Алексей Комарницкий "Бомж"

А. КОМАРНИЦКИЙ  

Б О М Ж  

Повесть  

Повесть о том, как один Великий Бомж, Которому когда-то на земле и голову негде было преклонить, спасал обычных бомжей.  

Стылый одесский зимний день подходил к концу. Густые сумерки уже вытеснили и без того скудный дневной свет, а фонари ещё не зажгли. Унылые пешеходы осторожно чопали по снежной каше, которая толстым слоем лежала на тротуарах и на проезжей части довольно-таки широкого переулка.  

На тротуаре с одной стороны располагалась автостоянка, а противоположного тротуара вообще не было. Поэтому пешеходам приходилось на протяжении метров восьмидесяти шагать по мостовой. Слово "мостовая" в этом случае носит весьма условный характер, поскольку в асфальте во многих местах были глубокие и довольно широкие выбоины.  

Почему-то везде, где находятся такие стоянки, проезжая часть имеет подобный вид. Создаётся впечатление, что хозяева и работники стоянок намеренно поддерживают дороги в убитом состоянии, чтобы сократить лишнее движение вдоль стоянок. Свои машины то выезжают, то заезжают. Им нужно пространство для лавирования. А если "чужаки" будут шнырять мимо с большой скоростью, то это только помеха в данном бизнесе.  

Пешеходам же от того не легче. Особенно в такую погоду, как в этот вечер. Под снегом выбоин не видно, и без того уже замёрзшие люди то и дело проваливаются по щиколотку и глубже в холодные лужи.  

Вчера весь день сыпал снег, а ночью он почему-то превратился в дождь. Днём же нулевая температура всё оставила в своём состоянии. И если бы не снег, то вода бы стекла, и всё оказалось бы не так печально. Дворники в такие дни, вместо того, чтобы расчищать дорожки, внимательно следят за борьбой стихий. Кто победит: мороз или тепло? А то намашешься лопатой, расчистишь всё, а оно, глядишь, и само растает. Окажешься дураком с чистой шеей. Хуже, правда, если температура понизится. Всё замёрзнет сплошными торосами. И, того гляди, ещё снег пойдёт. Тогда придётся всё раздалбывать ломом вместе с кусками асфальта. Но зачем асфальт жалеть? Он же не свой, и пахать придётся потом, а не сейчас. А может, и вообще не придётся, хотя по лёгкому хрусту под ногами прохожих было уже видно, что дело идёт к заморозкам.  

На той стороне переулка, где не было тротуара, находилась большая котельная, и в этот самый момент от её входа отчалил грузовик с фургоном. У котельной осталось трое мужчин, при беглом взгляде на которых под тусклой лампочкой над входом не было заметно ничего примечательного: обычные работяги вышли покурить. Они действительно курили, но одну сигарету на троих, передавая её друг другу по кругу. Они её только что стрельнули у водителя грузовика. Тот, когда давал, еле сдерживался, поскольку это уже была пятая сигарета за всё время, пока эти мужики разгружали его фургон. После второй сигареты он, было, заартачился, но тот из троицы, кто попросил закурить, в таких подчёркнуто вежливых выражениях повторил просьбу и туманно-вычурными словами добавил, что у автомобилей почему-то иногда без всяких причин спускают колёса или необъяснимым образом появляются царапины на кабине. Этой информации для шофёра было достаточно, чтобы при следующих просьбах молча, со вздохом, протягивать сигарету. Шофёру навязчиво казалось, что за густой многодневной щетиной этого немолодого "просителя" просматриваются знакомые черты, но бесформенная седая засаленная шевелюра на непокрытой голове вызывала отвращение и никак не вязалась ни с кем, виденным ранее. К этому всему примешивалась досада за столь бесцеремонное вымогательство сигарет.  

Если бы речь шла о чём-то более серьёзном, он бы пожаловался начальнику из котельной, руководившему разгрузкой оборудования. Странно, что тот вообще связался с такой компанией. По всей видимости, настоящие бомжи. Им, конечно, заплатят меньше, чем обычным грузчикам, но можно ли им вообще доверять дорогостоящее оборудование? В случае чего, что с них спросишь? Но ему виднее. Сам знает, что делает.  

И вот грузовик, оттеснив очередного прохожего в глубокую выбоину, выехал на дорогу и помчался в направлении гаража. Трое грузчиков, докуривая сигарету, продолжали стоять у входа. Тот, что вёл переговоры с водителем, по всей видимости, старший среди них, тихо сказал:  

– Слава Богу, всё прошло нормально. Сегодняшний день удачный.  

– Ты, Матвеич, уже как Мишка говоришь: "Слава Богу", – заметил другой мужчина, у которого на одной руке была кожаная, а на другой шерстяная перчатка.  

– Нет, – ответил первый, – я, к сожалению, это говорю не как Мишка, а просто по привычке.  

– А какие у нас сейчас планы? – спросил третий мужчина.  

Он был высокого роста. Голову его покрывала плоская кепка, и одет он был в болоньевую куртку явно с чужого плеча. Рукава заканчивались чуть ниже локтей, и из-под них высовывались какие-то бесформенные лохмотья.  

– Мишка остаётся сегодня на ночную смену. Говорит, что там есть какая-то подсобка, где мы можем до утра бросить кости. Нужно только дождаться, пока уйдёт начальство, – ответил первый мужчина, которого, судя по всему, приятели называли Матвеичем.  

В этот момент дверь отворилась и из неё вышли двое. Один из них был тем самым начальником, руководившим разгрузкой, а второй, похоже, являлся ещё большим начальником, хотя был моложе первого. Увидев стоящих у входа мужчин, больший начальник спросил у меньшего:  

– Ты уже с ними рассчитался?  

– Ещё нет, Сергей Валентинович, – ответил тот.  

Тогда больший начальник обратился к грузчикам:  

– Ребята, Михаил вам выдаст, что положено, – он указал рукой на меньшего начальника и продолжал. – Вы хорошо поработали, главное, аккуратно. Я поначалу удивился, что Михаил вас позвал, а теперь вижу, что он не ошибся.  

Потом, секунду подумав, достал из кармана купюру и, безошибочно угадав в Матвеиче старшего, протянул ему:  

– Это вам на пузырь, сверх условленного. Когда будет нужно, ещё вас позовём.  

Матвеич не спеша взял купюру и сдержанно поблагодарил начальника. Тот кивнул и направился к "Фиату", стоящему неподалёку. Михаил достал из кармана бумажник и выдал каждому из грузчиков полагающиеся им деньги. По всему было видно, что те остались довольны. Когда "Фиат" уехал, Михаил сказал:  

– Ещё пару человек уйдёт, и я вас позову. А сейчас мне нужно вернуться в котельную.  

Сказав это, он зашёл в здание, а трое мужчин стали обсуждать, что им купить на ужин. Они также решили не пренебрегать советом начальника купить "пузырь". Когда меню было составлено, Матвеич протянул мужчине с разными перчатками купюру, выданную начальником, и добавил к ней часть своего гонорара:  

– Нам всем незачем в магазин идти, продавцов напрягать. Сходи, Философ, один. Всё запомнил, что надо?  

– Запомнил, Матвеич, – сказал тот, снял одну перчатку и взял деньги. – Только в чём нести? Сумки-то наши остались внутри.  

Матвеич достал из кармана пальто видавший виды полиэтиленовый пакет и протянул второму мужчине, которого называл Философом. Тот взял и пошёл вдоль стоянки, напрасно стараясь не промочить ноги.  

Вернулся он минут через пятнадцать. Ни Матвеича, ни высокого мужчины в кепке на улице не было. По-видимому, Михаил уже забрал их внутрь. Философ юркнул в двери, стараясь не привлекать к себе внимания. С улицы был слышен издаваемый котельной монотонный гул, а внутри он стал ещё более отчётливым.  

Котельная была автоматической. Михаил работал в ней оператором. Сейчас из всего штата в здании находились лишь он и охранник. С последним у Михаила, по-видимому, были хорошие отношения, потому что тот не имел ничего против ночных гостей Михаила. Охранник показал Философу на дверь, куда тому нужно было пройти.  

Матвеич и высокий мужчина уже перетащили из дежурки охранника в подсобку их скромные пожитки, сняли с себя верхнюю одежду и растянулись на толстых рулонах линолеума.  

– Раздевайся и бери и себе кровать, – сказал Матвеич Философу, указывая на другие рулоны, штабелями лежащие вдоль стены.  

Философ отнёс пакет с покупками в дальний угол подсобки, чтобы ничего невзначай не перевернуть и не разбить. Затем вытащил на середину комнаты рулон и для себя. Рулон был толстый и смотанный не очень туго. Поэтому под лежащим человеческим телом он становился плоским и довольно удобным.  

Философ снял с себя куртку, лыжную шапочку и поеденный молью шарф. Всё это положил в изголовье импровизированной кровати. В подсобке было очень тепло.  

– А для тебя, Дантист, кушетка коротковатая, – сказал Философ третьему мужчине, ноги которого свисали на пол. – Можешь взять ещё один рулончик.  

– Да ничего, и так сойдёт, – ответил третий мужчина, которого, судя по всему, называли Дантистом.  

Здесь, когда они поснимали пальто и куртки, убогость одежды всех троих ещё больше бросалась в глаза. Какие-то засаленные свитера и непонятного цвета брюки. И обувь их явно была подобрана где-то на свалке. Все трое были сильно не бриты и давно не стрижены. Если бы вы оказались там, то наверняка почувствовали бы неприятный запах, который его обладатели явно не замечали.  

Да, шофёр не ошибся: это были настоящие бомжи. Однако их речь, манеры, да и прозвища говорили о том, что они чем-то отличаются от многих других бомжей. По возрасту они не выглядели очень старыми: Матвеичу было лет пятьдесят пять, а Философу и Дантисту не так давно перевалило за сорок.  

Философ достал из кармана куртки только что купленную пачку сигарет и протянул её своим коллегам. Те взяли по сигарете, и Матвеич заметил:  

– Михаил просил соблюдать здесь максимальную чистоту и порядок. Так что, братцы, давайте окурки куда-то складывать. Например, сюда, – он вытащил из кармана спичечный коробок, в котором было всего три спички, и высыпал его содержимое на рулон. Одну из спичек зажёг, и все трое от неё прикурили. Подобные церемонии для них явно были непривычными, но никто против этого не возражал.  

Философ с наслаждением растянулся на своём рулоне, затянулся сигаретой и без предупреждения начал рассказывать друзьям то ли анекдот, то ли притчу.  

Лежит человек под яблоней. Ноги на ствол задрал и балдеет. Подходит к нему другой человек и говорит: "Чего ты лежишь? Возьми насобирай за пазуху яблок, пойди на базар и продай их. Купи на полученные деньги тачку, приди сюда, набери в неё яблок, завези на базар и продай. Потом купи телегу с лошадью, нагрузи в неё яблоки и продай. На вырученные деньги купишь машину и целый сад. Поездишь на ней на базар и купишь много машин, наймёшь людей, и они уже будут на тебя работать". Парень, лежащий под деревом, у него спрашивает: "А что я тогда сам буду делать? " "Да ничего уже не будешь делать. Лежать будешь, задрав ноги". "А я и так ничего не делаю и лежу, задрав ноги".  

Слушатели засмеялись, и Дантист сквозь смех спросил:  

– Это ты сам сочинил?  

– Да у него никогда не разберёшь, что сам сочиняет, а что где-то услышал, – ответил за Философа Матвеич. – Главное, что рассказывает всегда про себя.  

Ещё несколько минут приятели лежали, покуривали и вяло говорили о чём-то несущественном. Было похоже, что такие условия ночлега встречались у них нечасто. А тут ещё Михаил заглянул и сказал, что они могут помыться в душевой и постирать вещи. Здесь есть, где их повесить, чтобы они до утра высохли. А пока можно переодеться в робу, которая лежит в этой же подсобке на рулонах линолеума. Словом, где-то через час, все трое были вымыты, выбриты и одеты в синие робы. Они сидели на рулонах и уписывали бутерброды с килькой в томате. Когда съели по бутерброду, Философ откупорил водочную бутылку и налил понемногу в кружки, которые были извлечены из их сумок. Такая сдержанность явно говорила о том, что если эти мужчины и были пьяницами, то маскировали этот факт, даже от самих себя, предельным хладнокровием.  

– Выпьем за удачный день и тёплый вечер, – предложил Дантист, и все согласно слегка чокнулись кружками.  

Выпили и съели ещё по одному бутерброду уже с колбасным сыром, обильно политым майонезом.  

– А что Мишка, он к нам не придёт? – спросил Философ.  

– Сказал, что пока есть работа, а потом, если мы ещё не будем спать, заглянет, – ответил Матвеич. Философ задумался и вдруг заговорил совсем о другом:  

– У меня всё из головы не выходит один чувак. Когда я шёл в магазин и из магазина, он сидел возле общаги под деревом в снежной луже и завывал.  

– Бухой, что ли? – переспросил Матвеич.  

– Да вроде нет. Просто очень несчастный. Немолодой уже, постарше тебя. Кого-то проклинал, но не бессвязно, как ханыга, а просто с горечью. И одет прилично. Если он там останется до утра, то наверняка загнётся. Там уже мороз прихватывает.  

– Ты что предлагаешь? – поинтересовался Матвеич.  

– Ничего пока не предлагаю. Просто говорю, что тот чувак у меня из головы не выходит. Нам тепло, мы тут жрём, а он замёрзнет.  

– Да посидит и домой пойдёт, – вставил и своё слово Дантист.  

– Не знаю, почему, но мне кажется, что у него нет дома. Какая-то на нашем брате есть невидимая печать, что ли, – ответил Философ, а Матвеич, немного подумав, каким-то совсем другим, хрипловато-тихим, голосом сказал:  

– Ну, подойди к Мишке и расскажи о том человеке. Если не будет возражать, сходи за ним. Только предупреди, чтобы не вздумал вопить ни здесь, ни, тем более, когда будете заходить в котельную. Если его это не устраивает, пусть вопит дальше под деревом.  

Философ вскочил на ноги, надел куртку поверх робы, натянул шапку и вышел из подсобки. Было видно, что он доволен и даже не сомневается, что Мишка возражать не будет.  

Матвеич и Дантист остались вдвоём. Немного помолчали, а потом Матвеич заговорил:  

– Всё собирался у тебя спросить, почему тебя Дантистом зовут? Зубы больные, что ли? Или выбивать их любишь честным людям?  

– Нет, просто я когда-то был стоматологом, – тихо и немного взволнованно ответил Дантист.  

– Стоматологом? – удивлённо переспросил Матвеич. – Зубным врачом, что ли?  

– Да, зубным врачом.  

– Ну, тогда ты попал к нам не случайно: три бомжа, и все с высшим образованием. Вот что, друг, с Философом мы давно вместе держимся, греем друг друга. А с тобой только пару дней в одной упряжке. Судя по всему, ты пока хочешь быть с нами. Вряд ли у нас получатся нормальные отношения, если так ничего друг про друга не будем знать. Я много невероятных историй слышал и сам что-то в жизни повидал, но хотелось бы узнать, как проходит путь от зуборвального кресла в подвалы Одещины? – потом, чуть подумав, он добавил. – Я не настаиваю. Если это болезненный вопрос, то не говори ничего.  

– Да, в принципе, меня это уже особо не задевает. Что-то осталось, конечно, но уже не очень саднит. Ты прав, чтобы можно было друг другу как-то доверять, мы должны что-то друг о друге знать. Так что попробую тебе ответить.  

Конечно, я не залез в подвал, как только вышел из своего кабинета. И в школьных сочинениях на тему: "Кем быть? ", не писал, что хочу быть бомжом. Я и слова такого тогда не знал. Если бы мне во время моей учёбы или работы кто-то сказал, что я стану бездомным бродягой, то я бы плюнул ему в глаза. Да нет, даже плевать бы не стал. Зачем плевать на ненормального. Ты, я вижу, улыбаешься. Наверное, и сам такой же был.  

А виной всему моя жена, которую я любил, как никого в жизни. Каждое её желание пытался выполнить. Зарабатывал хорошо. Работал в стоматполиклинике и дополнительной клиентурой обзавёлся. Квартира мне от покойных родителей досталась. Жену прописали ещё при жизни мамы, когда мы поженились. Потом дети родились – две дочки.  

Всё, что нужно было в квартиру, я мог достать и купить. По советским временам дефицита деньги не всё решали. Нужны были связи. Но клиенты у меня были разные – всё помогали достать. И вот она, в то время, когда я вечерами работал, чтобы хватало денег на все её запросы, нашла себе дружка, который, по её словам, не был такой нудный, как я. А шило в мешке не утаишь.  

Когда всё открылось, я был в шоке. Она же сразу заговорила о разводе. Это было для меня смерти подобно, но её измена не оставляла другого выхода. Я впал в страшную депрессию. Ходил на развод, подписывал какие-то бумаги. Всё это было для меня безразлично. Не знаю, что меня уберегло от петли, наверное, страх.  

Я перебрался к другу на дачу. Лежал на кровати и бездумно смотрел в потолок, постоянно прокручивая всё в своей голове. На работу, конечно, не ходил. Меня там вначале отправили в положенный отпуск, потом за свой счёт, а потом... Нашёл меня по поручению начальства один сотрудник, спросил, буду ли я выходить на работу? Если не буду, то предлагал написать заявление по собственному желанию. Я же послал его вместе с работой и начальством. Потом, гораздо позднее, узнал, что меня уволили по статье за прогулы. Меня это не тронуло.  

С другом на даче стали выпивать, но успокоения это не приносило. Жена подала на алименты, а платить мне их было нечем. Она наслала на меня адвоката, тот что-то мне долго объяснял, пытался угрожать. Потом предложил решить дело мирно. Я подписал какие-то бумаги, согласно которым я отказываюсь от своей доли в уже приватизированной квартире в счёт алиментов. Так что моя квартира со всей обстановкой стала уютным гнёздышком для новобрачных. Хорошо хоть, что я не обязался постоянно финансировать их алиментами.  

Когда стало холодно, на даче жить уже было невозможно. Нужно было куда-то перебираться. Какое-то время пожил у другого товарища, но долго это продолжаться не могло. Нужно было снимать квартиру. Но где брать деньги? Итак у меня уже ничего за душой не было.  

Пошёл на поклон в поликлинику. Там мне отдали трудовую книжку и сказали, что я уже давно уволен, и на моём месте работает другой человек. Пробовал устроиться в других поликлиниках, но запись в трудовой книжке была плохой рекламой. Меня на работу так и не взяли. Предлагали какую-то другую неквалифицированную работу, но я возмущался, как им в голову приходит мне это предлагать. Постепенно я так истаскался, что мне уже не предлагали никакой работы, хоть я и созрел браться за всё, что мне предложат.  

Товарищ через какое-то время сказал, что хочет жениться, и попросил меня искать другое жильё. Но никто меня больше не хотел брать к себе. Пристроился в подвале того дома, где жил прежний товарищ. А дальше... дальше началась жизнь, как ты говоришь, в подвалах Одещины.  

– Да, – заметил Матвеич, – путь не прямой, но верный. А что жена? Она знает, где ты сейчас?  

– Думаю, ей доложили. Многие знакомые уже видели меня в таком положении. Она же, скорее всего, только использует это как оправдание перед друзьями, что бросила и обобрала меня. Да хватит уже об этом. Ты расскажи лучше что-то о себе.  

Но в этот момент за дверью раздался шум, она отворилась, и в подсобку вошёл пожилой человек в мокрой, но довольно-таки приличной одежде. Увидев двух мужчин, он опасливо съёжился, но Философ сзади приободрил его:  

– Заходи, папаша, заходи. Здесь все свои. Снимай одёжу и присаживайся. Штаны мокрые тоже снимай. Здесь жарко. Может, искупаться хочешь под душем?  

Незнакомец молча покачал головой, а Философ, взяв со штабеля рулонов синие штаны, продолжал:  

– Ну, тогда возьми вот эти шаровары.  

Через пару минут незнакомец сидел на рулоне Философа в синих рабочих штанах и в толстом шерстяном свитере. Он потихоньку освоился, от сигареты отказался, но жадно посмотрел на бутерброды. Увидев это, Матвеич взял с рулона, используемого в качестве импровизированного стола, бутерброд с колбасным сыром и протянул незнакомцу:  

– Поешь, дружище. Хочешь, вон возьми майонеза. Тебя как зовут?  

– Сергеем Петровичем, – ответил тот, жадно кусая бутерброд, и, жуя, продолжил. – Спасибо вам большое.  

– Да не за что, Сергей Петрович. Вот возьми ещё. Ты нас не бойся, мы люди честные, хоть и деклассированные. Тебя не обидим, – сказал Философ. – Выпить хочешь?  

Сергей Петрович кивнул, и Философ, быстро достав из своей сумки пластмассовый стаканчик от йогурта, налил понемногу в него и в кружки. Протянул стаканчик Сергею Петровичу, и тот молча его взял. Философ же произнёс тост:  

– Давайте выпьем за Мишку. Благодаря ему мы имеем сейчас то, что имеем.  

– Я бы предложил выпить не за Мишку, а за его Бога, – возразил вдруг Матвеич. – Давно знаю Мишку, и Философ знает. Скажу точно, что Мишка – это самое большое чудо, которое я когда-нибудь видел. И будьте уверены: если бы не его Бог, и мы с Мишкой сегодня встретились, то мы бы сейчас не имели и то, что раньше имели. Он когда-то был такой, как мы. Да где там такой?! Он был гораздо хуже нас. Он насиловал бездомных юнцов, забирал у нашего брата последнюю рубашку и последнюю копейку. Был не человек, а зверь. У меня когда-то были с ним столкновения, и мне неприятно о них вспоминать. Я тогда потерял пару зубов. Но когда он обратился к своему Богу, стал совершенно другим человеком. Он стал делать только добро.  

– Грехи искупает, – сказал Философ, вылил содержимое своей кружки в горло и стал интенсивно закусывать бутербродом. Выпили и Матвеич с Дантистом. Только Сергей Петрович продолжал держать свой стаканчик. Он вдруг несколько громче, чем требовалось, и как-то надрывно заговорил:  

– А я не буду пить ни за какого Бога! Я не буду за Него пить! Потому что Его нет! Его просто не может быть!  

На это Матвеич спокойно ответил:  

– Ну и не надо за Него пить. Выпей за что-то другое.  

Однако Сергей Петрович не успокаивался, а запричитал ещё громче:  

– Не хочу я за Бога пить! Его нет!  

Тогда Матвеич изменился в лице, сурово посмотрел гостю в глаза и совершенно другим тоном сказал:  

– Не хочешь за Него пить – не пей! Выпей за своё здоровье. А голосить здесь нельзя! Тебе Философ говорил. Не успокоишься – продолжишь свои причитания в луже под деревом!  

Это встрезвило Сергея Петровича. Он молча выпил водку и стал закусывать бутербродом, который ему протянул Философ. Прожевав бутерброд, он уже не так нервно заговорил:  

– Бога нет. Если бы Он был, то я бы сейчас не был мёртвым.  

Услышав это, друзья понимающе переглянулись. Философ обхватил виски ладонями, выражая этим мысль: "Что я наделал? " Гость увидел реакцию "хозяев" и поспешил их успокоить:  

– Вы не думайте, что я сумасшедший. К сожалению, я пока в здравом уме. Я, конечно, живой. Это... Но я попробую вам рассказать всё сначала. Может, вы мне сможете помочь.  

И он стал рассказывать.  

Когда-то я действительно, было, подумал, что Бог есть. На мою долю выпало большое счастье. В молодости у нас с женой была нелёгкая жизнь. Я крутил баранку, она штукатурила. Комната в рабочей общаге, подрастающий сын. Жили мы в этой теснотище долго. Чего только сынок не насмотрелся за это время.  

И наконец-то дождались квартиры. Но тут бах... жена умерла. Болела она долго. Ну, что ей стоило протянуть ещё недельку? Тогда бы дали нам двухкомнатную. А тут: "Вы с сыном однополые, значит, хватит вам однокомнатной". Пахал я на это государство, пахал, а получил шиш и без масла.  

И так мы с сыном двенадцать лет прожили в однокомнатной. Тоска – страшно вспомнить. Подругу не приведёшь, а если всё же хочешь привести, проси сынка погулять пару часиков. А потом он вдруг говорит: "Папа, хочешь, чтобы я уходил, уходи и ты, когда я скажу". Смотрю: хлопец потихоньку выпивать стал. Да и план, наверное, начал покуривать. А я бы уже женился, но куда там.  

И тогда я взмолился к Богу: "Если Ты есть, то сделай что-то! Дай мне квартиру, чтобы я мог жениться, и сын мог жениться, и чтобы мы могли спокойно жить, и чтобы друг друга не поубивали". И представьте, произошло чудо: я нашёл большую сумму денег. Тогда как раз уже квартиры начали приватизировать и разрешили продавать. Так я столько нашёл денег, что хватило продать однокомнатную и купить трёхкомнатную. И не в "хрущёвке", а в шестнадцатиэтажке. Здесь неподалёку. И на ремонт хватило.  

Вот тогда я почти поверил, что Бог есть. Жизнь началась совсем другая, радостнее, что ли. Сынок, правда, стал не только план покуривать, но принимать что-то покрепче. Уговорил его лечиться. Вроде помогло. В армию его, как наркома не взяли. Он на работу устроился. Пить, правда, начал. Но из дома ничего не тащил.  

Потом мне предложили на Север поехать, бабок заработать. Так же, как и здесь баранку крутить, но там гораздо больше платят. Я согласился. Там действительно стал зарабатывать много. Раз в год приезжал домой в отпуск. Другие северяне старались не брать отпуск года три, чтобы потом отгулять всё вместе. Мне этого было делать нельзя. Сын здесь хозяйничал. А надёжность его была сомнительной: глядишь всё из дому повыносит. Квартира была моей собственностью. Так что за неё я не боялся.  

Сын же из дому ничего не выносил. Где-то работал, а потом не работал. Опять начал наркоманить, но потихоньку. Вернее, мне говорил, что это делает редко, а как было на самом деле – не знаю. За коммунальные услуги он вообще не платил. Я это делал сам за весь год, как приезжал.  

(Следующие слова Сергей Петрович почему-то стал произносить чуть тише).  

И ещё я бабки каждый раз привозил заработанные. Конечно, сыну их даже не показывал. Был у меня дома в моей комнате тайник. Сам его смайстрячил, когда делал ремонт. В полу под паркетом. Даже если все паркетины в углу снимешь, а они снимаются нелегко, то всё равно ничего не заметишь – голая стяжка. А там плита поднималась, и в стяжке был тайник. Я, конечно, его открывал, когда сына не было дома. Любил бабки пересчитывать, радостно это было делать. Видел, что старость моя обеспечена. В прошлом году, как уезжал, было их девяносто штук баксов. Видели ли вы когда-то такие деньги? Думаю, что нет.  

В этом году я уже приехал насовсем. Бригаду мою на Севере расформировали. Предлагали в другое место переехать, но я решил, что уже хватит ишачить. Рассчитался и вернулся в Одессу. Примерно месяц назад. Шмуток у меня там особых не было, но всё, что представляло какую-то ценность, отправил контейнером. Он скоро должен прийти.  

И вот, приезжаю, значит, я домой, достаю ключ, начинаю им в замке ковыряться, а он не подходит. Первое что подумал – замок сломался, а сын другой поставил. Только собирался позвонить, как дверь сама открылась. Стоит на пороге какая-то баба. Я подумал, что сын привёл. Захожу и спрашиваю, где он сам. Баба эта как-то визгливо мне отвечает, что не знает, о ком я говорю. Такой здесь не живёт. Видя её уверенность, я даже подумал, что ошибся этажом. Вышел на площадку, посмотрел на номера квартир. Нет, всё правильно. Моя квартира. Тогда у неё спрашиваю:  

– Кто вы такая?  

А она так же визгливо:  

– Я хозяйка этой квартиры, а вот кто ты, что себя так ведёшь?  

Жалею, что тогда её по голове не стукнул и не забрал из тайника свои деньги. Но я совершенно не понял, что происходит. Поэтому стал кричать на неё, что это я хозяин этой квартиры, и потребовал, чтобы она отсюда убиралась. Она стала вопить, что вызовет милицию. Я ответил, что мне как раз этого и надо. Тогда она схватила трубку и набрала 02. Я думал, что она блефует, и насмешливо наблюдал, что будет дальше. Она же закричала в трубку, что к ней в квартиру ворвался сумасшедший и угрожает ей. Потом она назвала мой адрес и какую-то фамилию.  

– Вот сейчас придёт милиция, и ты тогда покричи! – сказала она торжествующе.  

Я растерялся. На блеф это не было похоже. Но что же это тогда? Мой чемодан так и стоял посреди прихожей, а я снял дублёнку и сел здесь же на табуретку. Решил всё выяснить в более спокойной обстановке. А она в это время звонила мужу на работу.  

Милиция с мужем подоспели одновременно. Ментов было двое, но представился только один. Он спросил, есть ли у меня документы и кто я такой. Я протянул паспорт и сказал, что хозяин этой квартиры, приехал с Севера, а здесь какая-то незнакомая женщина права качает. Тогда мент спросил у женщины и её мужа, кто они. Те сказали, что это они хозяева квартиры. Женщина зашла в мою комнату и через минуту вынесла оттуда их паспорта и ещё какую-то бумагу. Мент посмотрел на документы и заявил, что свидетельство на право собственности утверждает, что хозяева квартиры эти мужчина и женщина. Он спросил, есть ли у меня такое же свидетельство. Я тоже зашёл в свою комнату, но там уже не было моей мебели и, разумеется, шкафа, где лежали мои документы. Тогда я сказал милиционеру, что меня год не было дома, и здесь всё изменилось. Так что сразу не могу найти документов на квартиру.  

Мент же ответил, что по всем правилам должен меня задержать, но сегодня добрый и напишет в отчёте, что произошло недоразумение, если, конечно, хозяева квартиры не будут предъявлять претензий, что они вправе сделать по закону. Те милостиво заявили, что претензий предъявлять не будут, только чтобы я убирался поскорее.  

Я взял чемодан и вместе с ментами вошёл в лифт. В лифте другой мент спросил:  

– А кто жил в квартире?  

– Сын, ответил я.  

– Наверное, сын продал вашу квартиру, – сказал мент.  

– Как он мог её продать, если хозяином был я?  

– Сейчас всякое бывает. Обращайтесь к адвокату, и побыстрее.  

Я поблагодарил мента, и решил вернуться в дом, чтобы поговорить со знакомыми соседями. Те сказали, что мой сын уже давно здесь не живёт. Вспомнили, что кто-то видел его около базара сидящего под забором.  

Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Что делать? Куда податься? Внутри всё разрывалось от такой несправедливости. Очень хотелось сразу действовать. Но нужно было куда-то завезти чемодан. Близких друзей в Одессе у меня нет... уже нет. Так что подался к ближайшей недорогой гостинице. Но это только на словах недорогая. Сейчас вообще нет недорогих гостиниц. Однако деньги у меня с собой были.  

Устроился, стал звонить знакомым. Просил посоветовать хорошего адвоката, чтобы в деньгах не загибал и дело своё знал. Подсказали одного парня. Утром к нему пришёл и всё рассказал. Думал, он что-то посоветует, подскажет, как восстановить документы, составит какие-то бумаги, начальники их подпишут, и можно будет выселять наглых самозванцев. Парень же сказал, что не так всё просто. Сразу сделал какую-то бумагу, чтоб наложить арест на квартиру. А то глядишь, теперешние хозяева её быстро перепродадут, и дело осложнится. Потом он составил пару запросов и направил меня с ними в разные инстанции. В конце концов, выяснилось, что сын квартиру действительно продал, но при продаже он выступал, как хозяин квартиры. И самое неприятное, что квартира уже была несколько раз перепродана. Так что теперешние хозяева, как сказал адвокат, являются "добросовестными покупателями". Добросовестные! Да это гады настоящие! Мерзавцы, каких свет не видел! Я бы их всех поубивал!  

Ну, ладно, расскажу дальше. Спрашиваю у адвоката, почему если ворованную машину найдут у кого-то, то сразу забирают, даже если та была многократно перепродана. Что-то он мне объяснял, но я так ничего и не понял. Понял только, что дело неважное.  

Потом мы стали выяснять, как сын завладел квартирой. Предполагали, что тут была какая-то подделка документов, которую легко разоблачить. Но всё оказалось по-другому. Выяснилось, что он стал владельцем, приняв наследство по смерти отца. Меня, то есть. Понимаете? Оказывается, я умер больше года назад! В прошлый раз, когда приезжал, я уже был мёртвым, но ничего об этом не знал. И свидетельство о смерти было выписано. Основанием для этого было заключение такого-то врача такой-то больницы. И на кладбище поехал. Выяснилось, что и там я фигурирую. Похоронили меня, понимаете ли? Видел свою собственную могилу. Вы видели свою могилу? А я вот видел. Наверное, какого-то бомжа там похоронили.  

Сына я, в конце концов, нашёл. Оказалось, что он живёт в Палермо в рабстве у цыган. Палермо – это место в Одессе, где наркотой торгуют. Да вы, наверное, и сами знаете. Узнал, что и в наше время есть рабство. Наркомы отпетые там за дневную дозу и кусок хлеба пашут, пока полными доходягами не станут. А потом их выбрасывают на улицу подыхать. И мой сын стал таким рабом. Да эти же цыгане мою квартиру и отхватили. Я допытывался у него, что произошло. Говорит, что ничего не помнит.  

В общем, адвокат мне сказал:  

– Единственное, что вы можете сделать, так это подать в суд на сына, что он фальсифицировал вашу смерть.  

– А почему только он? – спрашиваю. А загс, а врачи?  

– В загсе всё сделали по закону, а врач всегда сможет сослаться на вашего сына: тот, мол, сказал, что предъявленный труп – его отец. Врача, конечно, накажут, но даже с работы не выгонят. Да вам, собственно, от его наказания легче не станет. И ещё, даже если вы захотите подавать в суд на сына, вы пока этого сделать не можете.  

– Я и не собираюсь с сыном судиться, – говорю, – но почему вы утверждаете, что я этого не могу сделать?  

– Потому, что вы считаетесь мёртвым. В судебном иске нужно указать: такой-то, проживающий там-то. Адвокат противоположной стороны сделает запрос и предъявит бумагу, что такой человек мёртв и искать правды в суде уже не может. Вам надо сперва получить заключение суда, что вы живой, и аннулировать документы о вашей смерти. И ещё одна неприятность: вы там, на Севере, приняли российское гражданство. Так что подобное заключение в силах сделать только Российский суд. Поезжайте в любой город России и обратитесь в суд по этому вопросу.  

– Да это бред какой-то, – говорю. – Вы представляете? Я приду к судье и скажу: "Дайте мне бумагу, что я живой". Да он меня отправит в психушку до конца жизни!  

Однако адвокат мне ничего другого посоветовать не смог. Наконец-то до меня дошло, что моей квартиры мне уже не видать. И вообще, я, оказывается, совершенно бесправный человек. У меня меньше прав, чем у сына-раба. Он хоть раб, но живой, а я хоть и свободный, но мертвец.  

Однако у меня ещё были немалые деньги. Находились, правда, они в тайнике в моей бывшей квартире. Как же до них добраться?  

Разные были по этому поводу мысли. Самое простое, когда их нет – взломать замок, вскрыть тайник, забрать деньги и уезжать, куда глаза глядят. Сейчас понимаю, что так нужно было и сделать. Но я боялся. Если накроют, то тюрьмы не миновать. А я в этом неопытный. Большой шанс был засыпаться. Можно, конечно, нанять уголовников, но они же потом бабки не отдадут.  

Пошёл к другому адвокату совсем в другом месте города. Боялся старому даже заикаться за деньги. Ведь он знает адрес квартиры и может сговориться с хозяевами и забрать деньги раньше, чем я что-то предприму.  

Спрашиваю у второго адвоката, не называя никаких адресов, как можно официально забрать спрятанную ценность в доме, который тебе уже не принадлежит. Что-то он мне мутное стал рассказывать. Я понял, что прежде нужно написать куда-то заявление с указанием того, что спрятано, и чуть ли не место нужно указать. И это мне не подходило. Там народ ещё менее надёжный.  

Остановился я на последнем варианте. Пришёл к новым хозяевам квартиры и говорю им, что у меня спрятана здесь одна вещь. Предложил им сто баксов, чтобы они разрешили мне её забрать. Те сказали, что подумают, и чтоб я пришёл на следующий день. Я так и предполагал, что они захотят сами эту вещь найти, но был уверен, что не найдут. Когда пришёл, они сказали: "Нет". Наверняка, не нашли, но не теряли ещё надежды найти.  

– Так что, денежки там всё ещё лежат? – спросил Дантист.  

– Подожди, расскажу всё по порядку. Я каждый день приходил к ним и упрашивал. Они не соглашались. Уже до того дошёл, что падал на колени, ноги их обнимал и целовал. Понимаете? Я никогда ни перед кем не стоял на коленях, но тут...  

– Ну, прямо отец Фёдор и только, – шепнул Философ Матвеичу.  

– И что, – сочувственно спросил Матвеич, – так и не смилостивились?  

Пока Сергей Петрович рассказывал, Философ несколько раз наливал понемногу, и все молча чокались, выливали жгучую жидкость себе в горло и быстро закусывали. Поэтому на самом деле изложение истории перемежёвывалось паузами, которые мы здесь опустили. Водка как-то подействовала на Сергея Петровича, хоть выпитого было немного. Он не был пьян и язык его не заплетался. Просто стал себя свободнее чувствовать. Было видно, что в очередной раз переживает свою трагедию. На его глазах то и дело выступали слёзы, и к данному моменту он их почти не сдерживал.  

– В конце концов, они мне разрешили. Мне нужны были некоторые инструменты, но они как раз оказались у хозяина. Я вошёл в мою бывшую комнату и попросил хозяев выйти. Заверил, что всё верну в прежнее состояние. Хозяин не согласился выйти, но у меня уже другого выхода не было. Пришлось всё делать в его присутствии. Когда я снял паркетины и добрался до плиты, хозяин вдруг закричал на меня, что я испортил его пол. Сказал, чтобы я убирался вон. Я заверил, что ещё чуть-чуть и уйду, но не тут-то было. В комнату вдруг вошли ещё трое мужчин. Они меня скрутили, хоть я и пытался отбиваться, но это было бесполезно. Вышвырнули меня на лестничную площадку. Вслед за мной кинули мою дублёнку и сапоги. Я бросался на двери, колотил по ним кулаками, но хозяин, не открывая, сказал, что вызовет сейчас милицию и посадит меня. Это было вчера.  

– А что сегодня? – спросил Философ.  

– А сегодня я пришёл к ним, опять ползал перед ними и умолял, чтобы дали мне хоть половину денег. Они ответили, что никаких денег там не было, что их, скорее всего, забрал мой сын. Но брешут гады! Я, когда паркет снял, видел, что там плита лежала так, как я оставил. Но они меня опять выставили. Мужики, может, вы мне поможете? Давайте наедем на них. Я отдам вам половину денег.  

– Нет, друг, – ответил Матвеич, – это не наш профиль. Ты поищи других, но думаю, они тебе и половины не дадут, даже если вышибут бабки у твоих "приятелей".  

– Да я всё равно буду рад, если мне ничего не дадут, а этих гадов с дерьмом смешают, – сказал Сергей Петрович и зарыдал.  

Философ предложил ему ещё выпить, но тот покачал головой и растянулся на рулоне, уткнувшись лицом в руки.  

– Разливай, Философ, остатки, – сказал Матвеич.  

– Мы же Мишку не дождались, – возразил Философ. – Может, ему оставить?  

– Мишка пить не будет. Он теперь не пьёт.  

Философ разлил на троих последние капли и спрятал бутылку в пакет. Затем они выпили, и Философ начал рассказывать очередной анекдот.  

Едут два ковбоя Том и Билл по прерии. Видят на дороге кучу дерьма. Том говорит Биллу:  

– Спорим, Бил, на сто баксов, что я эту кучу съем?  

– Спорим, – отвечает Билл.  

Поспорили. Том взял и съел. Отдал ему Билл сто баксов, а самому обидно. Едут дальше. Видят ещё одну кучу.  

Тогда Билл говорит:  

– Том, спорим теперь на сто баксов, что я съем эту кучу?  

Опять поспорили. Билл взял и съел. Том вернул ему сто баксов. Едут дальше молча. И Том вдруг говорит:  

– Билл, тебе не кажется, что мы ради одного спортивного интереса дерьма наелись?  

Матвеич с Дантистом рассмеялись, и Дантист сквозь смех сказал:  

– Матвеич, расскажи теперь о себе. А то ты уже моего дерьма наелся, а я твоего нет.  

– Вы спать ещё не хотите? Вон наш Отец Фёдор уже отрубился.  

– Нет, Матвеич, пока не хочется, сказал Философ. – Рассказывай.  

– Да ты же всё уже и так знаешь.  

– Я знаю, а Дантист не знает. Надо, чтобы и он имел представление, с каким важным человеком корефанит.  

– А я действительно был важным человеком. Угадай, Дантист, с трёх попыток, кем я работал.  

На пару секунд задумавшись, Дантист предположил:  

– Воякой. Подполковником.  

– Мимо, – засмеялся Матвеич. – Но почему так мелко: подполковником, а не полковником?  

– Если бы ты раньше был полковником, то сейчас бы уже был не Матвеичем, а генералом.  

Все трое засмеялись, и затем Дантист высказал второе предположение:  

– Ну, тогда ментом, может, даже полковником.  

– И до сих пор им являюсь. Специально внедрился в вашу компанию, чтобы вас всех замести, – сказал Матвеич, и все трое опять рассмеялись. – Нет, друг, и тут ты промахнулся.  

– Тогда капитаном корабля, – сделал Дантист последнюю попытку.  

– О, это ты почти попал, – весело ответил Матвеич. – Ладно, сейчас соберусь с мыслями и всё расскажу.  

Когда он начал рассказывать, в подсобку вошёл Михаил и тихо присел на рулоне рядом с Матвеичем.  

Я был школьным учителем химии. И не просто учителем. Я был директором школы. А школа – это как большой корабль. Около сотни членов команды и где-то полторы тысячи пассажиров, за которыми нужен глаз да глаз.  

Мне было тридцать четыре, когда стал директором. Самый молодой директор на всю Одессу. И школа была одной из самых видных в Одессе. Как раз велось строительство нового здания. Пришлось быть и директором школы, и директором строительства. Там, конечно, был и свой строительный начальник, но если бы я их полностью не контролировал, то они бы до сих пор строили. То нет того, то нет сего, и работа останавливается. Приходилось доставать, что нужно.  

Это у меня получалось хорошо. Я храбро кидался то в строительные, то в партийные инстанции и добивался своего. Обзавёлся кучей знакомых, стал членом горкома партии. В районо заходил – ногами дверь открывал. Повышение мне предлагали со всех сторон. Хотели сделать меня заместителем завгороно, чтобы потом направить заврайоно. И в райком партии предлагали идти работать, и секретарь обкома комсомола приглашал к себе в заместители. Он теперь известный в городе человек.  

Но я отказывался от этих предложений. Мне нравилось именно моё место. Конечно, была куча тщеславных планов. Хотел стать очередным, известным на весь Союз учителем-новатором. Директор правофланговой школы, заслуженный учитель СССР, Герой Соцтруда – это были мои цели. И, поверьте, я успешно продвигался им навстречу.  

Я тогда, как многие другие, был уверен, что самые благородные профессии – это учитель и врач. Только недавно я понял, что благородных профессий вообще нет. Теперешнее образование проиллюстрировало мне всё "благородство" профессии учителя. Не удивляйтесь, я действительно хорошо знаю, что творится в современных школах.  

У меня есть в нычке приличная одежда. Когда я, бывает, помоюсь и постригусь, переодеваюсь и захаживаю к некоторым знакомым. Они мне такое понарассказывали. Те учителя, о которых я раньше и подумать не мог, берут взятки. Причём, сначала просто не отказывались, а сейчас даже сами вымогают. Мне гораздо легче было бы есть хлеб из альтфатера, чем купленный за такие деньги.  

Примечание:  

Альтфатер – так в Одессе называют мусорный бак.  

И когда такие учат детей быть честными, благородными и т. п., кто будет это воспринимать серьёзно? А детей-то жалко. Да многие из их воспитанников уже выросли. Уверен, что всё идёт к полной деградации общества.  

Ну, ладно, вернусь к своему директорству. Я приходил на работу к восьми, а уходил порой около полуночи. Даже иногда огорчался, что нужно спать, так как не всегда успевал делать всё, что хотелось. Женат не был, и некогда было об этом даже подумать.  

Жил я с мамой. У нас было две комнаты в коммуне. Мои покровители не раз предлагали дать мне отдельную квартиру вне очереди. Но я был принципиальным: решил, что не буду даже думать о новом жилье, пока не получат квартиры мои подчинённые, десятилетиями состоявшие на квартирном учёте. Кстати, мы с мамой по закону даже не имели права стать на такой учёт. Я же пытался всеми правдами и неправдами выбивать квартиры своим сотрудникам. Мог после какого-то партийного заседания вцепиться в секретаря горкома и не отставать, рассказывая, в каких бедственных условиях живёт пожилая учительница, всю жизнь отдавшая любимой работе.  

Ему, конечно, была по барабану эта учительница, но что-то в моём напоре начальникам импонировало. И послать меня у них язык почему-то не поворачивался, и отказывать не хотелось. Он меня послушает, послушает, потом подзывает кого-то из городских начальников и говорит, чтобы сделали для меня, что возможно. Потом сразу не уходит: расспрашивает, как продвигается строительство, есть ли трудности? Я вкратце рассказываю ему, что к чему, говорю, что трудности все преодолеваются. Он тогда приветливо кивает мне и напоследок говорит что-то вроде: "Ну, трудись. Родина тебя не забудет".  

И, кстати, не забывала. Всё время какие-то грамоты, премии, путёвки. К ордену представили, но что-то с ним затянулась волокита. И ничего этого я не выпрашивал. Было, конечно, приятно, но чтобы ходить, кланяться, оббивать пороги, намекая, что век буду благодарен, такого я совершенно не допускал. Другие, знаю, это делали. Мне же всё само на голову валилось.  

Если приходила разнарядка туда-то и туда-то послать директора школы, у начальства даже мысли не возникало, кого послать. Мои коллеги, директора школ, догадываюсь, были не очень довольны, считали меня выскочкой. Но в лицо никогда ничего плохого не говорили. Боялись, что скоро могу стать их начальником.  

Подчинённые мною были довольны. Я для них выбивал не только квартиры, но и другие блага: путёвки в санатории, материальную помощь, установку телефона и т. п. Учителя ко мне обращались с любыми вопросами, и я старался им помочь.  

Как-то, помню, одна учительница попала в больницу, и ей срочно понадобилась кровь. Нужны были доноры. На станции переливания крови можно было сдавать любую группу, а они взамен выделяли нужную. Я собрал коллег, сообщил о такой нужде и предложил желающим занимать за мной очередь и идти сейчас сдавать кровь. Представьте, желающих оказалось больше, чем было нужно.  

Я пытался сформировать первоклассный педагогический коллектив, и это мне как-то удавалось. Работать в моей школе было престижно. Приглашал молодых толковых учителей из других школ, и они, в основном, соглашались. Тяжелее было избавиться от ленивых бездарностей. Но и это потихоньку удавалось продвигать.  

Всё это закончилось мгновенно. Я даже не успел сообразить, что к чему. Мне всё казалось, что вижу страшный сон, и вот-вот проснусь.  

А случилось вот что. Погиб в школе один старшеклассник. Всё произошло по его вине и по вине его товарища, который остался жив. Кстати, вы его сегодня видели. Это водитель фургона, который мы разгружали. Он меня не узнал. Всё сигарету зажимал. Если бы узнал, может, и не зажимал бы, потому что я его тогда покрыл, как покрыл учительницу, которая формально несла ответственность. Это была та самая учительница, для которой мы сдавали кровь. У неё было двое детей, и я решил оградить её от разборок. Взял на себя всю ответственность. И так бы меня тягали. Я же был уверен, что отмажусь. И отмазался бы, если бы не два момента.  

Во-первых, хлопец погибший был сыном одного важного кегебиста. Школа моя была престижной не только для учителей, но и для учеников. Разные шишки впихивали ко мне своих "вундеркиндов". А этот хлопец вообще был трудноуправляемый. Я с его папашей раньше пытался поговорить, чтобы он его приструнил, но папаша был уж очень высокомерный. Ответил, что мы педагоги, и наше дело воспитывать парня. Если бы не папаша, я бы от него избавился после восьмого класса, а тут об этом и речи не могло идти. А когда случилась беда, папаша осатанел. Он, явно, хотел крови и надавил на прокуратуру, которая вела следствие.  

Второй неприятный момент заключался в том, что в то время происходило какое-то важное партийное мероприятие: пленум или даже съезд, уже не помню. Поэтому все мои партийные покровители в тот момент слиняли из города. А то бы они, конечно, меня отстояли. Районным же начальникам папаша оказался не по зубам. И он ещё вдобавок навёл на меня ОБХСС. В нашей же работе тогда любого бери в это заведение, и статья найдётся. А у меня ещё строящаяся школа. Там одни фонды потратил на что-то другое, здесь за материалы рассчитался за счёт экономии на продуктах в столовой.  

Словом, скрутили меня крепко. Оглянуться не успел, как дело состряпано, и я под стражей. Покровителям, когда приехали, уже поздно было что-то предпринимать. Раз-два – суд, и десяточка строгого режима. Следователь ещё до суда говорил, что это минимум из того, что меня ожидает. Вообще, и следователь, и судья явно испытывали неловкость. Понимали, что меня приносят в жертву нелепому самодурству, но ничего не могли поделать: формально я был виноват.  

Потом зона. Всю десяточку отмахал до последней минуты. Статья вроде такая была, что под амнистию не попадаю. И за примерное поведение досрочно не выпустили. Предлагали мне стукачом стать, а я отказался. Вот начальство тюремное на меня и рассердилось.  

И из всех моих "преданных" коллег, представьте, только один со мной переписывался, даже как-то приехал на свидание. У него, правда, был шкурный интерес, но я тешусь мыслью, что и что-то другое им двигало. Так от этого парня узнал, что без меня школа на кусочки не рассыпалась: и другой директор нашёлся, и строительство закончилось. Отношения, правда, в коллективе стали хуже: склоки начались, делёж часов. Да и благ стало меньше сыпаться. Пока ещё поговаривали, что при Георгии Матвеевиче лучше было, но шёпотом, чтобы новое начальство не услышало.  

Мама мне регулярно писала и один раз приезжала. Но она через четыре года после того, как меня посадили, умерла.  

Вышел я в самый разгар перестройки. Выяснилось, что наша коммуналка давно уже не коммуналка, да и не наша. Порасселяли в том доме, где мы жили, богатые дяди все коммуналки, а за меня забыли. Поздно было у кого-то по этому поводу правды искать.  

Попытался устроиться на работу. Узнал, что, оказывается, та учительница, которую я тогда покрыл, в другой школе сейчас директором работает. Пришёл к ней и попросил взять меня учителем химии. До сих пор слышу в ушах её слова: "Георгий Матвеевич, в районо меня не поймут". Я даже дослушивать её не стал: плюнул и ушёл.  

И так мне тоскливо стало. Понял, что всё в этом мире гнилое. Можно было бы походить по моим прежним покровителям, попросить у них работу. Наверное, что-нибудь они бы мне предложили. Может, учителем, а может, ещё что-то. Шла перестройка. Можно было поднять вопрос о реабилитации. Да и вообще такое время настало, что никто бы и не вспоминал о моём уголовном прошлом. Но я понял: пахать, как прежде, уже не смогу. Не вижу стимула. Нет, не карьеру имею в виду. Просто я осознал, что как на этот мир не паши, он всё равно гнить не перестанет. Мне казалось, что буду испытывать постоянную тошноту, общаясь с сотрудниками. Они тебе улыбаются, раскланиваются, пожимают руку, но всё это – лицемерие. Они тебя сдадут при первой же опасности. В зоне и то более честные отношения.  

Кстати, некоторые бандиты, с которыми я сидел, предлагали мне впоследствии работу. Заверяли, что теперешняя их деятельность мало похожа на прежнюю. Они теперь бизнесмены. Управляют производством, как подпольным, так и открытым, ведут торговлю. Предлагали мне стать директором фирмы. Говорили, что разборки и здесь встречаются, но обещали, что я от этого буду далёк. Им нужно было только, чтобы я честно управлял фирмой. Давали большую зарплату. Но я отказался. Ведь это тот же мир, который всячески и весьма успешно делает человека своим потребителем, толкая его на подлость и предательство.  

Словом, я решил выйти из этого мира и иметь с ним минимум общего. Поэтому мы с вами здесь и встретились. И тошнота от этого мира настолько сильная, что она перебила у меня тошноту, когда я ищу жратву в альтфатере.  

– А ты, Матвеич, расскажи про партбилет, – предложил Философ, улыбаясь.  

– Да, – тоже улыбнулся Матвеич, – был такой прикол.  

Он закурил и продолжил.  

Когда меня посадили, то всё произошло так быстро, что меня забыли исключить из партии. Партийное начальство оказалось в стороне от этого дела, а органы меньше всего задумывались о моей партийности. Я это сообразил уже в зоне. Подумал, правда, что исключили после заочно. Однако парторг школы сама вычеркнула меня из списков, а вот в райкоме моя учётная карточка где-то затерялась. Я был членом горкома, и, наверное, моя карточка лежала где-то отдельно. Потом её обнаружили и передали в архив, как карточку выбывшего, но не снявшегося с учёта. Об этом, правда, я узнал потом.  

Когда мама приезжала на свидание, то передала мне втихаря деньги, и ещё дала партбилет. Сказала, что я его забыл дома, а здесь, наверное, нужно стать на партучёт. Я засмеялся и спрятал партбилет. А потом как-то меня такая злость взяла на судьбу, на начальников безмозглых. Решил над ними поприкалываться. Состояние было – жить не хотелось. Поэтому и страха никакого не было.  

Прихожу к одному майору, а он был парторгом лагерной обслуги, и говорю:  

– Гражданин начальник, хочу стать на партийный учёт.  

Он на меня вылупился, и, видно, речь у него отнялась. Потом всё же выдавил из себя:  

– Что ты мелешь?  

А я ему протягиваю партбилет и говорю:  

– Гражданин начальник, я хочу стать на учёт. Первички среди заключённых не оказалось. Так что примите меня в вашу.  

Что тут началось. Он схватил партбилет, стал кричать, что я не отдал его, когда меня исключали.  

Я же сказал:  

– Меня вообще не исключали, и я даже год ещё оставался членом горкома. Сейчас же мне нужно где-то состоять на учёте, платить взносы хотя бы. На участии в партсобраниях я не настаиваю. Вы же знаете устав: если член партии переезжает на другое место, то становится на учёт по месту работы, а если не работает, то – по месту жительства. Я же прошу поставить меня на учёт и по месту работы, и по месту жительства.  

Похоже, в голове у майора произошло замыкание. Он явно не знал, что делать. Небывалая ситуация: зэк – товарищ по партии. Он стал кричать, что они меня исключат. Я уточнил: за что? Я честно тружусь на том месте, куда меня направили.  

Всё это произошло во время Черненко. Будь это на год раньше, при Андропове, меня бы по стенке размазали. А тут майор явно растерялся. Спросить у начальства? Так они тебя ещё виноватым сделают. Поставить заключённого на учёт? Ещё хуже потом будет. Тогда он забрал мой партбилет и выгнал прочь с убедительным требованием больше к этому вопросу не возвращаться.  

Думал, что он уничтожил мой партбилет, но мне его выдали с моими вещами и документами об освобождении. А тогда эта история существенно подняла мой авторитет среди блатных. Об этом в зоне рассказывали легенды и анекдоты ещё много лет. Когда же я уже обитал в подвалах Одещины, опять возникло желание поприкалываться. Прихожу с партбилетом в мой прежний райком и говорю, что хочу стать на учёт. Там давно начальство поменялось, меня никто уже не помнит.  

Спрашивают:  

– Где ваша учётная карточка?  

– У вас, – отвечаю.  

– Как у нас? Вы у нас не числитесь.  

– У вас, – говорю. – Поищите. Десять лет назад меня перевели на новое место работы. И так срочно, что я даже не успел сняться с учёта. Работница райкома только заглянула в архив и сразу же нашла мою карточку.  

– А где вы были десять лет? – спрашивает.  

– В тюрьме сидел, – отвечаю.  

– Она тоже вылупилась:  

– Как в тюрьме? А почему вас не исключили?  

– Не нашли нужным, наверное, – отвечаю. – Нигде же в уставе не написано, что член партии не может сидеть в тюрьме. Да сам Ленин сидел, а его из партии не исключали.  

Она, похоже, такой наглости за всё время своей работы не видала. Заикаться начала. Говорит:  

– Мы вас исключим.  

– За что? Если десять лет назад не исключили, то за что сейчас будете исключать?  

– Так не бывает, – выходит она из себя, – это какая-то ошибка.  

– Если это ваша ошибка, – говорю, – то вам за неё и отвечать. А если чужая, то зачем вам подтирать чужие слюни. Во всех случаях вам лучше молча поставить меня на учёт.  

– А! – вдруг обрадовалась она новой мысли. – Мы исключим вас за неплатёж взносов в течение десяти лет.  

– Не получится, – говорю, – в том коллективе, где я находился, не было первичной организации. Можете сделать запрос. Я был единственный член партии. А вы сами хорошо знаете, сколько нужно коммунистов, чтобы образовалась первичка.  

Она всё же пошла ко второму секретарю райкома и о чём-то с ним говорила. Того, вероятно, тогда волновали другие проблемы. Он меня даже не приглашал к себе. Она вышла и сказала, что мой учёт восстановят, но попросила меня сильно не распространяться о своём прошлом, чтобы не дошло до более высокого начальства.  

– Где вы работаете? – спрашивает.  

– Пока нигде, – отвечаю. – Включите меня в первичку по месту жительства.  

Она дала мне заполнить какую-то анкету. Я заполнил. В графе "Адрес" написал: "Без определённого места жительства", но она эту анкету, кажется, даже не прочитала. Сказала, чтобы я приносил ей взносы каждый месяц. Пару раз я даже приносил, а потом надоело. Да и сама партия очень скоро рассыпалась.  

Вообще, я это всё делал, чтобы лишний раз убедиться в несовершенстве этого мира. Радовался, что и я могу, при желании, над ним посмеяться.  

Матвеич закончил рассказ, и какое-то время хранилось молчание. Его прервал Михаил: – А зачем ты, Матвеич, иногда переодеваешься и посещаешь своих старых знакомых? Всё-таки этот мир тянет к себе?  

– Делаю это, Миша, чтобы в очередной раз убедиться в своей правоте: мир этот гнилой, и люди гнилые.  

– А мне, чтобы в этом убедиться, не нужно никуда ходить, – сказал Михаил. – Об этом очень много написано вот здесь.  

Он показал небольшую Библию и продолжил:  

– Этой книге я верю безоговорочно. И в ней написано, что нет праведного, нет ни одного. Все согрешили, и лишены славы Божией. Здесь очень много написано о подлости и лицемерии людей. Но ты зря, Матвеич, исключаешь себя из этого числа.  

– Да я не исключаю. Пытался исключить, но, к сожалению, не получается. В нашей жизни бывает всякое. То кто-то пытается в твой альтфатер втихаря залезть, а то было, припрятали мы одну железяку, чтобы потом сдать, и её нашёл один хмырь, хотел утянуть. Пришлось ему настрелять между глаз. Хочешь-не-хочешь, а нужно свой авторитет поддерживать. Хотя радости от этого нет никакой. Да и подворовывать иногда приходится: как не взять, если что-то плохо лежит? Но здесь всё гораздо проще, чем в мире. Хотя, Мишка, я вижу свою, как ты там сказал?.. неправедность.  

– Это хорошо, что видишь. Значит, тогда ты должен видеть и безвыходность своей ситуации.  

Тут в разговор вмешался Философ:  

– Доктор спрашивает у родственников мертвеца: "А он перед смертью потел? " "Да", – отвечают. "Это хорошо! "  

Все засмеялись, а Михаил сказал:  

– Отличие нашей ситуации в том, что Матвеич пока ещё не покойник, и можно обратиться к настоящему врачу, прежде, чем он станет покойником. Ты, Матвеич, обманываешься, что вышел из мира и тебе удаётся над ним смеяться. Князь этого мира гораздо мудрее тебя. А он – само зло и отец зла и обмана. Это дьявол – противник Бога и враг душ человеческих. И твоей души тоже враг. У него на каждого есть своя приманка: одному деньги, другому власть, третьему слава, а четвёртому благородство. И для всех – страх. Страх не получить то, чего хочется, и потерять то, что имеешь. Здесь написано, – он показал на Библию, – что всё в мире – это похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Думаю, Матвеич, что тебе всё это присуще, а особенно гордость. Но нужно, чтобы ты знал, что гордым Бог противится, а смиренным даёт благодать. Понимаешь? Тебе Сам Бог противится! Ты был директором, строил свою империю, был переполнен осознанием собственной значимости, мудрости и важности своего дела. Был когда-то царь Вавилона Навуходоносор. Его царство распростёрлось на весь цивилизованный мир. Выше него не было никого на земле. И он тоже правил очень разумно: лучших людей повышал, плохих опускал. Империя его расцветала. И очень царь возгордился.  

Михаил раскрыл книгу, немного полистал и продолжил:  

– Не думал он и не хотел думать, что на самом деле не он, а Всевышний владычествует над царством человеческим. И Бог сокрушил царя так, как тому и в голову не приходило. Он забрал у Навуходоносора разум. Тот стал, как зверь, ползать по земле, есть траву, лазать по деревьям. У него выросли когти. И продолжалось это несколько лет, пока царь-таки, как тут написано, не познал власть небесную. Вот тогда Бог его помиловал, вернул ему разум и царство. И тебя, Матвеич, Сам Бог сокрушил. Он даёт тебе шанс опомниться, как царю Навуходоносору. А твой партийный учёт – всё равно, что одичавшему царю позволили бы лазать в том же саду, где он раньше любил прогуливаться. Не думаю, что ты более благородный и разумный, чем этот царь. Попробуй и ты познать власть небесную. Ты увидишь, насколько тебе станет легче. Ты тогда действительно выйдешь из мира, оставив твоего нынешнего господина в дураках. И если Сам Бог станет твоим покровителем, то никогда не случится, что ты попадёшь в беду, а Он не окажется рядом.  

Матвеич на минуту задумался. По тому, как он часто затягивался сигаретой, было видно, что он не так спокоен, как пытался казаться. Потом он вдруг заговорил, переводя разговор совсем на другое:  

– А чего ты, Мишка, нас позвал эту технику разгружать? За такие бабки тебе кто угодно разгрузил бы. Ты же время тратил, рыскал по люкам и подвалам, пока нашёл нас в этом гараже. Ведь ты уже не бомж. Зачем такое унижение? И ещё скажи мне: кто тебе рассказал, где нас искать?  

– Так много вопросов, – усмехнулся Михаил, – но я начну с последнего. Нет, Матвеич, я тебе не скажу, кто показал на тот гараж. Да какая тебе разница? Ты даже не сомневайся, если немного прижать, то любой из твоих дружков-бомжей выдаст тебя с потрохами. Это ничем не отличается от того, что было в твоём коллективе. А зачем я тебя искал? Прежде всего, хотел извиниться за ту историю с мальцом. Это я вчера и сделал. И очень рад. Бог-то меня за это простил. Да Он мне гораздо больше простил. Но хотелось, чтобы и ты простил. Во-вторых, я вас нашёл, чтобы дать вам заработать. Начальник поручил мне обеспечить разгрузку. А по мне, лучше заплатить вам, чем кому-то другому. А унижение? Оно меня не трогает. И не только потому, что я его нажрался за свою жизнь. Просто я встретил одного Бомжа, Который ради меня натерпелся гораздо больше унижения, чем я способен испытать за всю свою жизнь. Он пришёл ко мне, отъявленному мерзавцу, в вонючий подвал. Он позвал меня, успокоил мою душу, отмыл не только снаружи, но и внутри. И что, после этого я буду бояться унижения, чтобы сделать кому-то хоть крошечную часть того, что Он сделал для меня?  

– О ком это ты говоришь? – спросил Дантист.  

– Его зовут Иисус, задумчиво ответил Михаил.  

– А, это аллегория? – уточнил Философ. – Ты имеешь в виду Иисуса Христа?  

– Да, – ответил Михаил, – но это не аллегория.  

– Хорошо тебе Христа вспоминать и говорить, что Он тебе помог, – заговорил Дантист. – Посмотрел бы я на тебя, если бы и тебе жена стала изменять, как мне, а потом ещё выпихнула бы тебя под зад коленом. Как бы Он тебе тогда помог?  

– А почему ты Его называешь бомжом? – спросил Матвеич.  

– Во-первых, Он Сам говорил, что лисицы имеют норы, птицы гнёзда, а Ему голову негде преклонить. С тридцати лет Он не имел собственного дома, а жил где придётся. Но я, называя Его бомжом, имею в виду и другое. До Его появления на земле, у Него был другой дом, прекрасный, какого никто из нас, да и вообще никто из людей никогда не видел. Но Он оставил этот дом и пришёл, чтобы спасти меня. Да и вас тоже.  

– Да Он же жил две тысячи лет назад. Как Он может сейчас кого-то спасать? – спросил Дантист.  

– Он тогда погиб – Его растерзали. Но Он воскрес, ожил, то есть, обретя совершенно другую природу, которая будет когда-то и у меня. Это вечная природа. Имеющие её уже никогда не умирают. Так вот, Он воскрес и сейчас находится рядом с Отцом, но присутствует здесь Святым Духом. Его жизнь для меня очевидна. Только Он мог вытащить меня из того болота. Но Он хочет помочь и вам. Он и ради вас стал бомжом. Он Бомж по собственной воле.  

– Все мы бомжи по собственной воле, – заметил Философ.  

– Не думаю, – произнёс Михаил. – Вот ты, Философ, кем был в прежней жизни?  

– Инженером-конструктором в КБ.  

– А дом у тебя был?  

– Квартира была у нас с братом классная. От родителей досталась. Четырёхкомнатная в старом доме. Потолки высоченные. Совсем рядом с морем.  

– А как же ты сюда попал? – спросил Михаил.  

– Пьянство довело.  

– Ты что, алкоголик?  

– Да кто тебе признается, что он алкоголик? И я себя алкоголиком не считаю. А выпить для душевности разговора раньше любил и сейчас люблю. А по этому делу была больше моя покойная жена. Она день без выпивки не могла прожить. Ну, и я с ней поддавал. Брат мой умер. В нашей квартире осталась его семья и я с женой. Жена настояла, чтобы мы официально разделили квартиру. Получилась коммуналка: нам одна, самая большая, комната отошла, а им три. И кухню нам отдельную выкроили. Потом за деньги поменяли нашу часть на завалюху в полуподвале. Там жена и умерла. Мне же, чтобы рассчитаться с долгами, пришлось потом поменять и ту завалюху на хатку в близлежащем селе. Однако, как выяснилось, в той хатке зимой жить было невозможно. Я подался в психушку на лечение. Потом в город вернулся. Здесь хоть по голодухе можно раз в день в монастырь пойти пожрать. А там в селе жрать нечего, и объедки люди не выбрасывают – свиньям отдают. Словом, и ту хату продал. Теперь мне уже нечего терять, но зато могу что-то найти. В этом есть своя прелесть.  

– А теперь ты мне честно скажи, Философ: когда ты ещё в папиной квартире жил, и жена ещё не сильно поддавала, и на конструкторской работе тебя уважали, что-то могло тебя побудить добровольно оставить там всё и погрузиться в твою теперешнюю прелесть?  

– Ну, землетрясение там, пожар может быть, – не очень уверенно ответил Философ.  

– Нет, я имею в виду добровольно. И жена есть, и квартира, и работа, но какая-то идея, пусть даже очень благородная, скажем, помогать Матвеичу авторитет среди бичей поддерживать, побуждает тебя вдруг всё прежнее оставить на много лет и жить по подвалам, люкам и заброшенным гаражам. Да не обязательно любовь к Матвеичу. Может, что-то другое, жажда приключений, что ли, или, как у Матвеича, ненависть к миру могли бы тебя тогда подтолкнуть к этому?  

– Думаю, что нет, – ответил Философ.  

– Ну, тогда тебя вряд ли можно назвать бомжом по собственной воле. Ты стал бомжом по вынужденности.  

Михаил немного помолчал, а потом обратился к Дантисту:  

– А ты, Дантист, говоришь, что тебе жена изменила и выгнала? Но если бы она тебе не изменяла, а очень любила, ты бы мог по какой-то причине поменять жизнь на теперешнюю?  

– Нет, – ответил Дантист, – я уже сегодня Матвеичу об этом говорил. Наверное, я тоже по вынужденности.  

– Ну ладно, Дантист, я тогда тебя по-другому спрошу. Раз ты из-за жены так скатился, то, наверное, любишь её?  

– Любил, – поправил Дантист.  

– Вообще-то, – Михаил потрогал Библию, – любовь никогда не перестаёт, ну ладно, сейчас речь о другом. Я колебался, приводить или не приводить одно сравнение. Но раз всё в прошлом, то приведу. Оно тогда вряд ли будет тебя особо травмировать.  

Михаил опять на несколько секунд задумался и продолжал:  

– Представь себе, Дантист, что жена тебе-таки изменила, но не выгнала тебя, а сама ушла с любовником, и, в конце концов, так скатилась, что оказалась на твоём теперешнем месте, а ты в своём прежнем доме. Улыбаешься? Понимаю, тебе это трудно представить. Ну, постарайся. Жизнь такая штука, что всякое бывает. И вот представь себе, что она так опустилась, что синячит по-чёрному, спит со всем бомжатником. И вдруг тебе сообщают, что она украла что-то у бомжей, и её заперли в подвале. Вечером должен собраться весь бомжатник, и её будут избивать, и, может, даже убьют. Она бы уже не прочь вернуться к тебе, но, во-первых, её не пускают, а, во-вторых, она не уверена, что ты её примешь назад. Так вот вопрос: пошёл бы ты туда в бомжатник, чтобы найти её и освободить, приняв вместо неё наказание? Ты бы имел там дело с такими, как был прежде я. Они бы тебя уж точно не пощадили. Избили бы до полусмерти, но потом ты мог бы забрать домой свою жену. Исключи всякие мысли о милиции, друзьях и т. п. Считай, что это невозможно.  

Дантист надолго задумался. Было видно, что в нём происходит борение. Он то улыбался, то грустнел.  

– Только скажи правду, – попросил Михаил.  

Наконец-то, Дантист ответил:  

– Нет, конечно, я бы её спасать не пошёл. Более того, я бы ещё пошёл посмотреть, как её избивают. Она тогда уж точно поняла бы, что потеряла.  

– А тот Бомж, о Котором я вам рассказываю, пошёл на гораздо большие страдания, даже на мучительную смерть, чтобы спасти меня. А я так долго отворачивался от Него и делал то, что Ему отвратительно.  

Опять наступило молчание. Только слышался сап Сергея Петровича, который так и спал на животе. Потом Михаил как-то устало сказал:  

– Есть подобный вопрос и к тебе, Матвеич. Если хочешь, конечно. А то, может, вы уже спать будете?  

– Валяй, – ответил Матвеич. – Похоже, сон ты нам на эту ночь напрочь отбил.  

– Хорошо, – уже бодрее произнёс Михаил. – Вот только я сейчас сбегаю посмотрю на приборы и чайник вскипячу. Чаю попьём. Уже давно хотел вам его предложить, но за разговором забыл.  

Михаил вышел, а Матвеич задумчиво произнёс:  

– Да, что-то он нас крепко зацепил. С одичавшим царём меня сравнил. Как он там мне сказал? Познай власть небесную. Я, конечно, о Боге прежде задумывался, но в голову не приходило, что все мои злоключения по Его воле происходят. Думал, всё случайности и порочность мира. Может, это действительно Бог меня свалил, чтобы я о чём-то задумался?  

– И на меня Мишка насел со своими вопросами, – сказал Дантист. – Хотел было на него обидеться, но, как ни старался, не нашёл внутри злости. Явно видно, что он добра нам желает.  

На это Философ недовольно заметил:  

– Да бросьте вы, мужики, дурью голову забивать. Этот баптист пользуется положением, что пригрел нас, вот и агитирует. Они все мастера агитировать. Племянница у меня тоже баптистка. Как приду пожрать попросить, так она всё о своём Боге рассказывает. Американская вера. Они специально людей заманивают, чтобы деньги им в церковь носили. Кодируют людей и квартиры у них потом забирают. Вот и Мишка нас охмуряет.  

На это Матвеич саркастически заметил:  

– Что-то у тебя, брат, с головой. Какие у нас деньги? И за квартиру свою пропитую ты что-то стал тревожиться. – Да, Философ, – поддержал Матвеича Дантист, – ты что-то тут загнул. Библия у него вон русская, а не американская, – он взял лежащую на рулоне книгу и продолжал. – Вот посмотри: синодальный перевод. Это значит православные переводили. И взять ему с нас нечего. Пока только сам нам всё даёт: и заработать, и переночевать, и помыться.  

– Да это он заманивает нас, заманивает. А потом в жертву принесут. Пропавшего бомжа никто и искать не станет, – как-то уж очень обозлённо ответил Философ.  

– Глупости, – резко оборвал его Матвеич. – Это ещё в советские времена слухи такие распускали о баптистах и пятидесятниках, чтобы у людей неприязнь к ним вызвать. А я сидел с двумя баптистами. Это были ребята настоящие. Не фраерились, но была в них сила какая-то. Тоже говорили, что Христос их спас. И посадили их за то, что не хотели власти подчиняться и перестать рассказывать людям о своей вере. В зоне все знали, что у кума – лагерного гебиста – бумаги лежат. Этим баптистам стоило их только подписать, как их сразу же освободили бы. А в бумагах не поклёп на кого-то, а просто подписка, что они будут людям о Боге рассказывать только в молитвенном доме. Мы никак не могли понять, чего они артачатся, но уважали их за стойкость.  

В это мгновение в подсобку вернулся Михаил, держа в одной руке пластмассовый электрический чайник, а в другой тарелку с печеньем, поверх которого лежала картонная коробка с чаем в пакетиках.  

– У вас кружки есть, а я свою чашку забыл. Сейчас принесу.  

Он поставил чайник на пол, тарелку на рулон и вышел.  

– Смотрите, такой же чай, как мы позавчера в альтфатере нарыли, – сказал Философ. Было видно, что смена декораций его обрадовала. Как-то рассеялось напряжение, которое стало сгущаться в воздухе. Он продолжал:  

– Жаль, что взяли только один пузырь. Сейчас бы ещё накатить.  

Однако ни Матвеич, ни Дантист не поддержали его, и это, похоже, Философа огорчило.  

В этот момент зашёл Михаил со своей кружкой и кофейной банкой с сахаром. Он стал наливать и заваривать чай. Затем насыпал сахар, предварительно справившись, сколько кому нужно. Все стали пить чай и есть печенье, а Матвеич спросил:  

– Ты, Мишка, хотел и меня озадачить вопросом. Так валяй.  

Философ, который хорошо знал Матвеича, видел, что с тем творится что-то неладное. Как Матвеич ни пытался скрыть, но Философ явно видел, что его старший товарищ волнуется. А Михаил, прихлёбывая чай, ответил:  

– Да, Матвеич, хочу и тебя спросить. Если бы ты тогда знал, что через десять лет учительница, которую ты покрываешь, так себя поведёт, ты взял бы на себя всю ответственность?  

Матвеич надолго замолчал. Даже уже казалось, что он вообще ничего не будет отвечать. Потом он всё же заговорил:  

– Этот вопрос я себе задавал неоднократно. И в зоне, когда ещё не знал, как она меня потом кинет, но уже увидел, что вляпался куда больше, чем предполагал, и после, когда выходил из её школы. И каждый раз отвечал сам себе, что всё равно покрыл бы. Ведь это соответствовало моему кредо. В зоне ещё думал, что папаша-кегебист по любому на меня ОБХСС навёл бы, и, если бы я её не покрыл, сели бы вдвоём. Потом, когда она меня на работу не взяла, сильно был зол на неё. Даже мелькнула мысль, что если бы не я, она бы сейчас была в таком же положении, как я. Однако всё равно решил задним числом, что покрыл бы её: ведь надо же, чтобы кто-то показывал негодяям, что встречаются и порядочные люди. Однако, Мишка, сейчас отвечу по-другому. Во время сегодняшнего рассказа я, как никогда чётко, вспомнил своё состояние, когда был директором. У меня тогда даже мысли, что я перестану им быть, не было. Любое изменение моего положения в худшую сторону у меня тогда ассоциировалось со смертью. И если бы во время тех разборок я хотя бы предположил, что могу лишиться, даже не свободы, а всего лишь моего директорства, то не покрывал бы эту бабу. И от ОБХСС гораздо сильнее отбивался бы. Помчался бы в столицу за своими покровителями, упрашивал бы их на коленях, как Отец Фёдор, – он кивнул на спящего старика, – и сделал бы всё, что от меня зависит, чтобы они мне помогли.  

– Хорошо, Матвеич, – заговорил Михаил, – что ты честно на это посмотрел. Ведь, правда, как она для нас не неприятна, всё же намного лучше лжи. И когда мы сами себя обманываем, чтобы только это соответствовало нашему кредо, то мы поступаем как собственные враги. Вместо того, чтобы искать выход, мы беспокоимся, как будем выглядеть в чужих глазах, да и в своих тоже. Но Бог нас видит насквозь, и нам нужно было бы больше беспокоиться о том, как мы выглядим в Его глазах. Я ещё хочу рассказать о Христе. За две тысячи лет до моего рождения, Он уже знал, каким я буду негодяем. И Он хорошо знал, чего лишается и на что Себя обрекает, становясь земным бомжом ради меня. И потом Он не десяточку вместо меня отмантулил. Его просто растерзали такие же, как я. Он тогда держал ответ перед Отцом и за того мальца, и за твои выбитые зубы. Да и за многое другое, гораздо худшее, чего ты не знаешь.  

– Но ты мне, Мишка, всё же скажи, – спросил Матвеич, – почему, по-твоему, я не могу считаться Бомжом по собственной воле? Ну, с директорства, положим, бомжевать не пошёл бы. Но потом же мне предлагали работу и хорошие деньги, а я выбрал эту жизнь.  

– Ты, Матвеич, относишься к тем людям, которые больше предпочитают быть ферзём на доске любителей, чем пешкой, даже не пешкой, а скажем слоном, в руках гроссмейстеров. Тут твоя воля не при чём. В подвалы тебя привело твоё собственное "Я", искавшее для себя вольготных мест и не находившее их в прежней жизни. Ты просто ошибочно считаешь, что там тебе лучше. Христос же применял волевые усилия, чтобы сойти на землю и жить там, где, Он хорошо знал, мучительно хуже, чем у Отца. И делал Он это ради нас с тобой.  

– А ты мне, Мишка, вот что скажи, – спросил Матвеич. – Бог при жизни наказывает человека за его грехи? Ведь сколько негодяев есть, а живут, как цари.  

– Ты, Матвеич, за их наказание не тревожься. Если бы ты сейчас увидел, что их ожидает, то очень бы их пожалел. Ты о себе побеспокойся, чтобы не оказаться вместе с ними. А мы за каждое своё дело и даже слово дадим ответ в день суда. Но часто бывает, что и на земле человека постигает наказание. Есть такой закон, записанный в Библии: что посеет человек, то и пожнёт. Если ты посеешь пшеничное зёрнышко, то пожнёшь пшеничный колосок. Не ячмень и не полынь, а пшеницу. При этом будет казаться, что это зёрнышко уже давно погибло и сгнило в земле. Так же, если ты будешь сеять добро, то будет казаться, что оно сеется бесследно, но потом, не сомневайся, оно принесёт много добра. Если же ты посеешь ветер, то пожнёшь бурю. Людям часто кажется, что они сеют одно лишь добро, но не замечают, что зла сеют намного больше. Что они пожнут? А что пожнёт крестьянин, посеявший на поле тысячу пшеничных зёрен и миллион плевелов?  

– Я вот почему спросил, Мишка, – продолжил Матвеич. – Было одно дело в прошлом. Так я подумал: не было ли моё падение наказанием за это дело?  

– А что за дело? – спросил Михаил.  

– Да был у меня в школе один учитель географии пенсионного возраста. Как учитель – неплохой, но не вписывался он в мою команду. Я ему что-то говорю, а он себе на уме. Не отказывается, но и не делает то, что нужно. Видно, считал меня за молокососа. Я бы его не трогал, но появился молодой парень на примете, тоже географ. Просился ко мне в школу. А молодой – сами понимаете: и классное руководство будет тянуть, и в колхоз с детьми поедет, и субботники на строительстве можно на него повесить. Но не было у меня достаточно часов для него. Вот я тогда на старикана и наехал. Предложил ему идти на пенсию. Тот заартачился, стал искать помощи в районо. Мне же там сказали, чтобы я поступал, как знаю. Тогда я обвинил его в нарушениях. Честно говоря, любому учителю можно было бы предъявить такие же претензии, но мы на эти нарушения смотрели сквозь пальцы. Формально же старик был не прав, и его можно было уволить по статье. Предложил ему мирно уйти. Он наконец-то понял, что я парень серьёзный и стал упрашивать меня оставить его хоть на год. Нужно ему было, чтобы пенсию более высокую начислили. Но молодой парень целый год ждать не будет. Найдёт работу в другом месте. Словом, я настоял на увольнении. Чувствовал, правда, какую-то неловкость, когда старик последний раз уходил со школы. Коллеги предлагали торжественно его проводить, но у меня ума хватило этого не делать, а выбить старику премию под конец. Какое-то время ещё внутри оставалась неловкость, но потом всё рассеялось: некогда было предаваться сантиментам. Сейчас же эта история всё чаще и чаще стала всплывать в памяти. И почему, не пойму? Знаю, что старик умер уже. И вот сейчас подумал: может ли это дело быть причиной моего наказания?  

Михаил задумался и потом заговорил:  

– То, что ты об этом сейчас вспоминаешь, и тогда беспокоился – это твоя совесть. Думаю, она помнит и гораздо больше других вещей, о каких ты пока не вспоминаешь. Если вдруг она приведёт их все тебе на память, то может сделать твою жизнь невыносимой. Если не покаешься, то когда-то так и случится. Считай, что это голос Бога внутри тебя. А что касается связи между этим делом и твоим крахом, то... очень похоже. Бог допускает подобные вещи при нашей жизни, чтобы мы обратили внимание на власть небесную и на то, что за зло нам придётся платить твёрдой валютой. И милость Божия, что Он это делает в то время, когда у нас ещё есть возможность покаяться. И обрати внимание на то, что ты не дал старику год, который он хотел, а сам получил десяточку, которую не хотел. Что посеял, то и пожал, причём, в десятикратном размере.  

– Но я же его не в тюрягу посадил, – возразил Матвеич. – Отправил на пенсию.  

– А кто знает? – вмешался Дантист. – Может, для него год пенсии принёс больше страданий, чем для тебя год тюрьмы. А что, Миша, это всегда в десять раз больше урожай получается?  

– Не думаю, – улыбнулся Михаил. – Христос заверял, что Слово Божье в приготовленных человеческих сердцах может принести и тридцатикратный, и шестидесятикратный, и даже стократный урожай. Но о десятикратном наказании за зло в Библии есть упоминание. Хотите, могу рассказать об этом?  

– Расскажи, – попросил Дантист, а Матвеич кивнул.  

– Жил в древности один человек. Звали его Иаков. Он, в отличие от своего старшего брата, очень любил Бога. Бог даже в Библии неоднократно называется Богом Авраама, Исаака и Иакова. Так это тот самый Иаков. И вот однажды этот человек очень согрешил: обманул подслеповатого отца и завладел тем, что по праву принадлежало его брату, отцовскому любимцу. Потом он был вынужден бежать и много лет скрываться на чужбине, пока Бог не позволил ему вернуться назад с большой семьёй и огромным имуществом. Бог благословлял Иакова на протяжении всей жизни, и, казалось, его грех так и остался без наказания. Однако в старости десять его сыновей коварно обманули его, совершив зло его любимому сыну Иосифу. Думаю, что такой боголюбивый человек, как Иаков, когда узнал об обмане, ни на минуту не задумался, откуда на него свалилась такая напасть. И Бог, даже через такое наказание, благословил Иакова и его потомство. Видите: он обманул отца один раз, а его самого обманули десять сыновей. Так что ребята, – усмехнулся Михаил, – если настреляете кому-то между глаз, то потом десятеро настреляют вам. Это закон. Только дело времени. Если, конечно, Бог за вас не заступится и не покроет ваши грехи, как он заступился за меня. Но для этого вам как раз и нужен Христос.  

– А как Он за тебя заступился? Расскажи подробнее, – попросил Дантист.  

– Вам это всем интересно или уже спать хотите? – переспросил Михаил.  

Матвеич как-то рассеянно сказал:  

– Интересно, – а Философ просто кивнул головой.  

– Что-то у нас сегодня выдался вечер воспоминаний. Ну, слушайте.  

У меня тоже были горестные минуты в жизни. Да и не минуты, а часы, дни и годы.  

Жили мы с женой и двумя детьми в двухкомнатной квартире. Работал я технологом на заводе. При Союзе неплохо было: завод большой и важный. Зарплата хорошая, постоянные премии, путёвки. Квартиру от завода дали. Как пошла перестройка, ещё лучше стало. Деньги выделяли на новые станки, да и на всякую ерунду. Однако всё это развалилось. Видно, на самом деле всё никому не нужно было, кроме военной промышленности. Вот тогда мы оказались на подсосе. За свой счёт стали отправлять на многие месяцы. Что делать? Жрать хочется, да и одеваться нужно. Стала жена на меня давить: "Мужчина ты или не мужчина? Что, не можешь семью обеспечить? " Да я и сам понимал, что нужно что-то делать.  

Тогда многие стали ездить в Польшу, а потом в Турцию. Туда какую-то ерунду везут, а оттуда другую привозят. Потом на толчке продают и опять едут. Решил и я попробовать. А тут товарищ ещё подвернулся. Говорит, на новую жилу напал. Пока никто этот товар не возит, но дело будет очень прибыльное. Нужно сразу много бабок, чтобы привезти большую партию. Так будет значительно выгоднее. Словом, убедил он меня денег одолжить, где только можно. Что-то дали под проценты, что-то так, по дружбе. Набрал я девять штук, долларов разумеется. Этого вроде хватало, чтобы войти в дело.  

Жене много не рассказывал, а то могла разболтать подругам. Сказал, правда, что одолжил деньги, большие деньги и собираюсь вложить их в дело. Некоторые из тех, кто одалживал, попросили, чтобы и она в расписке за деньги подписалась. Зачем это нужно было, я тогда не понимал, но позднее стало ясно. Попросил жену никому не распространяться, чтобы бандитов не навели.  

До отъезда оставалась неделя. И вот мы собрались к родителям жены в село съездить, детей отвезти. "Москвич" у меня был тогда. На нём и поехали. Перед отъездом жена говорит:  

– Деньги твои нужно получше спрятать, а то вдруг кто-то в квартиру залезет.  

Я с ней согласился:  

– Да, нужно спрятать. Только я это сам сделаю. Ты иди к машине. Не хочу, чтобы даже ты знала, где будут деньги.  

Она надулась и пошла к машине, а я спрятал деньги, как мне казалось, очень надёжно.  

Мы побыли пару дней в селе, оставили детей и к вечеру приехали домой. Выгрузил жену у подъезда. Сумки были тяжёлые: её родители мяса, сала, картошки подкинули. Я сумки в лифт занёс, а сам поехал машину на стоянку ставить. Вернулся домой, мы помылись и спать легли.  

Утром вспомнил о деньгах и решил их перепрятать. Иду на кухню, и... о, ужас!.. их на месте нет. Бегу, расталкиваю жену. Спрашиваю:  

– Ты что, мусор выбрасывала?  

– Да, – говорит, – вчера мясо достала, а оно потекло. Я кульки в ведро, а потом в мусоропровод высыпала. А что?  

Я схватился за голову:  

– Что ты наделала?! Там же деньги были в мусорном ведре. Ведь никакой вор не додумался бы их там искать.  

Я действительно деньги спрятал на дне ведра. Сначала мусор выбросил, а потом в ведро деньги в кульке положил и застелил газеткой. Тогда ещё мусорными кульками не пользовались, а бумагой дно застилали. И жена всё в мусоропровод! А я, болван, вчера за деньги забыл! Но ещё не всё потеряно.  

Бегу вниз к контейнеру, куда падает мусор из мусоропровода. Заглядываю, но он пуст. Значит уже мусорка приезжала и увезла. Куда же она поехала дальше? Ведь она объезжает несколько домов, а потом только едет на свалку. Выскочил на улицу, но нигде мусорки не видно. Побежал в ЖЭК и спросил, какие дома мусорка посещает после нашего дома. Оказалось, что наш дом в схеме последний.  

Я был в отчаянии и чуть не плакал. Стал спрашивать в ЖЭКе, где искать мусорщика на свалке. Думал взять такси и догнать его там. Но мне сказали:  

– Это бесполезно. Свалка большая, а машин там сотни. Вы его обязательно пропустите. Лучше подождите, он скоро вернётся.  

И он действительно скоро вернулся, чтобы оформить в ЖЭКе какие-то бумаги. Пока его не было, я ёрзал, как на иголках: ходил туда-сюда, то выскакивал на улицу, то опять забегал в ЖЭК. Я всё время молился. Просил у Бога, чтобы деньги нашлись. Не знаю, что на меня нашло. Ведь прежде никогда не молился.  

Когда мусорщик появился, я кинулся к нему, стал что-то бессвязно лопотать и спрашивать, куда он увёз мусор.  

– Как куда? – удивился тот. – На свалку, разумеется.  

– Я понимаю, что на свалку, – говорю, – а куда именно на свалку? Я вас очень прошу, давайте поедем туда, и вы мне покажете.  

Он удивлённо на меня посмотрел. Это был немолодой мужчина, но, видно, с подобными просьбами к нему ещё никто никогда не обращался.  

– Да нет, – отвечает он, – я не могу с вами никуда ехать. У меня сегодня короткий день. Мне нужно на именины идти.  

Я его стал упрашивать, говорить, что мне очень-очень нужно. Но он категорически отказывался. Тогда я на виду у всего ЖЭКа грохнулся перед ним на колени и стал умолять ради Бога, и Богородицы, и всех святых поехать со мной. Пообещал ему заплатить. Не помню уже сколько, что-то, кажется, порядка двадцати долларов. Не знаю, что его больше убедило, но он согласился. Наверное, всё-таки сжалился, потому что от денег он потом отказался.  

Мы поехали на его мусорке, и я всю дорогу поторапливал его. Мне всё время казалось, что кто-то найдёт мои деньги. Он стал расспрашивать, что я там хочу найти. Я рассказал ему о деньгах. Не говорил, сколько их было, но упомянул, что много. Надеялся на его помощь. Сказал даже, какого цвета был кулёк. Он на свалке подвёз меня к куче и говорит:  

– Вот здесь я всё и выгрузил. Только куча, сам видишь, здоровенная. Ты её до вечера не перековыряешь.  

Раньше я не представлял, что городская свалка такая огромная. Действительно, сотни машин шныряли туда-сюда. Безусловно, если бы он только на словах объяснил мне, куда высыпал, я бы эту кучу сам не нашёл. Мусорщик даже помог мне немного поискать. Мы палками ковыряли мусор и вытаскивали похожие кульки. Я бросался на них, как коршун, но это было не то, что нужно.  

Потом он сказал, что ему нужно уезжать. Я вспомнил, что пообещал ему денег, и сообразил, что их у меня с собой нет. Сказал ему, что отдам деньги завтра. Но мужик всё же нормальный оказался. Растрогался даже и проговорил на прощание:  

– Не надо денег, дружище. Я же понимаю, что беда на тебя навалилась. Если найдёшь, что ищешь, поставишь бутылку, и порядок.  

Он уехал, а я продолжал ковыряться в мусорном смраде. Уже отбросил палку: понял, что с ней действительно до завтра не управлюсь. Рылся руками. Под конец чуть ли не с головой нырял в гниющие ароматы. Для вас это привычное дело. И для меня потом помойка родной стала, но тогда меня просто выворачивало от отвращения. Я был на грани помешательства. Да, наверное, это и было помешательство.  

Перерыл всю кучу, но, увы... денег так и не нашёл. Это был полный крах. Я не знал, что делать. Деньги большие. Не заработать их вовек.  

Пришёл домой весь вонючий и убитый горем. А тут жена ещё на меня налетела. Припомнила, что отправил её тогда, за это и поплатился. Слушал её молча, находясь в прострации. Потом сказал, что деньги нужно отдавать, а "Москвича" не хватит и на десятую часть. Так что придётся продавать квартиру.  

Что тогда началось! Она вопила, кричала, что ни за что не допустит, чтобы я её с детьми бомжами сделал. Сказала, что подаёт на развод и будет делить имущество. Так она и сделала.  

Думаю, что если бы она себя нормально повела, всё было бы не так печально. Продали бы эту квартиру, купили бы в другом районе поменьше и подешевле. А с друзьями бы об отсрочке договорился и что-то со временем бы выплатил. Но она в самый для меня тяжёлый момент затянула петлю. Сейчас понимаю, что иначе быть не могло. Уж так устроен теперешний человек: если что-то коснётся его настоящих интересов, то он самого близкого человека сбросит в пропасть. Да я и сам потом таким стал, но тогда это был второй удар, который, вероятно, оказался посильнее первого. Ты, Дантист, говоришь, что меня жена не предавала. Нет, дорогой, я и это пережил на своей шкуре.  

Хорошо, что я расписки за деньги дал. Те, у кого я одалживал, тоже предъявили в суде претензии. Я сам у них об этом попросил. И "Москвич" мгновенно оформил на товарища, которому должен был деньги. Не успели они на машину арест наложить. Словом, с долгами почти удалось рассчитаться. Последние полштуки уже в прошлом году отдал. Но я тогда остался почти без штанов. И злой был на весь мир и на Бога, перед Которым так унижался. И то, что на коленях стоял перед мусорщиком, унижаясь прилюдно, так мне в сердце запало, что каждый раз, как я потом кого-то по морде бил и кости ломал, всплывала у меня в голове эта ситуация с ползанием на коленях. И я тогда бил ещё сильнее, и ненависть моя на всё и всех выплёскивалась через край.  

Михаил на какое-то время замолчал, и лицо его стало печальным. Потом он сказал:  

– Ребята, я должен пойти приборы глянуть. И давайте чайник ещё вскипячу.  

Он взял чайник и вышел. Друзья же продолжали сидеть в тишине, и только покуривали свои сигареты. Через несколько минут Михаил вернулся с полным чайником кипятка. Он опять налил кружки, используя пакетики по второму разу. Затем насыпал сахар, и каждый взял свою кружку.  

– Вот ещё печенье есть, берите, ребята, – сказал Михаил. Все взяли по штуке, и Дантист заинтересованно спросил:  

– И что было дальше?  

– А дальше было то, что вы хорошо знаете. Во всяком случае, Матвеич и Философ знают. У них спроси, – и он продолжил повествование.  

Однако потом наступило время, когда я сам себе стал настолько противен, что уже хотел умереть. Пил напропалую и всё подряд без разбору. Другие вокруг то метила нахлебаются, то какого-то яда для крыс или насекомых. И помирают, конечно. Я же ни разу на подобную дрянь не нарывался. Везло, думал, но не было радости от такого везения. И в драки влезал, где только можно, и рискованных ситуаций всевозможных прямо искал, но всё мне сходило с рук.  

Один раз напился, свалился на снег и заснул на морозе. Последней мыслью было, что заснувшие на морозе не просыпаются. Помню, даже порадовался тогда этой мысли. Но утром проснулся живым и здоровым. Смотрю, а я укрыт одеялом, и подо мной ещё одно. Удивительно это было для меня. Оказывается, и я у кого-то вызываю жалость.  

Потом была ещё одна ситуация. Калымил я как-то в одном СТО – чёрная работа всегда там есть – и был у них один парень, то ли рихтовщик, то ли маляр. Он был верующим и иногда говорил мне что-то о Боге. Одно упоминание о Нём приводило меня в бешенство. Однако парня этого не трогал: не хотелось терять хорошую точку, где всегда можно было на бутылку зашибить. И ещё, помимо моей воли возникал к парню какой-то интерес. Даже не к нему самому, а к его судьбе. Он заверял, что был отъявленным наркомом и крепко сидел на игле, но Иисус снял его с этой иглы. Теперь он выбрался из глубокой ямы и свободный человек.  

Я же наркотой никогда не болел. Считал наркомов полными ублюдками, которые гораздо ниже меня. Был уверен, что сам в таком дерьме, из которого выбраться невозможно, а им и подавно. Так уж человек устроен: где бы ни валялся, а всегда найдёт над кем превозноситься. А тут вдруг нарком выбрался и обрёл почву под ногами. Где-то внутри мелькала мысль: "Это значит, что и у тебя есть выход", но я всячески эту мысль подавлял.  

Потом был день, когда я квасил, не просыхая, то тут, то там. Как-то добрался до Привоза. Уж очень жрать хотелось, а там удалось украсть кусок колбасы с прилавка. Тут же нашёл ещё с кем-то забухать. Было холодно, лужи по колено и мороз хватает. Да и вечер был уже, Привоз закрывать собирались. Выполз я как-то и тут же под забором свалился в лужу. Опять подумалось, что вот до утра околею. Потом понимаю, что кто-то меня трясёт, поднимает и ставит на ноги. Открываю глаза, а передо мною Игорь – тот парень с СТО. Он мне говорит:  

– Вставай, Миша, а то замёрзнешь. А тебе ещё нужно перед Богом покаяться и спасение получить.  

Я молча встал и пошёл за ним. Он меня держал за руку, а потом остановился, обернулся, показал рукой мне за спину и говорит:  

– Посмотри куда ты идёшь. Это ад.  

Я оглянулся и увидел, что там, где был Привоз, зияет огромная чёрная яма. Такая огромная, что противоположного её края не было видно. Она была настолько чёрная, что темнота вечернего города казалась на её фоне ярким днём. При одном взгляде на яму меня затрусило. Внутри я знал, что дна у неё нет, и оттуда исходил небывалый ужас, который пытался сковать меня и увлечь в бездну. Я инстинктивно сжал руку Игоря, и он потянул меня прочь от пропасти. Ужас откатил. Игорь какое-то время куда-то меня вёл, а потом посмотрел мне в глаза и говорит:  

– Тебе, Миша, нужно остановиться.  

Дальше я ничего не помню. Проснулся утром, и не могу сообразить, где нахожусь. Вокруг была тьма. Тут вспомнил вчерашнее видение, и ужас вернулся. Неужели я уже там? А где Игорь? За кого можно сейчас ухватиться? "За Господа", – как бы услышал голос Игоря, но не ушами, а где-то внутри. "А где Он, Этот Господь? подумал в ответ. – Он давным-давно за меня забыл, и здесь Его нет. Здесь одна тьма".  

Мне опять вспомнилось, как стою на коленях перед мусорщиком и призываю Бога со всеми святыми. Но сейчас при этом воспоминании почему-то уже не было того бешеного гнева. "Тебе, Миша, нужно остановиться, – вспомнил я последние слова Игоря, и его же голос как бы продолжал в моей голове, – тогда ты увидишь, насколько ты Ему небезразличен".  

Ужас улетучился, и я стал щупать рукой в темноте. Обнаружил, что лежу на пружинном матрасе от дивана, который валяется на побитом каменном полу. Ощупью на четвереньках стал перемещаться по полу, пытаясь исследовать тёмное помещение. Так наткнулся на какие-то стеллажи с полными и очень пыльными стеклянными банками, потом на какое-то тряпьё. Хмель, кажется, совсем прошёл, и тогда я вспомнил о спичках. Достал их и подсветил.  

Помещение было средних размеров. Сразу же заметил дверь и выключатель возле неё. Подошёл и щёлкнул им. Свет загорелся. Я более тщательно осмотрел всё вокруг. Это было помещение без окон, что-то вроде сарая, где люди держат закрутки и всякий хлам, что жаль выбросить. Тут же находились какие-то инструменты.  

Увидев сколько вокруг было пыли, подумал, что сюда, похоже, много лет никто не заходил. Взял одну из банок и вытер с неё пыль подобранной тряпкой. В банке был закручен какой-то компот. Открыл её, используя инструменты, и понюхал. Вроде пахнет нормально. Попробовал. Оказался вкусный вишнёвый компот.  

Присел на диванный матрас, закурил и задумался. Опять вспомнился вчерашний вечер: Игорь и пропасть вместо Привоза на том месте, где я несколько минут назад находился. Сейчас это уже не казалось мне таким реальным. Подумал, что нахватался вчера галлюнов.  

Тут Михаила перебил Философ:  

– Конечно, галлюны. Нажрался тогда до потери пульса, вот и галлюны стал ловить. Моя покойная жинка и похлеще видела.  

Михаил улыбнулся и продолжал свой рассказ.  

Вот и я был уверен в этом. Правда, пережитый страх всё-таки оказал на меня определённое воздействие: я больше ни в коем случае не хотел увидеть что-то подобное ни на самом деле, ни в галлюнах. И ещё, если раньше я искал смерти, то теперь при одной мысли о ней меня охватывал страх, и вспоминалась та жутко-чёрная яма. А в тот момент я сидел и думал: "Что это такое? Куда я попал? Где же Игорь? "  

Встал, подошёл к двери, приоткрыл её и выглянул наружу. Там был дневной свет, падающий откуда-то сверху. Прямо перед дверью увидел ступеньки, поднимающиеся наверх. Значит, помещение, в котором я находился, было в подвале. Закрыл дверь и ещё раз огляделся, пытаясь найти хоть какие-то признаки присутствия Игоря. Но никакой записки, никакого другого знака не было.  

Увидел висящий на ручке двери с внутренней стороны большой навесной замок, ржавый-прержавый. Из него торчал ключ, который явно отличался от замка блеском. Он был, как новый. Покрутил ключ. Смотрю: внутри всё смазано и работает превосходно. Выйдя наружу, увидел, что вход в подвал выходит в фонарь между двумя домами. Раньше дома строили почти вплотную друг к другу, но между ними всё же было некоторое пространство, оно и называется фонарём. Сюда и окна часто выходят. Выглядываешь в окно, а напротив тебя через пару метров стена соседнего дома. Да вы это знаете и без меня.  

Однако в этот фонарь не выходило ни одного окна: ни из одного, ни из другого дома. И самое удивительное, вход в фонарь с двух сторон был заделан. Как же я сюда попал? Судя по всему, сарай, где я проснулся, давно никто не посещает. Может, хозяин умер, а может, расселили коммуналки, как ты, Матвеич, рассказывал, и люди уехали, оставив сарай с барахлом и закрутками, а проход уже потом заделали.  

Я прошёлся по фонарю в одну сторону. Вижу, проход замурован ракушняком. Пошёл в другом направлении. Там высокий деревянный забор. Можно перелезть, но когда я стал трогать одну за другой доски, обнаружил банальную ситуацию: одна из досок держалась лишь на одном гвозде и отодвигалась. Словом, я нашёл сказочное убежище. Но кто его хозяин? Игорь? Но зачем он меня привёл сюда? Не знает разве, что я его отсюда могу вышибить?  

Я закрыл дверь на замок, взял ключ и слинял оттуда. Выход через отверстие в заборе тоже располагался настолько удобно, что минимум внимания со стороны. Ещё в помещении обнаружил, что нигде нет моей кепки. Подумал, что потерял вчера. Пошёл на Привоз поискать. Жутковато было поначалу даже идти в том направлении, но потом встряхнулся, отогнал ненужные чувства.  

Привоз, конечно, стоял на своём месте как ни в чём не бывало. Да у меня как-то мозгов хватало, чтобы сообразить, что вчерашние галлюны если и имели какой-то смысл, то он не относился только к одному Привозу.  

Походил я, походил везде, где только мог потерять кепку, но её нигде не было. А погода стояла прохладная и сырая. Я даже пожалел, что в сарае не поискал в тряпье что-то на голову. День прожил, как всегда. Правда, пил очень мало.  

Вечером с некоторым содроганием внутри вернулся в тот же подвал. Там всё было так, как я оставил. Никто сюда, похоже, не приходил. Я закрыл дверь изнутри на железный крючок, висевший на ней, и поел, чем разжился в городе. Нашёл ещё в закрутках какой-то салат, который тоже был вполне съедобным.  

На следующее утро неудовлетворённое любопытство целиком завладело мною, и я пошёл на СТО. Был понедельник, и там можно вдобавок копейку зашибить. Я первым делом подхожу к Игорю, как-то неловко здороваюсь и спрашиваю:  

– Игорёк, ты не помнишь случайно, куда делась моя кепка?  

Тот изумлённо уставился на меня и переспросил:  

– Какая кепка?  

– Да моя, – отвечаю, – она у меня позавчера ещё была?  

– Откуда, Миша, мне знать, где твоя кепка? – спрашивает он.  

– Думал, может, ты помнишь: когда ты меня забрал с Привоза, была ли на мне кепка?  

Похоже, Игорь был в полном изумлении. Он уставился на меня и спросил:  

– А когда я тебя уводил с Привоза?  

– Ну, как когда? В субботу вечером, – настаивал я.  

– Дружище, – говорит он, – я ещё в пятницу с женой уехал в Белгород и только сегодня утром оттуда вернулся. Молился за тебя в субботу, это правда, но я за тебя часто молюсь.  

Это было мне совсем непонятно. Значит всё, включая Игоря, в тот вечер было сплошными галлюнами! Но кто же меня тогда забрал с Привоза и привёл в новое убежище?  

В подсобке в очередной раз наступила тишина, и её опять нарушил Философ:  

– Что тут непонятного? Всё ясно. Эти американские баптисты-адвентисты связаны с ЦРУ. Они тебя тогда и провели на мякине. И берлогу свою запасную тебе подсунули, чтобы изумить тебя и голыми руками взять. Что вы, мужики, такие наивные?  

Последнюю фразу, похоже, он сказал больше для Матвеича и Дантиста. Что-то в их поведении подсказало Философу, что они верят Михаилу. На это Матвеич как-то насмешливо заметил:  

– Да, Философ, они тогда Мишку завербовали с единственной целью дать ему задание завладеть твоей душой, чтобы ты выдал известные тебе тайны. Нет, брат, если бы ты ЦРУ нужен был, то это бы им стоило не больше зелёного стольника и нескольких часов. Водочка, девочки, пустая болтовня, и ты выдал бы все тайны, которые знаешь и которые на ходу придумал.  

Михаил с Дантистом засмеялись, а Философ изобразил недовольную гримасу. Потом Дантист задал, по-видимому, мучавший и Матвеича вопрос:  

– А кто же это тогда был, если не Игорь?  

– Уже с тех пор прошло немало времени, – заговорил Михаил, – и я что-то узнал о Боге и духовном мире, но до сих пор не знаю, кто это был. Может, ангел, а, может, Сам Христос. Предполагаю, что в земной жизни ответ на этот вопрос могу так и не найти. Но в Вечности точно узнаю: спрошу у Господа.  

После небольшого молчания Матвеич сказал, обращаясь к Михаилу:  

– А что было дальше?  

А дальше всё пошло у меня как-то наперекосяк, вернее, не так, как раньше. Я вам не сказал, но уже в первый день, когда ходил по Привозу и искал кепку, стало меня навязчиво преследовать одно слово. Тот, кого я тогда принял за Игоря, сказал, что мне нужно остановиться. И вот слово "остановись" лезло мне в голову при всяком удобном и неудобном случае. Кто-то крикнет на улице: "Васька, остановись, подожди меня" и всплывает передо мной Игорь, говорящий: "Тебе, Миша, нужно остановиться". Или прохожу мимо гостиницы, а там щит висит: "Остановись у нас". В жизни не думал, что вокруг столько поводов, чтобы напомнить человеку об остановке. Да я потом мимо трамвайной или троллейбусной остановки пройти не мог спокойно. Вижу навес, и сразу в голове слово "остановка" связывается с Игорем и его "остановись". И песня одна прицепилась. Как-то то ли в магазине, то ли в помещении СТО, то ли ещё где, уже не помню, телек работал, и фильм старый показывали – "Операция "Ы". Я тогда только один сюжет мельком выхватил, а там песня: "Постой, паровоз. Не стучите колёса". А в конце вдобавок: "Пока ещё не поздно сделать остановку". И вот эта песня у меня крутилась в голове, и ничего не мог с этим поделать. Думал уже, что мозгами поеду.  

Новое убежище посещал редко: боялся засветить. Так, ночевал где и прежде. Так же морды бил налево и направо, но смерти стал побаиваться. Да уже, наверное, того пыла не было. С того момента, когда кого-то бил, видения с моим ползанием на коленях перестали меня посещать. Но было другое: "Остановись! "  

И вот где-то в мае, уже было очень тепло, встретился с Бэллой Ивановной. Странное имя и отчество, да и старушка оказалась не менее странной. А началось всё так.  

Смотрю, как-то, на небольшой улице мужик картошку продаёт, а пожилая женщина покупает. Когда мужик ей картошку в торбу насыпал, она дамскую сумочку рядом положила на какой-то ящик. Я, не долго думая, хвать сумочку и дёру. Мужик заметил и показывает женщине на меня. Она спохватилась и кричит мне вдогонку:  

– Сынок, остановись, побойся Бога! Там денег нет, там только пенсионка моя! Она же тебе не нужна.  

Но я бегу, а в висках стучит: "Остановись, остановись, остановись". Забегаю на территорию кооперативных гаражей. Она не огорожена, и я хорошо знаю, что здесь один проезд для машин и два прохода для людей. Я же бежал по проезду и нырнул в один из проходов. Не знаю, что это было за наваждение, но гляжу, а оттуда навстречу эта же женщина идёт. Как она могла сюда попасть? Сейчас думаю, что это могла быть другая женщина, очень похожая на ту. Но в тот момент я даже испугался и бросился ко второму проходу. А там – ещё хуже: мент стоит и на меня смотрит. Оборачиваюсь и бегу назад, а мент за мной. Выбегаю опять к тому же месту, где сумочку потянул, а старуха всё там же стоит и мужик с картошкой выбежал ко мне наперерез. Хотел было треснуть его и бежать дальше, но старуха как-то уж очень сердечно и спокойно говорит: "Остановись, сынок. Побойся Бога". Тогда я почему-то остановился и отдал ей сумочку. Можно было кинуть и бежать дальше, но что-то меня задержало. Наверное, её взгляд и интонации в голосе. Это было безумием, потому что мент уже подбегал ко мне. По всей видимости, тюряга уже открыла передо мной свои двери.  

Мент схватил меня и начал крутить руки. И вот тогда эта пожилая женщина вдруг сказала:  

– Зачем вы обижаете этого парня?  

Мент, похоже, не поверил своим ушам. Посмотрел на женщину и говорит:  

– Он же украл у вас сумочку! Так это или нет?  

Женщина же ответила:  

– Могу сказать вам только одно. Я думала, что уже потеряла сумочку, но этот мужчина принёс мне её обратно.  

Тогда мент опять спросил:  

– Так вы имеете к нему претензии или нет?  

Старуха ему спокойно ответила:  

– Нет, товарищ милиционер, никаких претензий к этому человеку я не имею. Более того, хочу поблагодарить его за то, что он принёс мне сумочку.  

И она достала из кошелька, который был в её руке, пятёрку и протянула мне. Я машинально взял, но внутри зашевелилось что-то прежде незнакомое или давно забытое. Однако что-то другое, совершенно противоположное, наоборот стало ожесточать меня. Увидев поведение старухи, мент с какой-то досадой махнул рукой и ушёл в обратном направлении. Мужик с картошкой тоже удивлённо смотрел на всё происходящее. Старуха же спросила у меня: – Ты что, сынок, голодный, что пошёл на такой грех?  

Вообще-то я голодным не был, но в ожесточении сердца вызывающе ответил:  

– Да, голодный! А тебе что твой Бог говорит? Накорми голодного? Так ты возьми и накорми!  

Во мне тогда боролись две силы: просыпающаяся совесть и предъявляющий на меня свои права отец зла. А старуха доброжелательно сказала:  

– Тогда пошли, сынок, со мной.  

И женщина привела меня к себе домой. Жила она совсем рядом в двухкомнатной квартире. По дороге она сказала, что её зовут Бэлла Ивановна. Она очень отличалась от тех верующих женщин, которых доводилось встречать раньше. Те были деревенского вида и говорили неграмотно, а Бэлла Ивановна явно имела городскую внешность и, похоже, даже была интеллигентной. Говорила, что ей семьдесят лет, но выглядела очень моложаво. Ходила она быстро, не как старуха. Вообще, по дороге, хоть идти было недалеко, она мне много успела рассказать. И всё вспоминала Христа. Говорила она о Нём так, будто Тот шёл с нами рядом. Дорогу нужно было перейти очень широкую, с непрекращающимся движением. Остановились на "зебре", а машины идут сплошным потоком и даже не подумают пропустить. Часто, когда хотят привести пример доброго дела, упоминают "бабушку перевести через дорогу". Тут же получилось всё наоборот. Эта бабушка взяла меня за руку, сказала вслух: "Господи, благодарю Тебя за то, что Ты помог нам перейти", и смело пошла вперёд. Машины остановились, и мы спокойно перешли.  

В квартире, ещё в прихожей, она предложила мне разуться. Я почему-то возмутился и молча прошёл в комнату в обуви. Тот же холодный и жестокий внутренний голос продолжал провоцировать меня.  

Однажды, значительно позднее, я спросил у Бэллы Ивановны:  

– Как вы решились тогда впустить вонючего и негодного бомжа в свой дом?  

Она же мне ответила:  

– А при чём тут я? Я бы тебя, конечно, и на порог не пустила. Но мне тогда Сам Господь сказал позвать тебя. И когда ты обувь не хотел снять, меня что-то гнев одолевать стал. Говорю: "Господи! Да что же это за наглеца Ты привёл ко мне? Разве для этого я сегодня полы мыла? " А Господь мне ответил: "Оставь, Бэлла, если бы это был единственный его недостаток, то мы бы тогда заставили его снять обувь. Но сейчас ему нужно решить гораздо большие проблемы. И разве ты прежде намного лучше была? " И наполнил меня Господь Своей любовью, которой хватило и на тебя.  

Это она мне говорила позднее, а тогда я зашёл в комнату и стал рассматривать её. В углу стояло пианино, а посредине располагался круглый стол. На стенах висели картины. Увидев, что я смотрю на них, она сказала:  

– Это ещё отец мой их писал. Тебе нравится?  

Я пробурчал что-то невнятное, но картины мне всё же понравились. Потом она позвала меня на кухню и стала что-то готовить на скорую руку. Пока готовила, всё мне о Христе рассказывала. Говорила, что Он Сын Божий и специально пришёл на землю, чтобы принять наказание за грехи людей. Сказала, что её грехи прощены, потому что она приняла Христа, и спросила, что я намерен делать со своими грехами. Объяснила, что всё очень просто. Нужно только от сердца помолиться Богу и признать себя грешником, сказать, что сам я справиться со своими грехами не в состоянии. Поэтому отдаю свою жизнь в руки Христа, чтобы Его смерть засчиталась и за мои грехи.  

Я её слушал, но потом сказал, что меня это не интересует. Однако всё, что она говорила, осталось во мне до срока.  

Потом она накрыла на стол. Не на кухне, а в комнате. Сама она за стол не садилась. Я же поел и вместо спасибо, говорю:  

– А что это ты, мамаша, мне сто грамм не наливаешь?  

Она же на такую наглость как-то задумчиво ответила:  

– Нет, Миша, – имя моё она ещё по дороге спросила, – сто грамм я тебе не налью. Это большое зло, а я тебе не враг.  

Потом, о чём-то задумавшись, продолжила:  

– Мой любимый супруг из-за этой водки попал в ад. Тебе не надо пить. Тебе, Миша, нужно остановиться.  

Я, как только услышал последние её слова, зарычал, как зверь, перевернул стол и бросился на неё с кулаками. Ударил её несколько раз по лицу, приговаривая:  

– Ты, старая стерва, меня учить будешь!  

Совсем тогда осатанел. Потом ей говорю:  

– Ты наивная. Решила, что если меня покормишь, то я буду перед тобой плясать на задних лапках? Думаешь меня купить своей добротой? Так в следующий раз будешь знать, что таким, как я, даже ради Христа нельзя дверь открывать.  

Она упала на пол от моего удара. Губа была разбита, и из носа текла кровь. Однако она спокойно проговорила:  

– Христос с тобой, Миша. Он тебя спасёт. Сейчас я это знаю точно.  

Я уже было успокоился, но тут опять взбесился. Кричу ей:  

– Гони бабки, старая, если хочешь жить!  

Она поднялась, достала из шкафа несколько купюр и протянула мне:  

– Вот, Миша, вчера получила пенсию.  

Я схватил деньги и заорал:  

– Что это ты мне даёшь? Баксы давай. Где они у тебя запрятаны?  

Она на это ответила:  

– Ты имеешь в виду доллары? Так у меня их нет. Сам посмотри: у меня квартира уже давно без ремонта. Если бы у меня были доллары, разве я солила бы их?  

А квартира действительно была в плохом состоянии. Потолки сыпались, обои выцвели. Но я не успокаивался:  

– А что там есть ещё у тебя?  

Подошёл к шкафу, из которого она достала деньги. Выдвинул полку и нашёл там коробочку с мужским обручальным кольцом.  

– Это, Миша, кольцо моего покойного мужа. Но если оно тебе нужно, можешь взять.  

Я положил кольцо в карман, ещё пошарил в шкафу, но больше ничего путного не нашёл. На стене висели картины, но их, конечно, брать нельзя было: сразу же с ними бы засыпался. Я ещё что-то ей прокричал и ушёл. Почему-то был уверен, что она на меня не заявит. Даже где-то внутри почувствовал, что был бы очень доволен, если бы она меня посадила. Тогда бы убедился, что всё, рассказанное ею, – обман, и нечего по этому поводу так беспокоиться.  

Она, конечно, не заявила. Во всяком случае, меня никто не повязал. Однако жизнь стала совсем невыносимой. Слово "остановись" по-прежнему преследовало меня, но появилась новая беда. Когда я кого-то избивал, у меня, вместо сцены ползания на коленях, стала всплывать перед глазами сцена в квартире Бэллы Ивановны, когда я бил её по лицу. Мне становилось тошно, и я оставлял привычное дело. И так на меня совесть начала наседать, что совсем стало плохо. Тут другой голос принялся нашёптывать, что я отпетый грешник, который не имеет прощения. Каждый мой день – это непоправимое зло. Появились мысли о самоубийстве. Но тут всплыло в памяти видение бездонной пропасти. Стало страшно.  

Я находился в своём подвале, так загадочно мною обретённом, сидел на диванном матрасе и думал, как лучше покончить с собой. Взгляд упал на кольцо, отнятое у Бэллы Ивановны. Почему-то я его не продал, а стал носить на пальце. Прежний его владелец попал в ад. Так, во всяком случае, сказала его жена. А она, похоже, знает, что говорит. Но я не хочу туда. Стал вспоминать свои грехи, Бэллу Ивановну. Но тут вспомнилась совсем другая картина: она чистит картошку и говорит мне о Христе. Она тогда мне сказала, что Господь может избавить меня от вины грехов. А что, если попробовать? Если Христос действительно поможет, то Он единственный, ради Кого стоит жить. А если нет, то ничто здесь не представляет ни малейшей ценности.  

И я стал на колени. Это был второй случай в жизни, когда я стоял на коленях. Но сейчас я склонился перед Творцом Вселенной, перед самой могущественной личностью на свете. По словам обиженной мною старой женщины, Ему есть до меня дело, и Он хочет мне помочь. Я рассказывал тогда Богу всё, что было на сердце, вспоминал сделанное мною зло и просил простить меня. Я плакал, и из меня, похоже, вылились все слёзы, накопившиеся со времени моего краха, да нет, скорее, со времени, когда плакал последний раз в детстве. Я тогда ещё не прочёл из Библии ни строчки, не знал ни родословий, ни одного апостола, кроме Иуды, но Бог меня услышал. Я сказал Его Сыну Иисусу Христу, что хочу доверить Ему свою жалкую жизнь, если, конечно, она Ему нужна. А если не нужна, то мне она тем более не нужна. Плача, просил, чтобы Он спас меня.  

И Он спас. Я почувствовал такой неведомый раньше покой, что даже подумал, не умер ли. Вот тогда Христос пришёл в мой подвал. Я почти физически почувствовал, как Он касается моего сердца. Он удалил оттуда что-то очень жгучее, мучившее меня. Я услышал где-то внутри Его голос, тихо говоривший: "Я, Миша, принимаю твою жизнь, она мне действительно очень нужна". И тогда я понял ещё одну вещь: Он не появился в моём подвале, когда я позвал его, Он там был всегда. Он всегда был рядом, но я Его не замечал, не хотел замечать. И ещё я убедился, что это Тот единственный, ради Которого действительно стоит жить. С такими мыслями я крепко и спокойно уснул на матрасе.  

Когда проснулся, опять почувствовал тяжесть внутри. Полезли в голову мысли. Мол, спятил ты парень, устраивал вчера цирк. Хорошо, что никто тебя не видел, а то бы самый последний бомжара на тебя мочиться бы стал. Но я хорошо помнил то вчерашнее ощущение лёгкости и свободы. И хорошо помнил Того, Кто мне это дал. Вспомнил, что верующие молятся. Значит, это им зачем-то надо. Если я отдал Ему свою жизнь, значит, наверное, тоже стал верующим. Снова опустился на колени и попросил Его опять спасти меня от той тяжести и сомнений. Казалось, что Он только этого и ждал. Опять наступила вчерашняя лёгкость и чувство прощения.  

"Что же теперь делать? – подумал я. – Как жить дальше? " И тут же опять всплыла в памяти Бэлла Ивановна. Нужно обязательно сходить к ней, попросить прощения и отдать деньги и кольцо. Но денег у меня сейчас нет. Я даже не помнил, сколько тогда у неё взял. Кажется, гривен сто пятьдесят. Значит, деньги нужно где-то достать. Первая мысль была украсть. Потом сразу опомнился. Какие-то знания о христианстве у меня всё-таки были. И тут же всплыла заповедь: "Не укради! "  

Я знал несколько мест, где можно было убрать, что-то погрузить-разгрузить и заработать копейку. Сами знаете, нашему брату много не дают. Подумав, решил пойти на СТО. Можно было заодно поговорить с Игорем, рассказать ему обо всём. Ведь он, по его словам, за меня молился. Может, посоветует, что делать дальше.  

Когда Игорь услышал мой рассказ о вчерашних переживаниях, он очень обрадовался. Тут же в боксе помолился Богу, поблагодарил Его за моё спасение. Ещё он сказал, что верующему нужно познавать Бога. Для этого неплохо читать Библию и посещать христианские собрания. Библию он мне подарил свою и сказал, что на собрание, если я захочу, можно будет пойти в воскресенье в его церковь. Я вообще не знал никаких церквей. Поэтому выбирать было не из чего. И я очень благодарен Богу за это. Он направил меня именно туда, куда хотел, и у меня даже не было возможности Его в этом не послушаться.  

Стал работать каждый день с утра до вечера, а ночами молился и читал Библию. Спал по несколько часов и, представьте, чувствовал себя превосходно. Игорь посоветовал мне начать Библию с Нового Завета. Я читал и узнавал Того, Кто пришёл ко мне в ту ночь, и с тех пор находится рядом. Особенно меня поразило Евангелие от Иоанна. С самого начала прочитал, что верующие в Иисуса тоже становятся детьми Бога. Значит, и я Его сын! Это же уму непостижимо!  

В воскресенье мы с Игорем пошли на собрание. Там, по-видимому, уже хорошо знали, кто я такой. Я оделся более или менее прилично. В моём подвале в барахле были подходящие лахи. Перед этим на СТО помылся и побрился. Так что члены небольшой общины Игоря ожидали увидеть что-то значительно худшее. В собрании говорили проповеди. И мне казалось, что всё это они говорят исключительно мне. Я понял, что нахожусь только в начале пути за Иисусом. На этом пути меня ждёт много скорбей, но это единственно верный путь.  

Прошло пару недель. Я работал, читал Библию и ходил на собрания. Жизнь моя резко изменилась. Перестал пить и курить. Был, правда, случай, когда поддался искушению, но... очень скверно стало. То, что прежде доставляло удовольствие, сейчас было просто противно. Случались падения и позже, но никогда я не пожалел о выбранном пути.  

Когда набрал нужную сумму денег, пошёл к Бэлле Ивановне. Было стыдно, но я преодолел стыд. Позвонил в дверь, в глубине души надеясь, что её нет дома. Но она была. Я и сейчас оделся поприличнее. Предполагал, что она меня может не узнать. Однако, открыв дверь, Бэлла Ивановна спокойно сказала:  

– А, это ты, Миша. Заходи.  

– Я, Бэлла Ивановна, пришёл извиниться, – начал было с порога свою речь, но она перебила:  

– Заходи же, говорю тебе.  

Вошёл и сразу снял туфли. Мне показалось, что она слегка улыбнулась, говоря:  

– Проходи, проходи сюда в комнату. Господи, благодарю Тебя, что Ты его привёл. Садись сюда к столу. Сейчас чайник поставлю.  

Я протянул ей пакет с печеньем, купленным внизу в магазине:  

– Это, Бэлла Ивановна, к чаю.  

– Спасибо, Миша, – поблагодарила она.  

– Я, Бэлла Ивановна, вот хочу извиниться за то, что тогда у вас устроил. Принёс вам деньги и кольцо. Понимаю, что это не может исправить всего, что я вам сделал, но я попробую хоть что-то загладить. Господь меня побуждает сделать вам ремонт. Я вот только решу некоторые материальные вопросы и, если вы не возражаете...  

– Если Господь тебе говорит, то кто я, чтобы возражать? – сказала она и тут же спросила, – А ты, Миша, уже принял Господа?  

– Да, Бэлла Ивановна, и вам я за всё очень благодарен.  

Она же на это без лишних эмоций произнесла:  

– О, мой милостивый Господь, спасибо Тебе и за эту душу!  

Мы сидели, пили чай и долго разговаривали. Я рассказал ей всё о себе, а она что-то о себе. Рассказала, как пришла к Богу. Но это совсем другая история. Ещё рассказала о своей церкви. Эта церковь многочисленная и размещается в большом доме молитвы. Когда Бэлла Ивановна услышала, что я уже посещаю собрание и намерен принимать крещение, она не стала меня убеждать, что её церковь лучше. Это мне очень понравилось.  

Через некоторое время я принял крещение. Произошло это чуть больше двух лет назад. Потом устроился на приличную работу в этой котельной. Мои документы прежде отдал одному моему бывшему товарищу, и он их сохранил. Так что инженерный диплом опять понадобился.  

Поднакопив немного денег, я действительно сделал ремонт в квартире Бэллы Ивановны. Не евро, конечно, но потолки теперь не осыпаются. Вот и весь мой рассказ.  

– А где ты сейчас живёшь? – спросил Дантист.  

– Да у Бэллы Ивановны и живу. Можно сказать, что снимаю у неё комнату, но, скорее, у нас отношения как у сына с матерью, а в Господе мы брат и сестра.  

В этот момент спящий Сергей Петрович начал шевелиться. Обратив на него внимание, Михаил спросил:  

– А как этот человек? Согрелся? Смотрю, спит без задних ног.  

– Да у него горе, – заговорил Философ, – похлеще того, что у тебя было. Он тоже потерял всё, что имел. И не девять, а девяносто штук потерял. И квартиру в придачу. Представляешь?  

– Гривен? – переспросил Михаил.  

– Каких гривен? Баксов, – уточнил Философ.  

– Да, – задумчиво произнёс Михаил, – представляю его теперешнее состояние. Если бы ему сейчас к Богу прийти, сколько проблем снимется. Я всегда, когда вспоминаю, сколько времени зря потратил, аж зубами скрипеть хочется.  

– А я плевать хотел на твоего Бога! – вдруг громко заговорил уже совсем проснувшийся Сергей Петрович. – Потому что Его просто нет, Его не может быть!  

Старик поднялся, сел на рулон и продолжал:  

– Вот скажи честно: ты ведь сам знаешь, что Бога нет, а просто притворяешься?  

Михаил, немного помолчав, ответил:  

– Нет, уважаемый, Божье существование для меня более реально, чем ваше. Он есть, и Он любит вас.  

– Это ты просто грехи замаливаешь, вот тебе и Бог нужен. А я грехов не имею, я, между прочим, бездомных пацанов не насиловал.  

Михаил удивлённо посмотрел на Матвеича, а тот виновато сообщил:  

– Это я Дантисту сказал, чтобы показать, насколько ты изменился, а папаша услышал.  

Михаил молчал, а старик никак не мог угомониться. Он сердито затараторил:  

– Ты просто лжёшь. Лучше докажи, что ты по-настоящему веришь. Вот Христос говорил, что если тебя ударят по правой щеке, то ты должен подставить левую. Я сейчас ударю тебя, а ты подставишь?  

– Понимаете, дядя, если бы вы ударили меня три года назад, то я бы не подставил. С тех пор меня никто не пытался ударять – Бог сохранил. Скажу честно: удовольствия это мне не доставит, а будет очень неприятно. Однако если Бог допустит это, то Он даст мне силы подставить другую щёку. Но вам я этого делать не советую. Ведь когда мне Он велит подставлять другую щёку, то это означает, что вопрос с обидчиком Он будет решать Сам.  

– Да хватит мутить, – заорал старик, – давай, покажи всё на деле.  

Он вскочил с рулона, подбежал к Михаилу и с размаху ударил того в лицо кулаком. Михаил покачнулся, стиснул зубы, но не сдвинулся с места.  

Теперь стоит упомянуть об одной детали. В подсобке было довольно темно. Свет в неё попадал из коридора через открытую дверь. Поэтому, когда старик находился на своём прежнем месте, лица его нельзя было разглядеть. Сейчас же он оказался прямо напротив света. Михаил посмотрел обидчику прямо в глаза и вдруг удивлённо проговорил:  

– Мусорщик? Это ты? А я тебя только сегодня вспоминал.  

Старик изумлённо посмотрел на Михаила и внезапно задрожал всем телом и стал бормотать:  

– Это ты? Ты зачем пришёл? Ты меня не трожь. Я ни в чём не виноват. Я совершенно не обязан был помнить, куда высыпал тот мусор. Да мне тебе сейчас и отдать нечего. Так что ты уходи.  

Последние слова старик прохрипел через силу, схватился за сердце и упал навзничь.  

На несколько секунд присутствующие неподвижно застыли, как вкопанные, и давно не замечаемый гул котельной показался вдруг очень громким. Затем Михаил и Матвеич бросились к старику, бережно приподняли его и положили на ближайший рулон. Михаил тут же выскочил в коридор и забежал в помещение охранника. Оттуда были слышны невнятные отрывки его телефонного разговора. Потом чуть громче донеслись слова:  

– Какая разница, какая у него фамилия и сколько ему лет? Ведь человек погибает!  

Ударение в этой фразе он сделал на слово "погибает". Сергей Петрович в это время стонал и держался за сердце. Михаил закончил разговор, зашёл в подсобку и вслух стал молиться о том, чтобы Бог помиловал этого человека и дал ему покаяние. Во время его молитвы Матвеич и Дантист встали, а Философ продолжал сидеть, ковыряясь спичкой в зубах. Его, по-видимому, уже не удивило, что Матвеич с Дантистом по окончании молитвы сказали: "Аминь! "  

Скорая приехала на удивление быстро. Охранник встретил её у порога и проводил молодого врача с медсестрой в подсобку. Врач послушал Сергея Петровича, измерил давление и сообщил:  

– Судя по всему, у него обширный инфаркт. Нужно срочно в реанимацию.  

Потом он посмотрел на синие штаны спецодежды, которые были на старике, и поинтересовался:  

– Это ваш рабочий?  

– Нет, но какая разница? – переспросил Михаил.  

– Ему бы сейчас неплохо было бы пару инъекций вколоть, – сказал врач. Снять болевой синдром и...  

– Так в чём же дело? – удивился Михаил. – Вколите.  

– Да понимаете? Нас сейчас лекарствами в полном объёме не обеспечивают...  

– Сколько? – перебил его Михаил.  

– Да сколько дадите, – с облегчением сказал врач.  

– Знаешь, приятель? – спокойно заговорил Михаил. – В Библии написано, что Бог с лукавыми поступает по лукавству их. Если я тебе дам, скажем, десять копеек, то ты вряд ли будешь доволен, но придётся уже тебе сделать то, что нужно. Так что скажи прямо: сколько?  

Врач стушевался, забеспокоился и каким-то просительно-обиженным голосом произнёс:  

– Ну, хоть петушок дай.  

Михаил достал пять гривен и протянул врачу. Тот быстрым и натренированным движением переместил деньги в карман своего халата и отдал медсестре распоряжение, сколько и чего нужно вколоть. Когда укол был сделан, врач попросил, чтобы кто-то сходил за водителем и носилками и помог перенести больного в машину. Михаил быстро вышел, и через минуту носилки уже располагались на полу вдоль рулона, на котором лежал Сергей Петрович. Михаил и водитель осторожно переложили на них старика и готовы были уже поднять носилки, как врач вдруг заговорил:  

– Мы повезём его в кардиологию в парк Шевченко. Ему там понадобятся лекарства, много лекарств. Так что вы свяжитесь с родственниками и сообщите им, что чем скорее они туда приедут и поговорят с врачом, тем больше шансов, что больной доживёт до утра.  

– Хорошо, – сказал Михаил, – давайте нести.  

Водитель и Михаил осторожно вынесли носилки в коридор, повернули ко входной двери и вышли на улицу к машине. Потом они занесли носилки в машину, в которую уже садились врач с медсестрой. Михаил, обращаясь к врачу, спросил:  

– А может ещё один человек поехать с вами?  

– Конечно, – даже как-то обрадовался врач, – он заодно поможет вынести носилки.  

– Тогда подождите, пожалуйста, ещё пару минут.  

Михаил быстро направился к двери, из которой выглядывали Матвеич и Дантист. Философ так и остался в подсобке. Михаил зашёл в котельную и обратился к немолодому охраннику:  

– Аркадий Степанович, вы можете поехать со скорой? Я бы сам поехал, но на улице температура падает. Мне нельзя оставлять котёл без присмотра. А я уже тут за вас подежурю.  

– Хорошо, Миша, – ответил охранник и быстро оделся. Михаил достал из кармана бумажник, извлёк из него несколько купюр и протянул охраннику.  

– Вот тридцать гривен. Больше, к сожалению, у меня с собой нет. Там нужно будет купить лекарства, которые скажет врач в реанимации. Купите, на сколько хватит. Попросите, чтобы из н. з. дали. Скажите, что я завтра приеду с деньгами и верну всё, что нужно.  

– Да не дают они сейчас ничего, – заметил охранник. – У меня дочка недавно лежала. Когда забрали, у неё денег с собой не было. Так сказали, что пока лекарства не принесут, ничего они делать не будут.  

В это мгновение Матвеич побежал в подсобку и почти сразу выскочил оттуда с деньгами, которые вчера заработал на разгрузке. Он отдал и их охраннику. Увидев это, и Дантист побежал в подсобку.  

– Ну, что вы там? – послышался голос с улицы.  

– Иду, иду, – ответил охранник, выходя на улицу.  

Дантист догнал его, когда тот садился в видавший виды микроавтобус.  

– Вот, возьми ещё, – сказал Дантист, протягивая и свои деньги.  

Охранник их взял и захлопнул за собой дверцу.  

ЭПИЛОГ  

По знакомому нам переулку, но только среди бела дня, шёл мужчина. Всё здесь уже выглядело совершенно иначе, чем в прошлый раз. То снежно-водяное месиво, которое тогда покрывало землю, к утру-таки замёрзло, сковав всё крепким панцирем. Дворникам хочешь-не-хочешь, но пришлось взяться за ломы. Однако, они всё-таки прогадали: в следующую ночь всё благополучно растаяло, ещё через день пошёл дождь, а потом всё опять замёрзло, но ненадолго. Затем снова пошёл снег и опять растаял. Такая уж одесская зима.  

А в этот февральский день светило яркое солнце, нагревшее воздух градусов до шестнадцати. Многие люди уже поснимали свои шубы, меховые куртки, тёплые сапоги и надели демисезонные одежды. Однако большинство одесситов по привычке оделось так же, как и неделю назад, обрекая себя на мучения в душных маршрутках и, особенно, в троллейбусах, печки которых жарили в этот день, как никогда. Но на улицах все были довольны пришедшему теплу. Возникало полное ощущение, что пришла весна, и даже думать не хотелось, что наступит март с нередким мокрым снегом, ещё более частыми снежными дождями и непрекращающимися морскими ветрами. На асфальте всё уже растаяло и почти высохло, но в палисадниках и под деревьями пока оставались чёрно-рыжие снежные груды. По тротуару, где ещё не началась стоянка, шёл мужчина. Он улыбался, как многие другие в этот день. Может, он радовался почти забытому весеннему солнцу, а может, ему было приятно слушать не по-зимнему протяжные восклицания синиц. Вот одна из них громко кричит: "Привет! Привет! Привет! ", а другая подхватывает ещё более протяжно: "Ты ку-да? Ты ку-да? Ты ку-да? "  

– В небо, – тихо ответил ей мужчина и ещё радостней улыбнулся.  

Он был неопределённого возраста, и выглядел очень солидно. Короткий серебристый ёжик на голове, моложавое и мужественное лицо с правильными чертами, добротный и явно недешёвый плащ, за которым виднелся модный пиджак, красивая сорочка и ненавязчивый галстук. На мужчине были ничем не примечательные серые брюки и начищенные до блеска чёрные модные полуботинки. Роста он был выше среднего и шёл быстрой размашистой походкой.  

Вот он уже дошёл до стоянки и наискосок стал пересекать проезжую часть переулка, обходя глубокие выбоины в асфальте. Через минуту он оказался у входа в котельную, гул которой был отчётливо слышен на улице. Недалеко от входа стоял уже знакомый нам "Фиат", только что, по-видимому, подкативший к котельной. Из него вышел начальник, которого мы уже видели на этом самом месте какое-то время назад. К нему и обратился только что подошедший мужчина в плаще:  

– Скажите, пожалуйста, оператор Михаил сегодня работает?  

Начальник пару секунд подумал и вежливо ответил:  

– Да, сегодня у него дневная смена. А вы без машины или припарковались где-то дальше? Можете подъехать прямо сюда. Это наша территория. Так что стоянщики с вас денег не возьмут.  

– Спасибо большое, – ответил мужчина, – я пешком.  

На это начальник Михаила понимающе заметил:  

– Да, я тоже иногда люблю в выходной тачку оставить и пешком пройтись. Особенно в такую погоду. Но работа у меня не позволяет пешком ходить. Пока всё начальство и разных наших потребителей объедешь, полгорода в течение дня приходится исколесить.  

Подошедший мужчина промолчал, а начальник вежливо пригласил:  

– Вы заходите внутрь. Присядьте, там есть стульчик, а я Михаила к вам сейчас пришлю.  

Он пропустил мужчину вперёд и указал ему на стул возле дежурки охранника. Незнакомец вежливо кивнул, присел и поздоровался с охранником, которого было видно через открытую дверь дежурки. Это был другой охранник, чуть моложе того, который в ту ночь был вынужден так неожиданно покинуть место своего дежурства.  

Через какое-то время сюда из глубины котельной подошёл Михаил. Он ещё издали с любопытством стал разглядывать незнакомца. Подойдя поближе, он спросил:  

– Вы меня хотели видеть или вам нужен кто-то другой?  

Незнакомец встал и, улыбаясь, посмотрел в упор на Михаила. Тот ещё какое-то время озадаченно глядел на гостя, а потом тоже улыбнулся, удивлённо и радостно воскликнув:  

– Матвеич? Да неужели это ты?! – Да, брат, это я. А ты что-то меня сразу не узнал.  

Михаил крепко пожал протянутую руку, засмеялся и произнёс:  

– А мне шеф говорит: "Там к тебе, наверное, твой пастор пришёл". Я у него переспрашиваю: "Почему вы думаете, что пастор? " Он же мне говорит в ответ: "Вообще-то, я бы больше сказал, что он не пастор, а министр. Нет там у вас случайно министра религии? "  

Матвеич тоже рассмеялся и сказал:  

– Видно, он меня тоже не узнал.  

И оба приятеля опять рассмеялись. Было заметно, что они рады видеть друг друга. Закончив смеяться, Матвеич как-то мягко сказал:  

– Я, Миша, пришёл поговорить с тобой. Есть ли у тебя немного времени?  

– Есть, – ответил Михаил. – Мы уже сделали почти всё, что требовалось при таком резком потеплении. Кстати, может, выйдем на улицу?  

– Нет, Миша, я не хотел бы, чтобы что-то отвлекало, – возразил Матвеич. – Нельзя ли нам пойти в ту подсобку, где мы тогда сидели?  

– Хорошо, – согласился Михаил, – только там темновато. Так до сих пор и не вкрутили лампочку. А дверь, наверное, нам лучше будет закрыть. Сейчас я выкручу из настольной лампы.  

Михаил ушёл и через две минуты вернулся с лампочкой. Приятели зашли в уже знакомую нам подсобку. Михаил снял со штабеля крайний рулон линолеума, наверняка, один из тех, которые принимали активное участие в предыдущих событиях. Затем Михаил разулся, стал на рулон ногами и поменял лампочку. Матвеич щёлкнул выключателем. Подсобка залилась светом. Михаил унёс куда-то перегоревшую лампочку и быстро вернулся назад. Они уселись на рулоне, и Матвеич начал разговор:  

– Ты рассказывал, что пришёл к Игорю на СТО после покаяния. Вот я примерно так же сейчас пришёл к тебе.  

– Ты поверил в Иисуса, брат? – радостно спросил Михаил.  

– Да, Миша, и очень счастлив. Я прочитал уже Новый Завет, а Евангелия даже по нескольку раз. И Ветхий Завет немного читал.  

Матвеич встал на ноги, достал из кармана плаща ту самую Библию, которая в прошлый раз была у Михаила. Затем он снял плащ, аккуратно свернул его и положил на штабель с рулонами, предварительно рукой стряхнув оттуда пыль. Такая аккуратность была совсем не свойственна положению, которое он занимал на протяжении многих последних лет, и Михаил опять улыбнулся.  

– Да что-то жарко стало, – сказал Матвеич и продолжил. – Я вот с твоей Библией не расстаюсь. Спасибо тебе за неё. Прочитал Евангелия и понял, что действительно заблуждался. Ты мне посоветовал познать власть небесную. Познать я её, наверное, до конца ещё не познал, но признал над собой, это точно. У меня есть очень много вопросов, Миша, но это потом. А сейчас скажу тебе, что понял: из мира можно выйти только с Ним. Он единственный, Кто смог победить мир.  

– Я очень рад за тебя, Матвеич, и благодарен Господу, – серьёзно сказал Михаил.  

– Ты, наверное, уже не называй меня Матвеичем, – неуверенно попросил гость. – Матвеич умер и похоронен в подвалах Одещины.  

Тогда Михаил опять улыбнулся и переспросил:  

– А кто же воскрес на его месте? Не Георгий ли Матвеевич? А то я смотрю, ты новый русский, да и только.  

– Ты имеешь в виду одежду? – уточнил Матвеич. – Так у меня кроме лохмотьев ничего другого нет. Знаешь, один король изредка переодевался в нищего и наблюдал, как живут отбросы его государства. Я же делал всё наоборот: иногда переодевался и наблюдал, как живут сливки нашего общества. Это мне давало новые силы, чтобы покорять подвалы Одещины.  

– Но скажи всё-таки, как тебя сейчас называть? – поинтересовался Михаил.  

– Да называй меня Георгием, а ещё лучше, просто Жорой или Жориком, как мама называла.  

– Хорошо, Жорик, буду тебя так называть, хоть это очень непривычно и не совсем соответствует твоему возрасту и внешнему виду. Но ещё больше непривычно и очень радостно, что ты теперь мой брат.  

– Послушай, Миша, – перевёл разговор Матвеич, – а как там мусорщик? Жив ли ещё?  

– Да, жив, но состояние тяжёлое. Хотя дело пошло на поправку.  

– А ты его посещаешь? – поинтересовался Матвеич, которого мы тоже будем дальше называть по-новому.  

– Я попробовал его посетить в первый день, но он, увидев меня, сильно разволновался. Тогда врачи запретили мне показываться ему на глаза. Однако его посещает Бэлла Ивановна, о которой я вам тогда рассказывал. Приходит к нему каждый день, приносит еду и лекарства. Он, было, и с ней заартачился. Сказал, чтобы она не упоминала при нём о Боге, потому что это его волнует. Она же ему ответила, что если его вдруг станет волновать, что она дышит в его присутствии, и он потребует, чтобы она перестала это делать, то он должен быть готовым к тому, что она не сможет находиться в его присутствии. Это же касается и её общения с Богом. Словом, он понял: ему не стоит упираться.  

– Так что там тогда на свалке случилось? – поинтересовался Георгий. – Как к нему попали твои деньги?  

– Не знаю, – ответил Михаил. – Может, он мне не ту кучу показал, а может, сам нашёл тогда же, но от меня спрятал.  

Георгий на секунду задумался и затем спросил:  

– Скажи, Миша, честно: ты на него зло за испорченную жизнь имеешь?  

– Понимаешь, Матве..., то есть Жорик, – усмехнулся Михаил, – я вот что по этому поводу тебе скажу. Если бы тогда у меня деньги не пропали, я бы не имел спасения. Особенно, если бы бизнес пошёл. Господь хорошо знал, что нужно для меня, и допустил это. А мусорщика можно только пожалеть. Куда ещё на него злиться?  

– А что с ним теперь будет? – спросил Георгий.  

– Если воспользуется данным Богом шансом и покается, то Бог управит его дальнейшей жизнью, а если нет, то... Бог долготерпелив, но не вечнотерпелив. Расскажи теперь ты, как поживают твои коллеги?  

– С Философом мы разбежались на другой день после той ночи. Был у нас разговор. Я пытался ему объяснить, что он всю жизнь шёл по пути наименьшего сопротивления, который неизменно опускал его всё ниже и ниже. Он же заявил, что такой путь ему очень нравится, что это разумно, когда идёшь туда, где легче. Я тогда ему сказал, что меньше всего сопротивления, когда находишься в свободном падении. Но ведь рано или поздно это падение закончится. И чем? Он же на это ответил, что всё в жизни намного сложнее, что, может, это все остальные находятся в свободном падении, а он остаётся на месте. Тогда я уточнил, что его следует называть не Философом, а Демагогом. Он обиделся и ушёл. Потом я услышал, что он впал в сильный запой. Нашёл его и попытался опять поговорить, но ничего путного из этого не вышло.  

– Да, – сказал Михаил, – в жизни каждого человека бывают моменты, когда Бог подходит особенно близко и даёт всё, что нужно для покаяния. Если же человек ожесточает сердце и не принимает благодати, то становится значительно хуже, чем был до того. А что с Дантистом?  

– А Дантист тоже читал Библию, больше, правда, слушал, как я читаю. Вроде ему всё нравится, но решение принимать пока не хочет. Я имею в виду принять Христа. А вот перестать бомжевать он тоже твёрдо решил. Думает вернуться к своей прежней специальности.  

– А что у него за специальность? – переспросил Михаил.  

– Он был стоматологом, зубным врачом, в смысле.  

– Да ты что?  

– Да, – подтвердил Георгий и продолжил. – Он нашёл какого-то своего институтского товарища, который сейчас держит свой стоматкабинет, и тот взял его помощником. Ему нужно сейчас восстановить навыки и познакомиться с теперешними технологиями. Он одолжил денег, купил одежду, мои вещи не на его рост, и сидит на работе с утра до вечера. Старается – из кожи вон лезет. А вообще, он намерен в будущем уехать из Одессы в какой-нибудь райцентр. Там, говорят, стоматологов не хватает. Мечтает, что сначала снимет жильё, а потом разживётся домом. Думаю, он хочет во что бы то ни стало своей жене доказать, что она много потеряла. Поэтому, наверное, и к Богу не приходит. Голова совсем другим занята.  

– Да, – согласился Михаил, – если человек рассчитывает что-то ловить здесь на земле, то он неблагонадёжен для царства небесного. Так что, лучше, чтобы он прежде разочаровался в своих мечтаниях, а не обманывал себя и людей, как делают многие в теперешних церквях. Да и в прежних таких хватало. Ты, Жорик, молись за него. Предполагаю, что у него ещё будут в жизни неожиданности. Хочется, чтобы тогда он знал, где искать спасение, и чтобы его сердце было готово признать истину.  

– А я, Миша, заговорил Георгий, – раз уже стал на этот путь, то не хочу прозябать, а намерен жить только для Господа, что-то делать для него большое. Там, случайно, не нужно миссионеров где-нибудь в Африке или в тундре?  

– Ты, Жорик, вижу, и за Христом не хочешь идти в последних рядах. Это похвально. Но здесь действуют совсем другие принципы, чем в мире: если хочешь быть первым, то тебе нужно унизиться больше других. Больше Христа ты уж точно унизиться не сможешь. И ты помни, что гордость – это постоянный твой враг. Да и мой тоже. Гордым Бог противится, и ничего, не то, что большого, но даже самого маленького, сделать для Господа не сможешь, если не будешь постоянно распинать свою гордость на кресте.  

– Но что мне делать? – воскликнул Георгий. – Бомжевать я раз и навсегда перестал. Что, устроиться на работу и зашибать бабки? Чем я тогда буду отличаться от неверующего? Разве что пару раз в неделю посещать благочестивые собрания?  

Михаил, помолчав, сказал:  

– Ты вот бомжевать раз и навсегда перестал, а я в последнее время всё больше и больше начал задумываться, не начать ли по-новой.  

– Ты что, шутишь? – удивился Георгий.  

– Да нет, не шучу, – задумчиво ответил Михаил. – Ты же знаешь, сколько сейчас бомжей развелось: и детей беспризорных, и взрослых. Кто-то им должен о Христе рассказать?  

– А что, нельзя приходить к ним и рассказывать? – поинтересовался Георгий, – Или приглашать их куда-то? Вот ты нас тогда пригласил, и Бог меня спас через тебя.  

– С тобой это прошло, – заговорил Михаил, – потому что ты меня хорошо знал прежде. А для тех, кто меня не знает, я такой же чужак, как и любой другой. Можно к ним приходить или их приглашать, делать им разные подарки, но они их, сам знаешь, возьмут, а тебе всё равно не поверят. Вон возьми женский монастырь. Они там обеды бесплатные для бездомных готовят, батюшка молится и что-то говорит. А ты хоть раз воспринял его слова серьёзно?  

– Нет, конечно, – ответил Георгий. – Наверное, ты прав.  

– Да это ещё прежние миссионеры заметили, – продолжал Михаил, – если приезжают к туземцам, привозят побрякушки всякие, о Боге рассказывают, а потом опять уезжают, туземцы ничего, кроме европейских болезней не приобретают. Только те миссионеры, которые годами жили с дикарями, ежедневно рискуя попасть к ним на обед, достигали успеха и, в конце концов, обращались целые племена.  

Георгий помолчал, а потом нерешительно спросил:  

– Может, ты и меня возьмёшь в подвальные апостолы?  

– Может, возьму, – ответил Михаил, – но тебе прежде нужно решить много других вопросов. Ты же ещё даже не член церкви. Ты об этом думал?  

– Да, – кивнул Георгий, – как раз об этом хотел с тобой поговорить.  

– Да и мне, – продолжал Михаил, – ещё нужно многое решить. Я уже говорил о своих намерениях с пастором. Тот, вроде, не возражает, но сказал серьёзно подготовиться и доложить собранию, как я вижу это служение. А апостолы же, сам читал о Павле, не по своему произволу отправлялись на служение. Их церковь посылала. И тут нужно, чтобы церковь благословила. Я молюсь и спрашиваю у Господа, угодно ли это Ему? И всё больше и больше убеждаюсь, что это Его воля. И ещё один момент: ведь для чего-то Господь мне дал тогда тот подвал. Конечно, я в нём покаялся и увидел всемогущую руку. Но подвал тот так моим до сих пор и остался. Никто на него не претендует, и, по-видимому, он ни в каких домовых планах не числится. Явно вижу в этом Божью руку. Значит, подвал ещё пригодится. И ещё есть соображения.  

Михаил задумчиво и пытливо посмотрел на Георгия и продолжал, показывая на Библию:  

– Не знаю, понял ли ты, когда читал последнюю книгу Библии Откровение, что скоро все христиане станут бомжами. Я имею в виду настоящих христиан. Очень скоро наступит время, когда мы не только останемся без средств существования, но нас, вдобавок, будут нещадно преследовать и убивать. Безусловно, Господь тогда даст всё необходимое. Но кто знает? Может, сейчас Он таким образом и готовит это необходимое?  

– Так что, – удивлённо спросил Георгий, – все христиане пойдут в бега? Ведь сейчас столько отгрохали молитвенных домов, такие домины, переполненные по воскресеньям. Так что, все они опустеют?  

– Не думаю, – улыбнулся Михаил. – Более того, предполагаю, что все они так и останутся переполненными. Ты читал, помнишь, как Христос говорил, что, когда придёт, найдёт ли веру на земле. Ты думаешь, что Бог тогда не знал, что будет в наше время? Сколько будет церквей? Безусловно, знал, но всё же спрашивал, найдёт ли веру. Церкви будут переполнены, но христиан там в те последние месяцы или годы не останется. А их места в домах молитвы заполнят новые поклонники. Но они уже будут поклоняться не настоящему Спасителю, а антихристу. Истинные поклонники уйдут в подполье, как первые христиане, прятавшиеся в катакомбах. И у нас в Одессе тоже есть катакомбы. Кстати, в моём подвале есть в них вход. Он был замурован, но так небрежно, что я его обнаружил. Думал, может, ещё в какой подвал попаду, и разобрал кладку из ракушняка. А там спуск. Я даже не сразу понял, что это катакомбы. Исследовал несколько проходов. Иду, иду, а подвал всё не заканчивается и не заканчивается. Потом только догнал, что к чему. Так что, брат, может, Господь уже сейчас готовит церковь к гонениям, хотя, вероятней всего, мы теперь и представить не можем, как тогда всё обернётся. Но надо быть готовым ко всему. Ты готов?  

– Думаю, что готов, – серьёзно ответил Георгий. – Я хочу за Ним идти, куда бы Он ни пошёл. Понимаю, что это будет связано со страданиями. Хочется только, чтобы Дантист к тому времени покаялся. Уж очень он мне симпатичен.  

– А где он сейчас живёт? – поинтересовался Михаил, – Там же в стоматкабинете?  

– Нет, у меня.  

– В том утеплённом гараже, где я вас тогда нарыл? – уточнил Михаил.  

– Нет, – ответил Георгий, – тот гараж, правда, тоже мой, но мы теперь живём в моей квартире.  

Михаил удивлённо переспросил:  

– В какой квартире? Эта подсобка, похоже, предназначена для выявления сенсаций местного масштаба. Ты же говорил, что вашу с мамой коммуналку расселили, а о тебе не вспомнили?  

– Да, – улыбнулся Георгий, – коммуналка ушла с концами. Но я вам тогда не рассказал ещё об одном факте. Этого не знал даже Философ. Я говорил вам, что решил даже не думать о новой квартире, пока не рассосётся квартирная очередь в моей школе. Я о ней и не думал, но она у меня всё же появилась. Мне как-то один большой городской начальник сказал: "Жора, что ты всё о своих сотрудниках хлопочешь, квартиры им выбиваешь, а о себе не думаешь? Вот есть квартира только для тебя. Правда, кооперативная, но на первый взнос мы тебе и премию выпишем". Я, как всегда, стал отказываться, утверждая, что такой-то мой сотрудник больше нуждается, но начальник сказал, что другой начальник, от которого зависело получение этой квартиры, заявил, что готов дать её только мне. Если не мне, то квартира уплывёт. Я заметил, что даже не имею права стать на кооперативный учёт, а не то, чтобы уже получить квартиру. На это начальник засмеялся и сказал, чтобы я такой ерундой не забивал себе голову. Я тогда поинтересовался, могу ли остаться какое-то время жить у мамы. Тот ответил, что даёт квартиру мне, а не маме. Жить я могу где хочу, хоть у любовницы. Только, чтобы не слишком порочил честь коммуниста, добавил он, смеясь. Квартира очень скоро оказалась в моём распоряжении. Я даже не думал, что бывает так быстро. И, представь себе, трёхкомнатная в шестнадцатиэтажке. Далековато, правда, от центра, но сейчас это уже далеко не окраина. И ещё, там шишек много жило, и сейчас живёт. Они сразу же организовали гаражный кооператив. У меня машины не было, но друзья уговорили в него вступить: кто знает, как обернётся жизнь? И денег тогда не так много понадобилось. Были они у меня. Словом, и гараж каменный появился недалеко от дома. Да ты его тогда видел.  

– И что было с этой квартирой? – поинтересовался Михаил.  

– А я, как решил не думать, так и не думал. Отдал её в распоряжение одного молодого учителя. У него был уже тогда один ребёнок, и жена второго носила, а жить им было негде. Тот прямо на меня молиться стал. Денег я с него, конечно, никаких не брал, но сказал, чтобы он постепенно выплачивал оставшийся пай и платил за коммунальные услуги. В месяц это было совсем немного. Когда меня посадили, то не помню, как получилось, что квартиру не конфисковали. Да я тогда и совершенно забыл о ней. Потом этот учитель приезжал ко мне в зону на свидание. Нужно было что-то там решить с квартирой. Он тогда предложил выгодно сдать гараж, чтобы к моему приезду собралась какая-то денежная сумма. Я согласился и сказал, чтобы он жил в квартире, сколько ему нужно. Когда я вышел, то он хотел съехать, хотя не знал куда. Я же занял самую маленькую комнату какими-то лахами, закрыл её на замок и ушёл бомжевать, оставив другие помещения в распоряжении учителя. Потом родители купили им хату, и они перебрались, предложив мне выгодно сдать квартиру своим знакомым. Так я её и сдавал то одним, то другим. И гараж периодически сдавал. Бабки ты сам знаешь, какие за это в Одессе платят. Вот я и покупал себе шмутки самые лучшие. Иногда наряжался и в кабак. А то было, в казино штуку долларов просадил. Я над ними всеми в душе издевался. Они заискивают, хотят у меня деньги выдурить? На, забирай. Мне на них плевать. Я жрать всё равно пойду завтра к альтфатеру. А сегодня они передо мной так раскланиваются и в рот заглядывают. Но и от этого, Миша, у меня радости не было никакой. Теперь понимаю, почему. А сейчас она у меня как раз и появилась. И я благодарю за это Его – Того Великого Бомжа, Который вытащил из смердящей жижи и меня.