Скотобойня

Если вы любите мясо то вряд ли вы вспоминаете о скотобойне, особенно когда сочный рибай показывает в разрезе идеальную прожарку medium well и Rioja Crianza уже раскрывает своё послевкусие после первого глотка. Но даже если вы и представите себе современную, блистающую сталью и кафелем цеха современной фабрики,!вы все равно испытаете некий дискомфорт или неудобство. Возможно встретив демонстрацию защитников прав животных вы немного смущаетесь, и опускаете глаза проходя мимо, отметив, что они как и вы, все таки предпочитают носить кожаную обувь и сумочки. А может даже покупают гематоген, по указанию врача, чтобы поднять уровень гемоглобина, сниженного из за растительной пищи.  

Я же вспоминаю первое и единственное посещение скотобойни. Это было очень давно, когда я проходил срочную службу в Советской Армии и когда мы не знали загадочное слово рибай стейк. Единственная категория в тех местах на жаргоне вояк была качественное или атомное мясо. И вот в один из дней….  

Солнечное утро и построение у казармы после завтрака.  

Поскрипывая сапогами, плотненький капитан, он же наш ротный, весельчаки балагур, покачиваясь на каблуках бодро сказал:  

– Ну что пьяницы, алкоголики, бездельники. Надо поработать!  

Схожесть с популярным и поныне фильмом ситуации была в том, что солдатам хотелось попасть на хороший объект. Тем более что работа на свежем воздухе при -35, даже при наличии солнца не очень привлекала своей новизной. Самым хорошим местом считался ближайший молокозавод, откуда по ночам опытные и знающие его бойцы добывали бачки сметаны или мороженого. Работа заключалось в исполнении желаний женщин в белых и не очень халатах, к сожалению их желания сводились к перемещению бидонов с молоком, или готовой продукцией.  

Разгрузка угля была полной противоположностью, но к этим работам привлекали только в случаях критических, то есть ночью по тревоге. Иногда шахтёры грузили влажный уголь, не подозревая, что по дороге он превращается в монолитный кусок по размеру вагона. Тогда приходилось добывать его раз с помощью лома, вспоминая добрыми словами шахтеров и их матерей.  

Работа на территории была нудной, равнять сугробы и маскировать жёлтый снег за углом казармы. Жёлтый снег появлялся регулярно, так как уборная на 100 посадочных мест была в 300 метрах от казармы. Снежную бабу слепить было нельзя, снег сухой, да и по уставу не положено.  

Таскать аккумуляторы, заводить заиндевевший металл или перегружать катушки с кабелем по 80 кг каждая из машины в машину было хорошим упражнением для крепкого сна. Старослужащие могли контролировать процесс из заведенной машины или вагончика, а молодой призыв как говорится летал и шуршал.  

И тут прозвучало : мясокомбинат.  

Мы конечно знали о его существовании по запаху, который приходил с северо восточным ветром. Запах отнюдь не колбасы. Уже после возвращения из мест несения службы, услышав комментарий по поводу дешевой колбасы, что делают ее из дерьма, я помалкивал, дабы не выдать тайну расположения мясокомбината, окруженного секретными воинскими частями. Мясо в солдатской столовой было нашим ровесником, судя по синим печатям. Колбаса, сосиски и буженина существовали за несколько тысяч километров и в коротких снах солдат. В снах, особенно после миски сметаны, также появлялись и девушки. Кто же как не девушки стоят у мясорубок и увязывая колбасу. Возможность встречи и с теми и с другими будоражила воинов наше команды и вызывала зависть у бойцов которые могли лишь развлекаться с сугробами или замёрзшим металлом. Поэтому не мешкая мы переоделись в рабочие телогрейки и двинулись в автопарк.  

Через двадцать наш минут тентованный Урал остановился у входа на мясокомбинат. Старший ушёл внутрь и по кругу пошли папиросы. Запах был сильный и постоянный. Но мы уже привыкли к нашей же уборной, которую весельчак ротный называл хранилищем разума, из за огромного количества потребляемых газет. Мы осматривали забор и расположение будок сторожей планируя вынос мясных деликатесов.  

То есть занимались обычным делом делили шкуру неубитого медаедя.  

И как это часто происходит в реальной жизни мы не получили ни медведя, ни колбасы, ни женщин. А вот шкура оказалась не одна, а сотни. Сотни шкур крупного рогатого скота, посыпанных крупной солью, воняющих и скользких. Боевая задача состояла в сворачивание шкур в несколько раз, перевязка их бечевой и укладка в контейнеры для отправки на кожевенный завод. Там они превращались в обувь, сумочки и прочие изделия  

В помощь нам был старший и человек с погрузчиком. Старший поставив задачу покинул нас, а погрузчик вместо помощи подвозил нам потом новые порции шкур.  

Руки мерзли и твёрдая соль разъедала их, варежки было жалко пачкать, да и вязать бечевкой было неудобно. Кожа была подмерзшая и сгибалась плохо. Приходилось трамбовать её сапогами. Немного помогала ругань и повторение старых анекдотов.  

Большинство Воинов было призвано из ВУЗов, в том числе и столичных. Поэтому вспоминали и общежития в котором звенели струны гитары и бутылки с портвейном, где смеялись девушки, привлеченные звуками гитары и возможностью поесть и выбрать кавалера. Про колбасу не вспоминали из за её редкости в магазинах, даже в столице. Студенческий интернационал просто привозил после каникул продукты из мест своего коренного обитания, поэтому нередко стол украшала миска браконьерской икры с Каспия, копчёное сало с Украины, салями из Венгрии и маринованные белые грибы из Омска. Каждый мечтал, что он будет делать через полтора года распахнув дверь и бросив фуражку на пол. Гитара у нас была и в казарме. Поэтому вопрос был о том, что делать с девушками и закуской, после большой штрафной за два года стопки. Вариантов было немного. Вероятно потому что предутренние сны после кружки сметаны, просмотр аэробики по воскресеньям, и редкое посещение видеосалонов в редких увольнительных уже не оставляли возможности придумать что то оригинальное, чтобы озвучить в компании.  

При этом надо отметить, что вокруг нас были ожившие картины Босха.  

Сквозь редкие щели окон едва пробивались лучи Солнца, из открытых ворот склада валил морозный пар, и ов них иногда как Харон появлялся человек на погрузчике и сбрасывал как грешников, новые горы КРС. Стены покрыты местами инеем, а местами плесенью, ободранные и ржавые трубы отопления змеились по одной из стен. В темноте терялись многочисленные решетчатые контейнеры, в которых были шкуры или какие то вонючие гранулы. Наш Харон сказал что это отходы переработанные в корм для птицефабрики. Для дополнения картины ада не хватало огня, чертёй и дыма.  

Впрочем в один из перекуров и это несоответствие исчезло. В клубах дыма от дешевого табака и махорки ( недавно разгрузили склад в котором хранилась стратегически важная махорка), подрагивали огоньки папирос и самокруток. Кто то поджег найденную газету и грел над ней руки. Погрузчик Харон уехал за новой партией шкур. И вдруг мы услышали шорох.  

Темная Тень промелькнула между контейнерами. Я осторожно двинулся, чтобы посмотреть что это. Я подкрался и резко повернул за контейнер. На меня глядела грязная оскаленная чёрная морда с пятачком. Я от неожиданности отшатнулся назад. И чертовская морда с шумом задевая контейнеры рванула к дальнему ряду контейнеров. В просвете ворот я рассмотрел голову с прижатыми ушами и тело похожее на тело борзой собаки, кончавшееся закрученным хвостом.  

–, Что это за хрень!!!  

– Не ссы это поросёнок! Из забоя убежал. Живет теперь здесь пару месяцев. Сказал подошедший Харон.  

– А как так? А почему его не поймают?  

–А нам на хрена? Он бегает как собака. А наверху тем более некому. Пока живёт, жрет что найдёт. Он как собака у нас. Ладно, короче я привёз последнюю пачку и пойду. Увяжете и на обед на верх дуйте.  

Мы продолжили, а один из бойцов зачерпнул куриного корма и потихоньку подманил борзого поросёнка. Когда последняя шкура плюхнулась в контейнер, мы насыпали от души куриного корма поросёнку. Мы знали что такое голод и холод. Затем двинулись на обед.  

Мы проходили через цеха и смотрели на мужчин, которые ловко разделывали туши электропилами. Туши спускались откуда то сверху подвешенные на крюки. Сбоку был широкий поход без ступеней. Очевидно путь на верхний этаж, где был забойный цех. По проходу сновали люди. И никто не обращал внимание на лежавшую лошадь обратили внимание только мы. Он тяжело дышала поднимая бока и периодически мотала головой и пыталась встать. Ее вели на убой, но видно ейинравится давались последние метры и она слегла.,Наверно кто то должен был прийти и как то поднять её наверх, либо ждали когда следующая партия пойдёт наверх. Возможно это была типичная ситуация. Какой то человек в черной телогрейке, возможно слесарь, запнулся о ногу лошади и чертыхнувшись он ударил её сапогом в морду, и заорал;  

– Блядь, валяется здесь сука! Уберите её нахуй!! Колбаса долбанная!  

И продолжая ругаться матом пошёл дальше. У лошади уже не было сил ни встать, ни приподнять голову. Она лежала и из её огромных глаз стекали слез. Она не могла вскрыть череп этому идиоту одним ударом задней ноги. Она не могла ударить его грудью и втоптать ломая рёбра в бетонный пол, она не могла схватить его зубами. Она даже не смогла дойти сама до спасительного забоя. Возможна она ещё верила, что хозяин который продал её на мясо, придёт.  

Глаза смотрели на меня. Два огромных карих глаза. Почему то прямо в мои глаза.  

– Вот мудак, бля! Сзади выдохнул кто то из наших.  

– Зачем он так? Спросил я старшего.  

– Да козел он и бухает много, пойдёмте обедать солдаты.  

Обед был не запоминающийся. Дородная крупная повариха, которая плеснула нам супа, была единственная женщина, которую мы встретили в этом мрачном месте. Мы не видели её глаза за окошком раздачи. А в супе не было мяса.  

Вечером я заступил в караул.  

На посту у складов продовольствия я вспомнил глаза лошади. Мой автомат висел на груди. Руки удобно лежали на дуле и прикладе. Если бы он был со мной утром, то мне потребовалось бы всего 20 секунд, чтобы передёрнуть затвор, упереть дуло в лоб чуть повыше больших глаз и нажать курок. Ведь её большие глаза просили о милосердии.  

Затем бы я нашёл человека в чёрной телогрейке и приставил бы автомат к его лбу. И посмотрел бы ему в глаза. В них бы я увидел страх или пьяное равнодушие, но вряд ли просьбу нажать курок. Он не просил бы милосердия и это было бы просто убийством. Я бы просто опустил оружие. И даже не ударил бы его отрепетированным движением приклада в нос, превратив его лицо в кровавое месиво с блестящим стальным зубом в щели рта. А просто отстегнул бы магазин, поднял предохранитель, и отстегнул магазин. И молча ушёл бы забрав гильзу, оставив человеку в чёрной телогрейке жизнь и надеждут на то, что кто нибудь позаботится и о нем когда он попросит, если конечно кто то будет рядом. Знаю точно, это буду не я.  

Если у меня будет лошадь, я не сдам её на скотобойню, я пристрелю её когда ее глаза скажут что пора.  

Друзья, я не прошу вас сделать тоже самое со мной, когда я не смогу ходить и не смогу отвечать на удар. Ведь я ничем не помог тогда кобыле, кроме просьбы старшему прекратить её мучения. Я попрошу вас помнить о милосердии, ведь вы не бьете тех, кто вам не может ответить.