Мария

Марийкой она не была даже в детстве – серьёзна и остра умом. Для себя решив понять правду жизни, уехала в Таганрог и вернулась учительницей.  

И не узнала станицы, казачьего уклада – его не было! Сникла, почувствовав себя частью той беспощадной машины, калечащей судьбы людские.  

Как уж она втолковала домашним, но однажды за вечерей отец объявил, что ехать им на жительство за двести вёрст в Большой Токмак. Места тоже казацкие, но быт не станичный – городской, хотя до города далеко этому Токмаку! Где-то, наверное, совсем капелюсий есть, чтобы этот так навеличить!  

Отец, не без помощи Марииного народного образования, устроился инспектором по садоводческим артелям: анкета в порядке, грамотный, сметливый, как все казаки – в семье учителя всё должно быть безупречным!  

За год до войны свалились на семью все тридцать три несчастья, главным из которых была смерть отца: весной попал в разлив, простудился и всё.  

За переживаниями Мария стала чахнуть, интерес к жизни пропал. Брата проводили на Дальний Восток – во флот взяли. Матери пришлось пойти работать: Мария слегла. Когда грудину "повело", диагноз "плеврит" был приговором. Но вылечили.  

Еще не окрепла, как появились плакаты "Родина-мать зовёт! " Вася был проездом на Балтику, и всю войну не знали, где он, и что с ним: сводки приближали фронт, а там война и дальше их покатилась.  

Ушли мать с дочерью пропитание добывать в ближайший посёлок, где у отца остались друзья: работы-то Марии нет – не на немцев же работать в их комендатурах!  

Друзья-активисты ушли, не успев эвакуировать свои семьи. Приютили друзья бывшую учительницу с матерью, предупредив, однако, что "возможны трения с властями".  

Не обошли их немцы вниманием: разыскали не желавшую сотрудничать с ними Марию. Грозила отправка в Неметчину.  

Вначале полиция удостоверилась, что "такие е", заставили зарегистрироваться. Памятным стал день регистрации: в этот день пришёл Жорка-немец. Не фашист – во времена Екатерины Великой его предки перебрались в Россию.  

Отстал от своей семьи, успевшей уйти от оккупации. А точнее – власти вовремя переправили "возможных предателей" на Урал.  

Пришёл свататься. Не столько к Марии относилось его сватовство, сколько к матери: пусть образумит дочь – угонят ведь:  

– Я люблю Марию, – "нравится" – не "его" слово – если она выйдет за меня замуж – не угонят её. Я жалеть вас буду: про меня никто не скажет, что я плохой человек. Я только добра желаю и делаю людям. Тебе, Мария, смириться вот с чем надо, – как об уже решённой первой части вопроса, – надо вечер устроить и пригласить власти. Не маши, ну пусть Лешка с Зиной будут – они уж доведут до властей, что свадьба настоящая, не для отвода глаз. Соглашайся, Мария, – поглядывая на мать, ища поддержки, просит Жорка: стерпится-слюбится. А наши придут – запишемся, если захочешь.  

Это "наши придут" и решило всё: свой, не фашистский прихвостень, хотя и без его признания добродушие так и лезло из него. При немцах не видно его. Полицаев Лёху с Зинкой отвадил: некогда бражничать – семью кормить надо. А руками я больше заработаю, чем у вас. Не власть не по мне, а я не по власти, – уклонялся от предложений идти в полицию.  

Но работал на власти – не совестью, но добросовестно, как всякий мастер своего дела: его ценили, как кондитера и колбасника. Платили хорошо, но мать с Марией боялись, что заберут в фатерлянд ублажать верха, а им с двумя Лазаря петь останется. И без того, чтобы выглядеть лояльными, детей назвали Эрихом и Вальтером.  

Если у Жорки случались перерывы в работе, чтобы не мозолить глаза бездельем, помогал обустраивать землянки поселянам. На дома средств не было, а главное – трудовые руки мужей на фронте.  

Раскатывал остатки хат, свои же нещадно бомбили "военные объекты", ими укрепил стенки погребов. Погреба чаще и были теми землянками-жилищами. Клал и печи в них – чтобы и места меньше занимали, и дольше тепло держали: топить-то – тоже поискать.  

Пережили оккупацию.  

Как немцы при вступлении в населенные пункты, так и наши вылавливали идейных противников. В посёлке "забросили сеть" и – в предатели грязным наветом того самого Зинки – зачислили Жорку-немца, ни сном, ни духом не помышлявшего..  

Поселяне, бывшие в свидетелях, так объяснили следователям эту клевету:  

– Лёху убили в карательной акции, а Зинке одному не с руки отвечать – такая уж подлая натура!  

Пятнал-пятнал – самого, одного то есть, повесили. А Жорку с семьей препроводили в Башкирию, к "его" немцам.  

Среди своих воспрянул Георгий, Ёш – так свои звали. Хозяйство ладное, семья крепкая. Мария поняла, что высоким чувствам не пребывать в её жизни, кроме как к детям – сумела найти отдушину себе в воспитании своих детей, потому что путь в учительство заказан, да и в нархозе, в общественных организациях не возьмут.  

Но дух учительства силён, немцы уважали, выделяли её образованность, хотя она не стремилась выделиться. Но выделялась семья Георгия тем, что женщины его – жена и тёща – не приняли немецкого уклада. А аккуратности им не занимать было: своей хватало. Больше того – второго сына Вальтера переписали Валентином, как более созвучное прежнему. К "Эриху" же не нашли близкого по звучанию имени. Хотя жизнь иногда меняла ему имя: Эриком называли попутчики в дороге, не расслышав, очевидно, заключительный звук, сокурсники, соседи по общежитию – поначалу, а невеста, и женою став, звала Эриком..  

Хоть и не цвела молодая хозяйка здоровьем, но и третий сын не был обузой – мать её верой-правдой тянула хозяйство: как немцам дочь оставить, хотя бы и на язык! А души казацкие рвались из невидимых рамок! И сын звал на Кубань.  

По смерти Сталина разрешили колонистам "на все четыре"! Первый тык в карту, и снялись! Ни роду-ни племени в новых местах, но воля! И – новое испытание: всех стали прямо в глаза звать немцами! Хотя семья носила хохляцко-казацкую фамилию, Марии родную.  

Звали беззлобно, но неприятно слышать – как обвинение в измене. Но когда дети пошли осенью в школу, всё стало на свои места: обнаружили прекрасные знания, память, обзавелись друзьями, потому что сами были воспитаны верными слову.  

И остался дядя Жора немцем в единственном числе, но он не обидчив: дети родные, жену любил, с тёщей если мир не брал – дело семейное – за ворота не носили. На дни рождения – тёщи – просил Марию выделить матери на обновку, а ему на бутылочку – у всех дни рождения праздновали и тёщу не обходили.  

Большая жизнь полна... Вот и невестка появилась у Марии. Вводя в "обстоятельства", своё замужество объяснила так:  

– Каждый человек для чего-то живет. Не приняла коллективизации, как и мои родные, пытались уйти, а уж война – от Родины не уйдешь: не боец, но русская. В Германии физически не выжила бы. На Родине всё родное: дети, места. На жизнь не обижаюсь, всё, что было – моё, не откажусь. Вот ещё с дедом Жорой зарегистрироваться надо: умру – детям всё останется, а не какой-нибудь..  

– Да отец!...  

– Знаю: любит. Шучу. Хочу хоть в старости лет отблагодарить его за всю жизнь нашу.