Наваждение

.. Мне просто хочется стряхнуть это с языка...Она была как девять кошек, я был как три кота. Мы делились и множились, как раковые клетки. Опухоль разрасталась в наших мозгах и её однокомнатной квартире. Везде был секс. Сплошной секс, даже в старом, брюзжащем холодильнике. Он проник и туда, не оставив вина и еды. Он стал горкой окурков в пепельнице.  

И, десять килограмм моей плоти, сгорели там. В этой странной квартире с приведениями. Белыми занавесками, и стенами в извёстке. Накалив пространство вокруг. От чего закаты в окне, были красными. Такими что, лампочки по вечерам мерцали, и потрескивали, а море кипело, когда солнце ложилось в него...Мы сидели и курили за только что, оттраханным кухонным столом, встречая ночь, и на кухне пахло свежим сексом, вместо ужина. Ночь зажигалась синей лампой — рефлектором вместо бра, в углу единственной комнаты и…  

Мы продолжали. Мы убивали друг друга сексом, ещё одну ночь, после целого дня. И смерть, была бы, тогда прекрасным избавлением, для нас, от всего этого сумасшествия. Если бы, только смерть, могла договориться с жизнью, и та, позволила бы нам умереть, одновременно. И мы умирали,.. но оставались, и…  

Продолжали. Снова и снова. Мы были первобытными, голыми, и голодными. Мы не тратили время на одежду, мы выходили в ней только на охоту за деньгами, вином и сигаретами.  

…Она была ведьмой, и художницей по профессии, без холста, и я был, у неё вместо него. У неё были тонкие кисти, и лодыжки. Она выдавливала из меня, краски как из тюбика. Рисовала на мне, всё, что ей приходило в голову.  

Время от времени, кто- то стучал в её дверь утром и вечером, и произносил мужским голосом её имя. И её пейджер пищал мышью, которая, хотела стащить мой сыр, из моей же мышеловки. За это, я шлёпал её по заднице, и она матом прогоняла всех, кто был за дверью, и других, кто слал сообщения. И мы продолжали…  

В один из дней, этого двухмесячного забега, нон — стопа, забвения, мы по неосторожности, опрокинули этажерку, и цветы в горшках разбились керамикой, на черепки, упав на жёлтый, крашеный пол, вместе с книгами. Они валялись рядом с нами, птицами, с поломанными крыльями, и чёрной землёй, на белых страницах.  

Через несколько дней, после этого, ночью, в забытье, в бреду, она назвала меня другим именем. Наверно я, не любил её немного, как впрочем и она меня. И этого немного, нам хватало чтоб не любить. Это было, что-то другое. Болезнь, кошачий вирус, ветрянка, которую мы подцепили оба, но после той ночи, я был практически здоров, а она ещё нет. Я чувствовал, что нечто, исчезло, вытекло, выползло из меня, и больше и не возвращалось.  

А через пару дней, утёк и я. Оставив ей, всё это безумие и разруху, прихватив с собой последнюю бутылку пива...Мы прощались на корточках, в узкой тёмной прихожей, с ободранными обоями, и электросчетчиком. Сидели на полу, двумя драными кошками, и только я был в одежде.  

Бутылка красного, уже была в ней и она, заслоняя собой дверь, говорила мне что, тоже сбежит из этой квартиры, как я. Но только, в окно…  

Я говорил, что в этом нет смысла… И, мы прощались ещё два часа, в узкой прихожей, и сигареты, наконец кончились. Потом кончились и мы. Она замерла, застыла, заморозилась, начав выздоравливать. Будто сдала сама себя, в реанимацию, в камеру хранения на вокзале. Законсервировалась, и… жизнь в ней осталась. Потом она закрыла окно, и открыла мне дверь.  

Я оставил её глухой тишине, в конце июля, дождливой ночью, и красным вином. Как только она согласилась что, девять кошек,.. это больше, чем три кота…