Настенька и наркотики

... Настенька из нашего колхоза очень странно себя ведет -то ходит, сама не своя, засыпает на полуслове и издает какие-то хрипящие звуки.  

Мы ее видим в последние недели только по утрам и и на закате.  

Еще она научилась ходить по стенам и потолку. Это странно, похоже, она принимает наркотики. Или слишком переживает из-за посевной.  

Только вчера я видел, как она ползла, как муха, по потолку в соседней комнате.  

А сегодня утром вообще невозможно было ее найти, она исчезла. Проходит сквозь стены, иногда меняет форму.  

Подозрительно как-то. И еще от ее смеха, могут рушиться перекрытия.  

В общем, нужно ее хоть кому-то показать, хоть акушерке. Может, травы какие пусть пропьет. Говорят, целители делают разные отвары.  

Но с таким здоровьем, она точно у нас долго не протянет. А жаль.  

Настенька мне раньше даже нравилась. Я ее пригласил пару раз в «Цвет ночи», там я иногда веселюсь с нужными людьми. Правда, у нас тут в Виржбинцах давно никто никому не нужен.  

У нас тут, надо вам сказать, не город совсем. Нет дорог, электричества. Тут лес древний, дубы да сосны четырехсотлетние.  

Речка Волчуган- широка и глубока, в ясную погоду облака в ней плавают.  

По вечерам – благодать. И вот – лето такое, ягодно-грибное…  

А какая у нас клюква! Развесистая, высокая. Под ней в дождь укрываться можно. Заходи, собирай… Да только что то в мире сломалось. Не один год так, много лет.  

То молоко у коров черное пойдет, то кто-то невидимый девкам косы отрезает, а мужикам штаны спускает, да так, что падают. Срам, да только!  

Я бы и в город давно подался, от жизни такой, да вот – люблю я эти места.  

А вчера иду я, значит, домой, закат, сверчки поют, а у плетня моего Настенька стоит.  

Бледная, коса вокруг головы как венок заплетена. Смотрит на меня, а глаза у ней страшные какие!  

Стоит, платье рваное, и плечико одно оголено. Словно снасильничал кто, болезную. И тихо так она говорит: -Иван, ты уж тут побудь.  

Я ей и говорю: – Настя, я как коммунист и активный комсомолец, хочу тебя известить- спросить насчет места на кладбище. Тебе его заранее забронировать, или ты сама о себе позаботишься?  

А она смотрит на меня, зубы сжав, да так сжав что скрипят они. Жутко так, будто жизни в ней не осталось.  

Говорит, словно ржавые ворота скрежещут:  

– От скажи мне Иван, как коммунист коммунистке, чего это ты мне на кладбище кажешь? Думаешь, раз я захворала, то помру тебе на радость? Да я на весь колхоз тебя ославлю! А переживу я тебя, пить дать! Вечная память тебе, Иван! Но пусть никто не узнает, кто меня закопает.  

– Да что ты, Настенька! – оторопел я. – Это все грибы твои и прочие галлюциногены... Вон как ты изменилась за этот год, даже по потолку ползаешь! А я тебе добра желаю, хочу что бы отмучилась ты...  

Настенька посинела от злобы и шагнула ко мне, протягивая костлявые руки. Я внезапно заметил, что ее пальцы стали похожи на птичьи когти. Я отшатнулся, и подняв с земли булыжник, прижался спиной к плетню.  

Еще шаг и я сделал бросок.  

Камень ударил Настю в грудь, сбил ее с ног, она покатилась по траве, цепляя за нее длинными руками и ногами.  

Внезапно она ударилась подбородком об корень росшего рядом дуба и сломала челюсть. Нижняя часть лица у Насти с хрустом отвалилась, словно у сгнившего трупа. С верхней челюсти каплями свисла вязкая, мерзотная слюна.  

Полежав немного в куче прошлогодней листвы, Настенька встала и снова пошла в мою сторону. На ее лице зияла мерзкая дыра, левый глаз лопнул и вытек, из него торчал синий осколок кости.  

– Вот до чего людей наркота доводит! – промелькнуло у меня в голове.  

Я поднял с земли большую палку, и не дожидаясь пока Настенька доберется до меня, подскочил к ней и ударил ее с размаху по спине. Она издала хриплый рык, распростерла руки и начала медленно подниматься в воздух.  

– Странные однако у Настюхи наркотики – опять подумал я. – Вот что, значит, происходит с такими бабами, когда они начинают пускаться во все тяжкие.  

Настенька с воплями летала вокруг меня, видимо желая сбить с ног. Когда я пытался подбить ее палкой, она с воем уворачивалась и продолжала нарезать круги.  

Ее коса расплелась, и волосы торчали во все стороны, как клочья тумана. Стараясь не думать об этом, я бил по ее вертлявой фигурке, стараясь попасть по рукам и ногам. Она то рычала, то взвизгивала. Пару раз зацепила меня своими когтями- оставив глубокую рану на щеке и плече. Я еле сдерживался, чтобы не выругаться – все-таки я человек далеко не рафинированный, да и лес кругом.  

Получив несколько раз дубиной по физиономии, Настя окончательно разъярилась и издав звук падающего бомбардировщика, взмыла в небо. Оттуда, совершив круг она спикировала на меня, сбив с ног и придавив к поросшей подснежниками земле. Некоторое время мы катались по земле, визжа и рыча друг на друга. Мне удалось высвободиться, но она оказалась сверху. Я понял, что сейчас мне придет конец.  

Из последних сил я начал молотить ее свободной рукой по голове и тут меня осенило: я ткнул ее в грудь заостренным концом попавшейся под руку ветки. Она зашипела от боли и шарахнулась в сторону.  

Я видел, как Настенька отползла в сторону, и пытается скрыться в зарослях красного папоротника. Я с трудом поднялся на ноги, и сжимая в руке острую ветку шагнул к ней. Она попятилась, глядя на меня волчицей.  

Я ухватил ее за волосы и подняв вверх, всадил ей заостренную ветку в глотку. И еще. И еще. Из посиневшей шеи Настеньки лилась черная, больше похожая на болотную грязь, чем кровь жижа. Она лилась на землю, и там куда она попадала оставался выжженный след.  

Я вернулся в поселок около шести вечера. Я провозился более трех часов, закапывая Настеньку в овраге. Пришлось связать ей руки и на всякий случай отрубить голову лопатой.  

Люди под наркотой опасны даже после смерти.