ХУДШИЕ ВРЕМЕНА?

ХУДШИЕ ВРЕМЕНА?  

… а ведь тогда ничего не было: были рассказы очевидцев, устная народная молва, слухи…  

Напомнила мне эта тема дела полувековой давности. (более чем полувековой).  

Вот есть такой фильм – «Холодное лето 53 года». Не знаю, как для Европейской России: было ли одно это лето «холодным»? Или и раньше были такие же?  

Жили мы тогда в городе Т., это примерно посередине между Владивостоком и Москвой, и это был один из центров ГУЛАГа. Так вот, насколько я помню, такие «холодные» лета были у нас ежегодно, с самого окончания войны. Может, я в чём-то ошибаюсь, но у меня до сих пор такое впечатление, что сталинские амнистии были каждый год… Освобождали уголовников.  

Обычно это начиналось весной. Объявлялась амнистия, и издалека, с самого Дальнего Востока по железной дороге начинал катиться вал освобождённых. И мы, и особенно взрослые, знали, что будет, когда этот вал докатится до нас. Всё чаще и чаще появлялись сведения об убийствах, и это было всё ближе и ближе… Наконец, это докатывалось до нас.  

Как мы узнавали о приближении нашествия?  

( по мобильнику – скажут сейчас «грамотные» современники. Сказал же мне как-то лет 20 назад один такой современник: «Кубики Рубика всегда были! ». )  

Восточно-Сибирская железная дорога – важнейшая и единственная в то время магистраль восток—запад. И могла ли существовать такая дорога без телефонной связи? И телефонистки знали (и знают) по голосам всех своих напарниц по всей трассе, из конца в конец, и кто им запретит между делом спросить с другого конца света: как дела? И что новенького?  

Когда это докатывалось до нас, люди предпочитали больше сидеть дома, по улицам в тёмную пору ходили с опаской, вооружившись ножичками… Ножи и топоры – это обычное оружие и нападения, и защиты. Но и стреляли…  

Как-то ночью пуля прошила ставень на окне нашего дома, проделав в стекле на удивление аккуратное круглое отверстие величиной с пятак, и сгинула где-то в комнате. ( Пуля была не на «излёте», иначе стекло при малой скорости разлетелось бы вдребезги. )  

В другой раз тёплым летним днём что-то сильно тенькнуло в стену дома, и возник густой басовый звук, как будто гигантский шмель величиной с кулак приблизился ко мне и удалился, а я всё пытался увидеть то, что так гудит, а когда звук стал замирать, во мне всё сжалось в ожидании взрыва. (Звук этого рикошета очень напоминал полёт снаряда в военных постановках и сценах того времени – по радио, поэтому и возникло ожидание взрыва) Но ни дед, ни сосед, стоявшие рядом, не проявили никакого беспокойства. Прервав разговор, они дослушали песню «шмеля» до конца, потом сосед уважительно произнёс: – «Эк она, – и пояснил для меня, – пуля» (Мне было 7 или 8 лет)  

Вал прокатывался, отставших или оставшихся амнистированных вылавливали или отстреливали, и к зиме всё успокаивалось, относительно, конечно.  

В этом краю, где зеков, бывало, за день видишь больше, чем свободных, к таким вещам, как грабёж или убийство относились не то, чтобы более спокойно, но как-то по другому. Редко кто уже зимой вспоминал что-то особенно страшное. Всего этого было настолько много, что всё и не запоминалось, вернее, быстро забывалось. Помнились лишь единичные случаи, да и то лишь потому, что спустя годы что-то напоминало о том… Остался общий дух времени: колонны зеков ( под конвоем, с работы и на работу), грабежи и убийства, и раскопанные могилы, и слухи о котлетах из человечины…  

С одной из этих волн исчезла кассирша из «чайной», что на городской площади. Говорили, что бежала с выручкой и с каким-то пришлым, бросив малолетнего сына. Сына жалели, а так случай был рядовой…, и забылся как всё остальное.  

Со временем стало спокойнее. Жизнь менялась, и город менялся. Прошло лет 8. За эти годы разрушили деревянную церковь, что была на площади напротив чайной. В памяти она осталась закрытой и заколоченной, желтого солнечного цвета и с чёрными рассказами о её подвалах. У вокзала снесли эстакаду, на которой кого-то вешали в гражданскую. На месте церкви построили кинотеатр. Чайную неоднократно переименовывали и перекрашивали, и наконец и её капитально разломали, и вот тогда в разрушенной печи нашли мумию… И тотчас всё вспомнилось: мы, ребятишки, в чисто исследовательских целях часто забегали в ту чайную. Было там сыро, неуютно и грязно, особенно из-за ремонта печи… Вот в печь-то её, кассиршу, замуровали, вот так она «бежала».  

… То были тяжёлые и страшные времена, но даже и про них нельзя сказать, что это были худшие времена в нашей истории. И когда сейчас, уже в наше время, кричат, что «Россия избрала самый худший путь», и что «не было времени страшнее» – это воспринимается как истерические вопли тех, кто из-за жадности и глупости потерял власть, или кормушку у власти… Или те, новые, что рвутся к власти, не зная и не понимая – что это такое – Власть, но обещают многие блага…  

Один вот 500 дней пообещал… Другой – тюрьму знаменитую закрыть. Ему сразу за это – за обещание, премию Мира дали. Тюрьму не закрыл, но премию не отняли. Но это же за океаном! Не у нас. Кто у нас верит обещаниям озолотить всех?