все они, черт побери, сломаны. Этим миром, этой жизнью, всем, что их окружает.  

— Катя умерла.  

Вадим, конечно, знает. Ему доносят всякие новости буквально сразу же, когда чип на холке Кати перестает отвечать. И когда та умирала, чип словно сошел с ума: страх, боль, паника… Все человеческие чувства, которые должны испытывать живые, не сломанные люди. Это дикость в этом мире, только умирающие испытывают такой спектр отрицательных эмоций. Юра читал, Юре говорили об этом умные люди, Юра никогда не видел этого реально.  

— Я знаю.  

И в бункере становится тихо-тихо, что слышно дыхание Вадима и тихие всхлипы Юры. Им нельзя выражать никакие эмоции вне бункера, бойцы не должны быть сломанными куклами, которые легко поддаются порывам и гниют вон там, посреди асфальтированых дорог. Кому нужны такие воины, вот скажите? Особенно если мир не потерял шанс на победу, но он настолько мал, что многие, признаться честно, не верили даже себе по этому поводу. И Юра перестал верить, а сейчас это вылилось в дичайшую истерику. И Вадим не верил, но сидел молча, смотрел в ноутбук и выискивал какую-то информацию, которая, должно быть, поможет им сейчас выжить. Не факт, конечно, но попытаться стоит.  

— Рано вы меня хороните, — голос Кати пугает, потому что звучит он совсем не по-человечески. И то понятно, ведь то, что сейчас в бункере, уже не та Катерина, которую все знали. Она смотрела на все глазами, которые казались совсем черными… А потом оказывается, что глазницы пусты, из них только вытекает черная субстанция, отдаленно напоминающая кровь монстра. Нельзя сказать, что это именно та жидкость, но природа их, по сути, очень схожа. По венам монстров течет именно вот такая штука, и это считалось страшным. Всех, кто был внешне схожим на человека, а из ран текла эта субстанция, считали зараженными.  

— И почему ты решилась на это? — у Юры голос сорван, — он когда успел??? — но говорить он пытается как можно более нормально. — Почему перешла на их сторону? Ты же обещала держаться за наших! До конца держаться, Кать!  

— А ты, как я посмотрю, плакал? — она, казалось, и вовсе не слушала того, что ей говорит друг. Но это только казалось, ведь монстр монстром, а разум у нее есть. Нечеловеческий уже, но… — Юр. Зато я не гнию, как те люди. Я все еще на вашей стороне. Только теперь я — монстр.  

— Ты долго не продержишься с нами!  

Вадим молча наблюдает за этой сценой, склонив голову набок. Влезать не хотелось, бессмысленно все это. Юра его не будет слышать: он импульсивный, в нем кипят эмоции, поэтому ему очень страшно. А Катя… с ней можно было бы поговорить, он бы все понял. И точку зрения, и причины этого поведения, и все-все-все, что надо. Как-никак, брат, раньше одной крови, сейчас просто человек, душа которого все еще прекрасно сливается с душой этого существа. Но не стоит этого делать: у них еще будет время поговорить обо всем, будет время для того, чтобы попытаться спасти девушку. (Поздно спасать, она уже мертва, она уже монстр, но лелеять надежду важно, ведь так? )  

— Она будет с нами. Только, Кать, за тобой будет следить комиссия, пойми это, — и сложно передать, сколько благодарности в этих пустых глазницах, из которых все еще течет субстанция, которая сейчас больше похожа на слезы. Красивое «спасибо», но отвратительно страшное.