Отблеск тьмы

Даже в солнечный день лес оставался по большей части сумрачной тенью. Густые ветви деревьев с большой неохотой пропускали редкие лучики света. Им были награждены лишь разбросанные кое-где поляны, усеянные полевыми цветами. Земля на них, казалось, совсем не принимала деревья, довольствуясь открытым небосводом. И в этом был компромисс между светом и тенью, что не могут существовать друг без друга. Нельзя отбросить тень в беспроглядном мраке, невозможно светиться ярче солнца среди бела дня.  

На краю одной из лужаек, сиявшей светом беззаботной жизни, хрустнула неосторожно ветка. Звук не встревожил весело щебетавших птиц, проносившихся над высокой травой в поисках насекомых, не успевших как следует укрыться. Зверь молчаливо наблюдал за дневным потоком жизни, не спеша уходить, но и не стремясь выйти из тени деревьев. В нём не было пугливости, лишь внимательная настороженность, способная заставить волноваться чужого. Склонив голову, чтобы не зацепить тонкими рогами ветви дерева, он тихо развернулся и продолжил путь вглубь леса. Осторожная поступь не издавала ни звука, копыта почти не задевали упавших сучьев, ступали на менее шуршавшие листья.  

Он имел облик оленя, увенчанного красивыми раскидистыми рогами, обманчиво казавшимися утончёнными, в действительности обладавшими невероятной крепкостью и убийственной остротой. В добавок, они, как и вся его шерсть, мерцали призрачным сиянием. Будто отражая чей-то свет, попадавший лишь на него. Казалось, что сияли лишь очертания зверя, ведь сквозь его тело можно было увидеть продолжение леса. И всё же призраком он вовсе не был. Так же, как и на всё живое, на него слетали пожелтевшие листья, за рога цеплялись острые ветви кустарников, а копыта могли ненароком хрустнуть веткой. Олень не нуждался в еде и питье, разве что по привычке мог пощипывать траву безлунной ночью.  

Ему не было нужды укрываться от хищников – те не чуяли его запаха, а если и замечали издали – старались обходить стороной. Укрываться ему следовало от иного. Холодное сияние зверя было заметно лишь в тени – на свету, будь то солнечный или лунный, он бы попросту исчез. Потому освещённые места, такие как поляны или бескрайние луга, пышущие жизнью, были недоступны ему.  

* * *  

Случилось это так давно, что никто из живых обитателей не смог бы и вспомнить об этом. В тот холодный, пасмурный день велась ожесточённая охота. Стадо оленей гнали обезумевшие от азарта охотники, сопровождаемые сворой собак. Заливистый лай и окрики людей нагонял всё больше страха, от которого животные скакали всё быстрее и быстрее, вовсе не думая о направлении. Спасало только ощущение себя частью единого целого, главное, чтобы «целое» было на верном пути. Вожак стада скакал чуть впереди и единственный думал о том, как спастись. Впереди показались деревья, спрятаться в которых не составило бы труда. Он повернул к лесу, бросив клич остальным. Когда внимание многих было привлечено, вожак отдал указания, как действовать.  

Лишь только стадо приблизилось к спасительному лесу, как олени бросились врассыпную, исчезая один за другим меж деревьев во мраке. Заприметив ещё издали поваленный ствол дерева, вожак совершил запоздалый прыжок и, зацепившись ногами за преграду, кубарем покатился по колкой траве. Он не спешил вставать, слушая радостные улюлюканья охотников да приближавшиеся частые вдохи собак, нагонявших ужас. Страх настырно шептал бежать от холодного дыхания смерти, однако он, подпустив их достаточно близко, лишь встал и испуганно огляделся. И тут же был встречен молниеносным полётом нескольких стрел, просвистевших совсем рядом с его мордой. Пустившись вскачь, вожак неустанно смотрел себе под ноги и, заметив приземлившуюся совсем рядом стрелу, оступился, слишком явно, чтобы это заметили преследователи, после чего стал не менее явно прихрамывать, уводя их как можно дальше от сбегавшего стада.  

Опьянённые лёгкой добычей, охотники стали подгонять лошадей, гончие, растерявшиеся поначалу от того, что цель разделилась на части, вскоре припустили за одним-единственным оленем. Завладев полностью их вниманием, вожак вновь бросился вскачь, будто в мгновение ока исцелился. Он петлял по лесным тропам, не давая лошадям как следует разогнаться, сменял направление так резко, словно лес давно был знаком ему. И, однако же, всему приходит конец. Олень начинал уставать, а погоня всё не прекращалась. Ноги передвигались уже без ловкой прыти, а дышать становилось всё тяжелее. Мысль о приближавшемся крае жизни нагнала его быстрее всех.  

Тут его ушей достиг шум. Трудно было уловить что-то ещё, кроме собственного хриплого дыхания, однако где-то неподалёку и впрямь текла вода. Свернув на звук, вожак снова устроил преследователям неожиданный поворот. Густые ветви деревьев не давали увидеть, что было впереди, и всё же нараставший шум говорил о бушующей реке, чьему потоку было так тесно меж берегов, что не текла она, а неслась с боевым рёвом.  

Олень успел остановиться в шаге от обрыва. Тяжело дыша, он осмотрел высокие берега и бурный поток внизу. Времени у него оставалось лишь ровно на то, чтобы разбежаться, драгоценные секунды не стоили того, чтобы тратить их на бессмысленные раздумья. Выбора у него не было. Позади ветви уже хлестали по мчавшим вслед за ним собакам. Пришлось отступить на несколько шагов, чтобы совершить самый большой в его жизни прыжок. Едва он оттолкнулся задними копытами от земли – услышал, как клацнула зубами самая быстрая из гончих, замешкавшаяся всего на мгновение. Почти пролетев пропасть, на дне которой неупокоенным зверем ревела древняя стихия, готовая поглотить осмелевшего смертного, вожак воспрял духом и сильнее вытянул передние ноги, готовые вновь ступить на твёрдую поверхность. Участившийся топот копыт нагонял страха, однако излишне было думать иначе. Всё, что ему теперь оставалось – беззащитно парить, пока копыта не достигнут земли.  

Спиной он ощутил шелестящий холод, отдавший следом жаром с силой, толкнувшей его быстрее к земле и сбившей с ровного полёта, заставив карабкаться на самом краю. С трудом он встал на ноги и огляделся – охотники продолжали находиться на противоположной стороне, один из них замер с натянутым луком и стрелой, приготовившейся к короткому полёту. Лошади устало пытались отдышаться, ноги их подрагивали. Собаки обиженно тявкали, видя, что добыча так близка и недоступна. Олень и сам чувствовал, что каждый вдох, отдававший болью в груди, вполне мог стать последним. Всё дело было в стреле, торчавшей чуть ниже его лопатки. Решив не дожидаться решения, которое примут люди, он развернулся и рысью поспешил дальше.  

Вожак без своего стада, жертва без хищника, добыча без охотника – зверь медленно брёл по незнакомому лесу, которому не было ни конца, ни края. Небо стремительно темнело, и среди теней деревьев не видно ни зги, а может темнело лишь у него в глазах. Кровь стекала из его раны, и по шелестению вокруг можно было догадаться, что стоит ему остановиться, как он тут же упадёт от обессилия и будет растерзан изголодавшимися падальщиками. Зверь уже и сам не понимал, к чему шёл. Наверное, желал отдалить ту минуту последнего шага в темноту, из которой не было обратного пути. Какой-то свет привлёк его внимание, он медленно поднял тяжёлую голову и увидел – среди деревьев оказалась опушка, освещённая ранней луной. Ступив на осеребрённую траву, олень почувствовал, что сил у него осталось лишь на несколько шагов. Остановившись посередине, он устало прилёг. Веки его всё тяжелели, пока он слушал, как без устали трещали сверчки, как перекрикивались ночные птицы, как ветер играл с листвой и как где-то позади с места на место переступали чьи-то лапы. Каждая часть его тела ныла от боли, взывая прекратить эти мучения. Олень принюхался. Запах, что преследовал его весь этот день, стал сильнее – запах ужасающего, резкого, но вместе с тем и уже желанного...  

Он закрыл глаза.  

Долгое время всё оставалось неизменным. Ни единого шевеления. Лишь луна освещала уставшее, поверженное тело. Казалось, от неё всё вокруг сверкало одним холодным цветом, лишившись своих дневных красок. Пристальный, чрезвычайно внимательный взгляд мог бы заметить крохотную частичку, отделившуюся от сверкания травинок и двинувшуюся к потемневшему телу. А следом за ней и ещё одну, точно такую же, крохотную. И ещё одну. И ещё. Пока и невооружённым глазом станет видно, как огромное множество огоньков садится на рога, на морду, на ноги, путается в шерсти, наполняя живительным светом. Его стало так много, что сияние его могло поспорить с самой луной. А огни всё прибывали: с каждого листа, с каждого камня, всё, что попадало под холодный свет, тут же отдавало часть.  

Звери, затаившиеся в тени, не смели приближаться, но и не отводили взгляда. Они почти сразу почуяли неладное, потому не спешили действовать.  

Тело вздрогнуло. Часть огоньков тут же обратилась в пыль. Олень чуть повёл мордой, принюхался, затем медленно приоткрыл доселе тёмные глаза, а теперь сиявшие ярким призрачно-холодным светом. Почувствовав в ногах давно позабытую силу, он поднялся, и стрела упала, будто была здесь совершенно лишней. Кончики шерсти продолжали сиять, в сравнении с ними всё тело его лишилось всякого цвета, а вскоре и вовсе перестало быть видимым. Ветвистые рога светились замысловатым узором, копыта утопали в мягкой траве, но и сквозь неё было видно их сияние.  

Луна скрылась за облаками, а олень продолжал освещать собой всё вокруг. Грустно взглянув на небо, он неторопливо направился в ту сторону, где его поджидали голодные падальщики. Не вполне понимая, что собой представляет, он никак не ожидал, что они, поникши, отползут в сторону.  

Проплывшие облака вновь открыли яркую луну, отчего-то больно ужалившую его холодным светом. Олень поспешил укрыться в тени, а после бесшумным галопом устремился прочь.  

Не призрак, но и не простой смертный. Тот, перед кем стелется всё живое в этом лесу. Бродит он, ни жив, ни мёртв, на границе миров, взяв силы у света и тьмы, не принимая ни той, ни другой стороны, и хранит покой того леса, что наделил его этим даром.