Меченый

Это Село Каракол  

Самарского района  

Восточно-Казахстанской области  

Райский уголок земли, с чистейшим и лечебнейшим воздухом, куда вы сможете съездить и увидеть первозданность природы, познакомиться с жизнью и бытом гостеприимных местных жителей, увидеть один из голубых заливов Бухтарминского водохранилища, сможете вдоволь накупаться, поудить рыбу, наездиться верхом на лошадях, покушать казы, бешбармак, отведать лепёшек и баурсаки...  

Здесь Горы-Великаны защищают Каракольский рай со всех сторон от ветров и разного рода циклонов. Здесь добродушные и простые люди. Они, без преувеличения, живут в мире и согласии: казахи, русские, татары, украинцы... Все как одна семья, деля радость и горе... Не терплю называть национальности, но для пояснения...  

В детстве с соседскими детьми, моими ровесниками, мы получали несказанное удовольствие в ловле рыбы голыми руками в маленьких горных арычках, впадающих в залив, вылавливая самую чистую в мире рыбу — Хариус. Бывало, наловишь целое ведро и несёшь с радостью домой, моему любимейшему человеку — дедушке. Он лежал дома на койке парализованный ( эхо войны минувшей)...  

Аташка ( дедушка на местном диалекте ) радовался больше меня моим успехам и подбадривал меня в неудачах. Этот человек заменял мне отца, позже в знак любви и благодарности к его светлой памяти я назвал своего сына его именем — Оразалы, в переводе с казахского «Святой».  

Помню, однажды заболел — лежу с высокой температурой и плачу, а на соседней койке дед — смотрит на меня, успокаивает: — Не плачь, ведь ты мужчина, джигит, будущий солдат.  

Дед — ветеран Великой Отечественной войны, орденоносец, правда, ордена и медали я раздарил своим сверстникам — мы часто играли в «войнушки» и я их награждал...  

Вот так и разошлись ордена и медали.... Так вот, дед успокаивал меня, рассказывал, что во время войны его товарищам вырывали руки и ноги проклятые фашистские снаряды и мины, лилась кровь, солдаты получали различные увечья, но никто из них не плакал и все терпели, стойко перенося все тяготы и лишения войны. Тогда и мне становилось стыдно, я переставал плакать и старался быть достойным... И вообще, как только выпадала возможность, дед мне рассказывал различные истории о войне.  

А когда я садился на коня, моего любимого жеребца — Меченый, я специально скакал на нём в том месте, где был обзор с окна, чтобы обязательно меня, всадника, увидел дедушка и порадовался, ведь для старика-казаха увидеть внука-всадника — это предел всех мечтаний, кульминация всей его жизненной истории — судьбы.  

Дед говорил моей бабушке, что если бы он знал, что у него будет три дочери и ни одного сына, то он бы остался на войне и не возвратился... Но судьба подарила моему деду тётю Катю, маму и тётю Зою. В народе говорят, что «кто родил и вырастил трёх дочерей, тому прямая дорога в рай».  

Проскакав на Меченом галопом, (галопом легче — попа не болит, а вот рысью всего так обтрясёт) я обтирал, чуть позднее поил своего коня, ещё немного позднее, насыпал ему овёс...  

Помню, когда жеребёнок только родился, дед был ещё ходячий, с раннего утра он занимался своим любимым кузнечным делом, по привычке. Это профессионально, ведь после войны он был старшим кузнецом, а бабушка Сыргалы у него была молотобойцем. Так вот, проснувшись летним солнечным утром от громкой песни, которая в тот момент звучала по радио " Эх, чай, чай, чай, эх, русский чай... " я вышел на крыльцо, откуда мог просматривать весь двор, как сейчас помню, справа от крыльца — апашка (бабушка на местном диалекте) со своими подружками-соседками жарили баурсаки в казане на масле и пили чай за круглым столом, шепча и делясь последними новостями в селе. Немного поодаль, под навесом из зарослей хмеля, сидел и постукивал молотком по наковальне мой любимый аташка, что он там мастерил неважно, он всегда что-нибудь мастерил... Кстати сказать, что эти инструменты вы, мой читатель, можете увидеть в музее этнографии города Усть-Каменогорска в отделе инструменты кузнечных дел мастера Алпыспаева Оразалы — моего аташки.  

Поэтому у нас была очень красивая ограда, дед сам ковал узоры на ней, а ворота с калиткой — это просто загляденье, произведение искусства, ограда с острыми сверкающими наконечниками не хуже ограды вокруг зимнего дворца в Ленинграде. И всё потому, что дед был действительно, повторюсь, мастером кузнечного искусства.  

А вот слева, в глубине двора, сквозь дым и лучи утреннего сияющего солнца проглядывалась кобылица, которая облизывала жеребёнка. Я его, этого жеребёнка, назвал Меченый, может быть потому, что у моего коричневого жеребца на животе было белое пятнышко, но такой клички я тоже раньше нигде не слышал, что первое в голову пришло, так и назвал. Назвал так же, знаете, как Эжен Ионеску свою «Лысую певицу». Обучать Меченого пришлось мне (обычно молодых жеребцов обучают сильные духом взрослые мужчины) для того, чтобы на коне можно было ездить верхом. Когда Меченый подрос, я его уже седлал и объезжал. Молодой пугливый конь меня нёс со скоростью света. Я мог обскакать всех моих ровесников и самовозвыситься. В физическом развитии я уступал своим сверстникам, а вот на Меченом я был на коне в прямом и переносном выражении.  

Это для меня был реванш — обскакать всех своих сверстников на Меченом не составляло труда. Однажды Меченый напугался лежавшей на пути чёрной шины от трактора, я вылетел из седла, но зацепился одной ногой за стремя и долго вертелся как на карусели вокруг напуганного коня, затем сапог слез с ноги и мне пришлось лететь кубарем. Чего только не случалось... Я на джайлау пас деревенскую отару овец, когда подходила наша очередь. Однажды невольно заснул в седле, а Меченый ходил вокруг стада и, охраняя мой сон, тихонько пощипывал траву. Мы с конём были не разлей вода, он стал моим другом, с ним бывало и семечки с совхозного поля воровали. За этим занятием и застал нас сам председатель. На «УАЗике» увязался за нами, но Меченый не подвёл, мы ускакали за гору и прятались до темна, а когда я заснул, Меченый привёз меня домой и спящего передал аташке, который и отнёс меня на кровать.  

Утром дед спрашивал, а где это ты вчера болтался целый день, безотцовщина ты мой родной, но это так и осталось нашей с Меченым постыдной тайной. Смешно вспомнить — зимой, в градусов под 40, выйдя в туалет (а в деревнях все удобства на улице), я подумал, что коню быть может холодно, вынес из дома своё одеяло и накрыл Меченого, чтобы тот не замёрз, а сам дома уснул ненакрытым, апашке пришлось долго лечить меня от простуды, отпаивая горячим молоком и мёдом. Так шло время. Вскоре дед, он, хромая, еле ходил, захворал и слёг, более к нашему несчастью никогда не вставал с постели, ему стянуло ноги, ведь аташка до этого перенёс много операций, а главная причина болезни — минувшая война, где по пояс в воде он пропускал наши танки на Запад. На Дунае в Будапеште дед сильно простудился и с тех пор война эхом отдавалась на здоровье.  

Некоторое время всё шло своим чередом, но затем пришлось продать Меченого, как бы это не было больно, а жизнь вносит свои коррективы в наши мечты или планы. Я очень переживал расставание, Меченый попал в хорошие руки, покупатель оказался добрым, хозяйственным человеком. У него были хорошие просторные загоны, где свободно себя чувствовали лошади, овцы, коровы и другая живность, хозяин-то зажиточный, и кормил он лошадей отборным овсом и сеном. Новый хозяин не запрещал мне навещать Меченого, даже давал прогуляться верхом на коне, я же старался не злоупотреблять добротой нового хозяина и не расстраивать себя. Конь иногда сбегал от хозяина и прибегал к нам, тогда я отводил Меченого назад в новое стойло, в новую богатую, счастливую и беззаботную, как мне казалось, жизнь.  

Однажды утром я проснулся от дикого, разрывающего сердце и душу, отчаянно-истошного ржания лошади. Это был Меченый, он неудачно прыгнул через кованную ограду и три зубца вонзились глубоко в живот, распоров его, прямо в том месте, где он был отмечен белым пятнышком, откуда вываливались внутренности и лилась алая кровь. Оказывается у коней такая же кровь, как и у нас, такие же глаза, как и у нас, такие же слезы, как и у нас, у людей. Мой братик смотрел на меня и делал последние ненасытные вздохи...