Большая белая комната

Я хочу укрыться в тишине, раствориться в белых стенах и отдаться в объятия пустоты. Мне было бы спокойнее не будь утра и дня, так обретая уверенность ночь останется подольше. Ночь как никто другой обнимает и каплю за каплей исцеляет раны. Ночные огни завораживают, почему-то в памяти всплывают новогодние гирлянды и биение сердца, когда фейерверки успели окрасить небо в безумные краски. С наступлением утра наваливается неприятная реальность. Больше всего раздражают безразличные лица медсестёр, их вынужденная беспощадность не оставляет в покое моё устало тело. Как точны их пытки, с какой дотошностью они несут смену, уж будьте уверены, ничто не скроется от них. С каким довольным остервенением они набрасываются на новую жертву и с каким радушием добивают старую. Всё-таки Фрейд возможно прав и эти улыбчивые леди благоразумно сублимировали желание медленно убивать инъекциями свою добычу. Да уж, они уступают сообразительностью только хирургам. Оперировавший меня хирург каждое утро делает обход. Трудно верится человеку, который так измотан, что улыбается через силу. На этом фоне его уверения кажутся не такими убедительными. Сила слов, порой это всё, что мы можем. Помню первую самую ночь здесь. Я задвинул штору и плакал как ребёнок, не мог остановиться, как будто это помогло очиститься. Слезы отчаяния, белая подушка стала влажной, я слышал, как другой пациент тихо прислушивается, наверное, думал, что ему показалось. Трудно признавать, но да, это была истерика в чистом её виде (в самом неприглядном). Я постоянно удивлялся, как здесь может быть так шумно, а потом понял, что только так можно абстрагироваться от всего. Шумные шоу по телевизору с утра до поздней ночи, максимально громко, видимо так им было проще. Я был человеком-невидимкой, практически не выходил, а на улицу тем более. Вокруг всё напоминало жизнь, даже тут всё было так живо, как будто ничего не произошло, как будто ничего не изменилось. Я же, не мог себе позволить обманываться, притворяться будто не вижу сломанных или ампутированных конечностей. Так и читалось в их лицах: «Эй не испорть вечеринку, не будь таким серьёзным и вообще пора обливаться шампанским». А мне хотелось всё испортить и кричать: «Да что ж, вы за люди такие, очнитесь, оглянитесь вокруг, вы больше никогда не сможете ходить, танцевать, убаюкивать ребёнка, листать книги, бегать в конце концов, наступая подошвами по влажным листьям». Да, я умею подпортить веселье, но ведь кто-то должен. Это буду я-мессия всех неудачников, всех кто не вписался в этот праздник жизни. Мессию скоро выпишут и все вздохнут облегчённо, а он сольётся с миром здоровых людей, будет и дальше отказываться обливаться шампанским, но не забудет белую большую комнату, как бы далеко она не была.