Странник

1.  

“Неспокойные нынче холодные волны прибоя.  

Далеко до рассвета, а ночь беспросветно пуста,  

Как, должно быть, дорога твоя из неведомых стран  

До таких же неведомых, только без слёз и без горя…  

Брось бродить в темноте по бескрайнему берегу моря,  

Странник неба ночного, а лучше присядь у костра.  

Посмотри на огонь: даже пламя живёт и смеётся;  

Отчего же тебе пеплом голову зря посыпать,  

Раз на небе просторном так ласково светит нам солнце?...  

Знай: развеется сумрак и солнце взойдёт здесь опять,  

Хоть в конце и потухнет в тиши золотого заката…  

Много видел таких я, как ты; что, покинув свой дом,  

Уходили в дорогу и здесь, перед скромным огнём  

На привале мне судьбы свои раскрывали когда-то.  

Гнали ветры их к счастью туманному дальней земли,  

Заметались следы, исчезли их лодки вдали;  

Но немногие все же однажды сюда возвращались.  

И скажу я: не все отыскать, что желали, смогли,  

Оттого ль, что не знают, что ищут?.. А глупость, а малость  

Лишь одна человеку порою для счастья нужна,  

А искать её стоит в душе, лишь в душе у себя,  

А не там, за моряки, степями, где солнце восходит.  

Солнце встанет и здесь… И останутся здесь имена,  

Тех, кого это море на дно утащило. И вроде  

Иногда здесь слышны тем несчастных людей голоса,  

На заре, когда в свете заутреннем млеет роса,  

Когда первые птицы печальную песню заводят…  

Много судеб людей непохожих я знал на веку.  

Хоть бывает, неделями здесь не пройдёт ни души,  

Оттого ты болтливость такую прости старику:  

Я спешу говорить, хоть всего рассказать не смогу.  

Ты, напротив, неблизкий рассвет обогнать не спеши,  

Ночь — и шумному морю суровому час отдохнуть.  

Так присядь у огня, расскажи мне, куда держишь путь”.  

“Благодарен я, старец, тебе за ночлег небогатый,  

И, признаюсь, приятно мне слушать твой дивный рассказ —  

Слово доброе греет порою и радует нас —  

А усталому путнику большего, право, не надо.  

Но нерадостно мне; в этом, старец, не ты виноватый:  

Я давно уж, покоя не зная, брожу по земле,  

И нигде уголка дорогого не сыщется мне,  

И мне кажется, уж не живое стучит во мне сердце —  

От костра и от слов твоих добрых ему не согреться,  

Пока то, зачем бродит по свету, не сыщет во тьме.  

Потерял я счёт дням своих странствий, и, словно во сне,  

Я иду, и никто, кто поможет, не встанет навстречу…  

Может знаешь ты, старец, где прячется тот чародей,  

Что в стремительный ветер за миг превращает людей?  

Стал б я звона быстрей и перя ястребиного легче,  

Я взлетел бы, крылом особая моря и леса,  

Я поднялся бы в полные солнечных слёз небеса,  

Я б увидел её, я б заметил, нашёл бы конечно.  

Ведь, однажды её потеряв, я уж больше не жил —  

Даже мёртвое сердце застыло и бьётся без сил  

И без смысла…  

Но, правда, должно быть, я слишком спешу,  

Мой рассказ непонятен и мрачен тебе, я гляжу,  

Что ж, тогда я скажу:  

Было время, когда я творил.  

Ураган бушевал в кронах старого дуба лесного,  

Ветвь широкую скинул. Ее поутру я нашёл,  

Стал свирель вырезать: обточил, поперёк расколол  

Остругал гладким лоском то дерево цвета златого.  

И сыграть попытался, как звон заструился, как шёлк.  

Он был мягок, но строен и чист, как журчанье криницы,  

И, как этой хрустальной водой, им хотелось напиться.  

И я слушал его, не пытаясь и в песню связать.  

Што сказать! Я боялся случайно его потерять,  

С ним я будто бы смог в неземное, в в прекрасное влиться.  

И ничто никогда так не пело, как эта цевница.  

Я успел за мгновенье в неё безнадёжно влюбиться,  

И я эту любовь ни на что не смогу променять…  

И заметил я будто: сидит на плече у меня  

Небольшая, да вся в перламутровых перышках птица.  

Вдруг взлетела она, я — за ней… Как весною капель,  

Иль как ветер в колосьях, звенела чудесная трель…  

Я запомнил навечно волшебную эту свирель,  

Я теперь уж давно дивной песни прекрасной не слышал…  

Но тогда я ожил, я взлетел, поднимаясь все выше  

На крыле той таинственной птицы, на легком крыле…  

Знаю только, что что-то тогда изменилось во мне:  

Стал я музыку слышать в шептаниях диких полей,  

В тихом шуме дождя, в мерном стуке подков об дорогу.  

Сколько слышал мелодий я чудных, незнанных, глубоких —  

Это дивная птица шептала мне их в тишине.  

Помню, я окрестил её музой своею тогда.  

Молодой менестрель, я один проходил города,  

Я играл потому лишь, что флейта меня окрыляла.  

Та свирель, что звучала милей и милей с каждым днем  

Зажигала мелодии скромным, но жарким огнём.  

Люди слушали, прятали слезы. Она вдохновляла.  

И никто мне не нужен. Я с нею не был одинок.  

Сколько я обошёл бесконечных пустынных дорог,  

Как я счастлив был, эту волшебную музыку слыша…  

Все я отдал бы, вечно б по белому свету бродил,  

Вечно б в небе парил, поднимаясь все выше и выше.  

Я творил, моя жизнь была песней —  

Я больше чем жил.  

Но судьба посмеялась над хрупкостью радости этой:  

Заблудилась в дорогах пернатая муза моя,  

Улетела, исчезла… Быть может, метель января  

И снега испугались её, эту искру рассвета?..  

Или я не сумел и не мог уберечь, удержать,  

Аль не стою того?.. Право, долго я думал об этом.  

Заиграл — песня вздрогнула тихо и вдруг сорвалась,  

Её голос стал шумом, стал ветром меж поля сухого.  

Птицы не было — с нею свирель зазвучала бы снова,  

Снова, знаю я, музыка б, будто река, разлилась.  

Много я передумал, но тщетно искал я разгадку,  

И свирель подрезал, все чинил, все искал неполадки,  

Все, казалось, в порядке.  

А флейта шипит, как змея.  

Может, эта змея потайком моё сердце пронзила,  

Горький яд залила в мои вены и выпила силы?..  

Взгляд укрыло туманом, внизу зашаталась земля…  

Уж не помню я, сколько бродил по степям необъятным,  

Стал сходить я с ума в тишине тех знакомых дорог,  

И качался, как мёртвый ковыль…  

Ничего мне не надо.  

Больше нет моей музыки — нет у меня ничего.  

Те напевы мне раньше дубравные ветры шептали,  

Но теперь я не слышу их — что оглушило меня?  

Делал флейты я новые, но и они не звучали.  

Мне забыться тоска не давала средь ночи и дня.  

Изнутри моё сердце тревога и горе сжигало.  

И без смысла смотрел я на мир: безразлично, устало.  

И, собрав в себе силы, решил я: по свету пойду,  

Отыщу вдохновенную птицу, а нет — пропаду!  

Так я здесь оказался, пути одолев уж немало.  

И следы моей музы, должно быть, пески замели,  

Не нашёл я и слуху о ней…  

Но мне люди сказали,  

О волшебнике, что одиноких в ветра превращает;  

Отыскать бы его мне средь этой бескрайней земли.  

Стать бы ветром…  

Мне быть всё равно человеком не в радость,  

Не найду я её — буду вечно бродить по лесам…”  

Странник смолк, и, казалось, не звука в тиши не осталось,  

Только море шумело.  

Нахмурившись, старец сказал:  

“Ты похож на других тех бродяг, что немало я знаю:  

Вы в томительных поисках вечно.  

Скажу без прикрас,  

Что в погоне за счастием каждый себя забывает.  

Уж не помните вы, что вам нужно и где то найти,  

Оттого, незамечена, цель ускользает от глаз,  

Оттого вы, мой друг, и сбивается часто с пути.  

Оттого каждый странник зря дом свой родной покидает.  

И за тем, что с собою, готов месяцами идти…  

Что же, я тот волшебни. Костёр пред тобой необычен:  

Обожжет это пламя — и станешь муссоном вовек,  

Станешь духом холодным и жёстким, без чувств, без обличья.  

Это стоит того?  

Тогда сам посуди: человек  

Отзывается миру, коль сердце его не остыло;  

В нем живёт вдохновение, счастье, тревога, тоска.  

Ты творец, так скажи мне, не в этом ли главная сила?  

Хоть могучи те ветры, что вольно гуляют меж скал,  

Что леса вырывают с корнями, что топят и сушат,  

Их нельзя приручить — только силой запрячь в паруса.  

И верны они только себе и своим небесам,  

То, что строилось годы, в мгновение ока разрушат.  

Только смогут ли здесь они что-то построить, создать?  

Превратят ли руины в дворцы, а пустыни — в сады?  

Нет! Они только рушат, а если приносят добро,  

То оно мимолетно, случайно, да мало его.  

Так подумай же: сколько ты можешь создать красоты,  

Можешь мир изменить, и не нужно для этого вовсе  

Сила ливней и скорость ветров, крепость древняя скал,  

Нужно только лишь сердце, открытое в сотне начал,  

Только сердце, поющие птицей, горящее солнцем.  

Остальное создать для себя, как не раз создавал.  

Ты творец. Ты сперва свою жизнь красотой наполняешь,  

А потом и вокруг тебя дни начинают цвести.  

Но нетрудно порою со светлого сбиться пути,  

И куда тебя долгая жизнь заведёт, ты не знаешь.  

Долго ищешь порою не то, что мечтаешь найти,  

Да себя самого вдруг, того и гляди, потеряешь…  

Но вмешательств философов старых не любит судьба,  

Оттого не могу я тебя удержать пред дорогой,  

Что принять суждено, от того не уйдёшь никогда.  

Только время — единый судья, беспристрастный и строгий,  

Лишь потом тебе ясно укажет ошибки твои.  

Что ж, иди в добрый путь: тот, кто в поисках, тот обретает.  

Дам в дорогу вещица одну, пусть она помогает,  

На распутье укажет тебе сторонý. Погляди:  

В этом компасе стрелка одна, да бела, да тревожна,  

Да глядит ни на юг, ни на запад, ведь нет стороны,  

Чтобы всем была милой; она тебе, странник, поможет,  

Верь той стрелке, ведь с ней не один уж дошёл до мечты.  

Пусть же благословит тебя месяца тонкого проблеск,  

Пусть судьба твоя радостна будет, дорога — легка.  

Может, сложится, что на привалило мой однажды вернёшься,  

Да над тем, что казалось когда-то бедой, посмеешься.  

Что же, путник, бывай, иногда вспоминай старика…  

Неспокойные нынче холодные волны прибоя,  

Да в заутреннем сумраке плещется тёмное море,  

Буруны разрывают без устали берег земли.  

Будет буря; но даже она мне мила, ведь проходит  

И искристое чистое солнце на небо выводит.  

После бури бывают чудесные ясные дни”.  

2.  

Эта стрелка странна: то волчком закружится, то станет;  

Да проселками тихими путника долго вела.  

И дорога в туманных росинках — осколках стекла,  

Наконец поднялась над землёй городскими стенами.  

Человек одинокий на улице узкой стоял,  

На всходящее солнце смотрел без опаской глазами,  

Будто дымкой укрытыми — их он не прятал от пламя.  

Странник остановился и с ним разговор завязал.  

“Может, добр человек, хоть бы ты мне покажешь, поможешь,  

Как найти ту дорогу, что к жизни меня приведёт.  

Я иду уж давно, и сегодняшний солнца восход  

В это место меня проволок. И я вижу здесь то же,  

Что и тысячи раз на пути, что был долог и сложен  

Меж рассветов, горячих как пар, иль холодных как лёд.  

Дал волшебник мне компас, что водит по белому свету,  

Но куда его тонкая, стрелка глядит, не пойму:  

Ни на север не смотрит она, ни на солнце рассвета,  

Ни туда, куда дуют ночами тревожные ветры,  

Ни на горы и ни на моря, ни на свет, ни на тьму.  

Только нынче я лучшего, право, не жду, и не верю.  

Да не все ли равно мне теперь уже, где пропадать?..  

Я не смог вдохновение, музу свою отыскать,  

Что являлась мне птицей когда-то в серебряных перьях.  

Без неё не звучит моя песня на тонкой свирели,  

Без неё моя жизнь опустила, как зимняя ночь.  

Может, видел ты птицу и сможешь мне путь указать?  

Или некому мне среди целого света помочь”.  

“Может, птица твоя пролетала и здесь ненароком,  

Но приметить её здесь мне было, увы, не дано,  

Ведь ослеп я и этого мира не вижу давно;  

Хоть мне это неведение, право, не стало упрёком,  

Ведь оно не случайность, не шутка жестокого рока,  

Ведь оно с исполнением давней мечты мне дано.  

Так послушай меня, если хочешь.  

Когда-то давно  

На глаза мне попались труды одного звездослова.  

Они небо ночное открыли столь дивным и новым,  

Столь неведомо‐чудным, что небо пленило меня.  

Стал читать астрономов великих и быстро увлёкся  

Я луной и солнцем; я знал поимённо все звезды  

И без мыслей о них я не жил уже больше ни дня;  

С телескопом на крыше ночами дежурил, как стражник.  

Но прочёл всё, что можно, о звёздах и понял однажды:  

Непростительно бедно, ничтожно ученье о них.  

И вселенная, звонкая в струнах лучей золотых  

Непонятна, непознана вовсе для нашей науки;  

Книг написано мало, но главное то, что слабы  

Те приборы, что нынче даются ученому в руки:  

В телескоп ты едва ли увидишь что дальше луны.  

И тогда я ушёл с головой в инженерное дело.  

Был завален мой стол чертежами, металлом, стеклом;  

Не смотрел я на то, день иль ночь началась за окном,  

Отдавая творением душу безжалостно, смело.  

Первый мой телескоп был немòщным и мало служил,  

Но другие — мощней, и устроены вовсе не просто;  

Позволяли они наблюдать и далекие звезды.  

И я взялся за небо, пока отложив чертежи.  

Наблюдал я кометы и много планет описал.  

И я точно уверен, что в старых трудах не хватало  

Зарисовок и схем, чертежей тех, что я создавал;  

Их в заметках моих накопилось, скажу я, немало.  

Оттого это важно, что тысячи слов иногда  

Не расскажут о том, что рисунок покажет мгновенно.  

Звёзды дальние я изучал, я трудился забвенно,  

Как внезапно опомнился: есть же родная звезда!  

Есть же солнце, что нынче изучено скучно и мало.  

Но друзья-звёздочеты меня от него стерегли:  

Наблюдать наше солнце не так то и просто с земли,  

Чтобы вдруг необжечься его золотыми лучами.  

Да, опасно смотреть на него, и скорей изучают  

Оттого астрономы планеты и звезды вдали.  

Эта правда проста, но она же меня возмутила:  

Мы боимся того, что земле нашей жизнь подарило,  

Что рассвет зажигает, что греет надёжным теплом!  

Солнце ждём мы подолгу, нам грусть навевает закат;  

Но, увидев лучи, как предатели, прячем глаза,  

А приходят дожди — снова просим его, снова ждём…  

Только солнце — не просто ведь шар, что пылает огнем.  

Из чего состоит и как светит оно, мы не знаем,  

Оттого, что, опять же, боимся на солнце взглянуть.  

Да, как о незнакомце, мы мыслим о нем — как-нибудь.  

Я решил обстоятельство глупое это исправить,  

И сперва показать для простых и учёных людей,  

Как же выглядело бы оно, если б долго во тьме  

Не горело, боясь нас без тёплого света оставить.  

Но возникла здесь сложность: как мне то его разглядеть?  

Ведь стекло телескопа палящим лучами не преграда.  

То, что взгляд от огня защитит — вот что сделать мне надо…  

Но просили друзья, будто шёл я на верную смерть  

Кинуть эту затею, поймавшую разум мой в сеть,  

Но не мог я послушать их — солнце уж стало мечтою,  

Да стезёю моей нерушимой. Теперь никому  

Не заставить меня повернуть с неё. Этой тропою  

Я забвенно шагал, я готов был вести за собою —  

Ведь я вышел на свет и оставил неведения тьму…  

Наконец-то я сделал такое стекло. Вечерами  

Я смотрел сквозь него на огонь и глаза не ожег.  

Этот день навсегда я запомнил: был чист и высок  

Склон прозрачного неба, не скрытого за облаками.  

Даже ветер умолк, лишь текли в тишине над лугами  

Песни птиц запоздалые.  

Ждал я полудня, ведь, к слову,  

Для рисунка листы ещё давеча были готовы,  

Телескоп мой на крыше высокой меня ожидал…  

Сердце билось сильней и сильней.  

Вот и полдень настал,  

Вот и солнце в зените — свирепо, как зверя оскал,  

Вместе с тем и прекрасно, как аста меж зелени сорной.  

А лучи по дорогам и крышам бежали проворно  

И глаза закрывать заставляли, смыкая в кольцо  

День и ночь — будто в этом была заповедная тайна.  

Но я шёл не за тем, чтобы очи сожмурить жеманно —  

Я хотел заглянуть златокрылому свету в лицо.  

Я поднял телескоп, я взглянул — что-то вспыхнуло ярко,  

Эта вспышка дрожащей волною прошла сквозь меня  

И погасила внутри…  

Вдруг увидел я шар янтаря,  

На котором цвета растекались неспешно и мягко,  

Рисовали цветы золотые и волн синеву  

Вензелями забытых родов, или лентой атласной…  

Наше древнее солнце… оно оказалось прекрасным,  

Вряд-ли будет на свете хоть что-то, что рàвно ему.  

Вижу эти узоры — в них птиц изумрудные перья,  

И поток перламутровых вод их куда-то несёт;  

Будто в жемчуга дальних морей, расцветает деревья,  

Их стволы из агата, склоняются ветви под ветром,  

И сверкают здесь проссыпи искр, что похожи на лёд.  

Разве можно его описать?..  

Повернувшись к наброскам,  

Понял вдруг, что не вижу я их, своих рук, и земли,  

Только солнце стоит предо мною так дивно и просто,  

Только птицы поют, беззаботные, где-то вдали…  

Об одном я жалею: остался мой труд незакончен,  

Кто себя сберегал, так пускай и допишет его.  

Остального не жаль — я вернуть не хочу ничего;  

Хоть я света не вижу теперь, но открыто мне больше,  

Чем любому меж мира, согретого вечным теплом.  

Лучше раз полететь, лучше насмерть обжечься огнём,  

Чем всю жизнь проходить, от земли не подняв даже взгляда.  

Моё сердце покойно теперь: что ему ещё надо?..  

Дам я нынче совет тебе, странник: не жди ничего.  

Не дождёшься ты времени лучшего, чтобы начать  

Свой поход по дороге, что жизнью тебя наполняет.  

О чем сердце мечтает, жестокое время не знает  

И кидает на всех одинаково грусти печать.  

Только тот, кто найдёт в себе силы её разогнать,  

Только тот, кто творит, тот, кто ищет и к свету стремится,  

Лишь тому это время, свобода и мир покорится,  

Лишь тому нашу жизнь, наше будущее создавать.  

Может вовсе не нужно и то, что ты ищешь подолгу,  

Может, то, что поможет, ты носишь с собою давно?  

Иногда важно просто начать — лишь начало, и только  

Окрылит твоё сердце, и ты не поймаешь его.  

Но спеши: опоздания время, увы, не прощает,  

И в конце уже шанса другого не будет дано.  

А успеешь — судьба не оставит тебя одного,  

И в душе больше места не будет холодной печали.  

И поймёшь ты, что жизни наше может быть ярче, чем сон.  

Уж прощаться пора…  

Дам тебе я хрусталь-кабошон,  

Что в одном из моих телескопов мне верно служил.  

Он теперь не к чему мне, так может, тебе пригодится.  

Он подарит огонь и согреет, коль будешь без сил,  

Он и воду очистит тебе, коль захочешь напиться.  

Пусть же будет дорога твоя и верна и легка.  

Если нужно — найдёшь ты свою вдохновенную птицу.  

Если нет — отпусти, да иди на свои берега.  

Что ж, иди; скоро полдень — и светом горят облака;  

Только лучшее, что в тебе есть, не кидай на дороге,  

И живи не стараясь казаться примером для многих.  

Солнце ясное пусть осветит тебе путь свысока”.  

3.  

Да, оно освещало дорогу до сумерек тихих.  

Но когда снова вечером ясным вздохнула земля,  

И тропинка на гребне сосновый холмов приутихла,  

И пошла неспеша по тенистому мшистому склону,  

Тогда солнце разлилось по синему небу безмолвно,  

Будто так провожая уход постаревшего дня.  

И обычно тревожные жители рощ корабельных —  

Изумрудные сосны — молчали; на верхних ветвях  

Отбивались чуть видные проблески алого неба;  

Сквозь кусты пробивались, краснели на тихих прудах,  

Что рассыпаны были по склонам; и тонкая лента  

Ручейков еле видимой нитью их вместе сплетала,  

Ожерельем зеркальным лежала на этих холмах.  

А лучи, ухватившись за сосны, просили спасенья,  

Но не слышала ночь; она медленно-медленно шла,  

Поднимаясь по склону, и спала сумрак, и сенью  

Покрывала листву и деревья и все, что могла,  

Терпкий запах смолы разливала она из кувшина,  

Сонный ладан, что сковывал тихую жизнь до утра.  

Будет тенью по лесу бродить тот, кому не до сна,  

Звук шагов его сумрак развеет серебряным дымом.  

В тени папоротник отзовётся. Его голоса —  

Шёпот листьев широких, усохших, побеленных светом;  

Эти листья подобны страницам утерянных книг,  

Что неведому людям, что с древности ждут только миг,  

Когда правда о них разнесется, как эхо, по ветру.  

И шумят эти листья, и древние шепчут заветы,  

Но пока не нашлось человека, чтоб выслушал их…  

Небо чистое нынче, и кажется, ясные звезды  

Превратились в пески, что лежат на дорогах сквозь лес.  

Они сыплются временем с купола синих небес,  

И считают мгновенья, как был этот мир ими создан.  

Не зажжет, не согреет их нынче вечернее солнце,  

Хоть и живо оно, о ещё не растаяло воском  

На подстилке из мхов, из иглицы — на мягком ковре.  

Нынче кажется, что колесом по холму, по крутому,  

Солнце красное катится вниз, где глубокий овраг,  

Там, где речка болотистая, там, где копится мрак,  

Потухает оно; там и ждёт терпеливо и томно  

Когда утро его позовёт, когда даст верный знак…  

Как же хочется быстро погнаться за солнцем по склону,  

Полететь тихим ветром, чтоб ветер в ушах зашумел,  

Да в то место, где пленные солнце вздыхает, спуститься,  

Да достать из трясины, да мигом вдохнуть в него день,  

Да подкинуть сильней, чтоб летела оно, будто птица,  

Чтобы лесу хрустальному золотом дало напиться,  

Чтобы с шёлка зеленого стёрло холодную тень.  

Странник шёл по дороге, что дивно казалась знакомой;  

Он узнал это место и компас в руке опустил:  

Так и есть, эта стрелка, она привела его к дому.  

Здесь, где все начиналось, жила его радость и воля.  

Путник вспомнил и тихо упал на колени без сил.  

Все пригорки знакомы; побродишь по лесу немного  

И придёшь к деревнях, где пасутся стада на лугах,  

Там, где песни слышны и где прячутся избы в садах,  

Да темнеют повозок следы на песчаных дорогах.  

Но садилось уж солнце, тропинка темнела в глазах,  

И бродяга присел средь тени на речном берегу,  

Тонкой лупой хрустальной лучи заходящего солнца  

Он поймал; яркий отблеск упал на сухую листву,  

Разгорелся костёр, и огонь разогнал синеву,  

Что в преддверии ночи потоком над тропами льётся.  

Стихли рощи сосновые. Путник прилёг на траву,  

Стал смотреть, как над ним, в вышине непомерной, звенящей,  

Дремлет дуб-великан — верный сторож долины и чащи;  

Не сломить его ствол, не объять; и широкие ветви,  

Он раскинул как купол, укрыл за собою полнеба.  

Даже лезвие тонкого месяца в них пленено…  

Этот дуб был тем самым, что звонкую песню свирели  

Даром страннику отдал… Ах, как это было давно!  

Что осталось от музыки яркой, и сильной, и смелой?..  

Сколько отдано дней в пустоту, сколько дел решено,  

С тех времен, как оставило время его одного,  

И как главное в жизни, столь долгой и бренной, отняло.  

Не вернётся, казалось, та чудная жизнь, когда он  

Раньше солнца вставал — тогда свет был пьянее, чем сон.  

Тогда свежими силами песня цевницы питала:  

Он услышит, бывало, как птицы щебечут в тени,  

В голове его мигом мелодия песни сложится,  

С нежным голосом флейты легко в тишине заструится,  

Чтобы долго не гаснуть. Так шли незаметные дни.  

Его песни любили — они людям радость дарили,  

Оттого все и звали и ждали свирели всегда,  

И, казалось, светлыми от музыки той города —  

Флейта дала враждующим мир, а болеющим — силы.  

Люди верили в то, что не смолкнет она никогда.  

Он и сам в это верил забвенно…  

Но что же случилось?  

Отчего смолкла музыка — птица её унесла?  

Но была ли та птица с ним рядом, аль просто приснилась?..  

Может, зря он искал её — зря обошёл он полмира,  

Пока сердце надеждой слепою сгорело до тла.  

Та чудесная жизнь не вернётся теперь уж…  

А может  

Он неправ, он сумеет былую мечту воротить?  

И забудется снова, и станет в блаженстве творить,  

Может, путь к этой жизни не так уж и долог и сложен?..  

“Нет не птицы, не флейты со мною, но я ещё здесь,  

И творил волшебство я, бесспорно, своими руками.  

Помнит слух мой звучание музыки под облаками.  

Я ещё поборюсь!  

Я услышу души своей песнь! ”  

Он вскочил, этой мыслью ошпаренный.  

Взором горящим  

Он откинулся холодную темень полуночной чащи,  

Быстро выхватил в тени дубовую ветку большую,  

Что, должно быть, была ещё давеча сорвана бурей.  

Резал дерево светлое он перочинным ножом,  

В блеклом свете едва ли способный его различить.  

В этот миг он готов был о всем в этом мире забыть,  

В этот миг он, как старый шаман, колдовал над костром.  

И когда лишь работа над флейтой к концу подходила,  

Ночь его подкосила, и вскоре забылся он сном.  

Ему чудилась птица волшебная, что прилетела  

Из далёких земель, лишь свирели заслышала звон.  

Будто села она рядом с ним и тихонько запела,  

Их чудесные трели лились, как река, в унисон…  

Он проснулся от первого проблеска солнца за полем;  

Когда ранние птицы несмело шептали над ним,  

Свежий ветер играл, осмелевший от света и воли,  

И шумели высокие кроны, сверкает листвою,  

И речушка, согреться первым лучом золотым,  

Заискрилась, песчаные дно янтарем усыпая —  

Неширокая, мелкая, чистая, словно слеза.  

В её свежей, прохладной воде верховодки сновали,  

И с течением тихим, да быстрым, вдали исчезли.  

Но темно ещё в чаще, лишь изредка лучик в глаза  

Через ветви густые пробившись, засветит едва ли.  

Странник встал; флейта рядом лежала, покойно ждала,  

Будто чья-то душа вмиг вдохнет в неё жизнь, даст проснуться.  

Взяли руки родные ее; вот и звуки несутся,  

Эти первые звуки несмелые будто слова,  

Говорящие правду; но древний язык не понят,  

Оттого улетают они, их теперь не догнать.  

Да, звучала над тропами музыка, только не та.  

Нет, не та это флейта, которой волшебная сила,  

Окрыляла когда-то и бурей несла над землёй.  

Только эта цевница хранит в себе дивный покой,  

Никому не подвластный. Звучанием тихим и милым  

Она тоже способна просторы земли покорять.  

И она награждает пускай и не крыльями ветра,  

Но крылом соловья полевого; и солнечным светом  

Освещает она, чтоб дорогу во тьме не терять.  

Если рядом нет музы твоей, может, сердце подскажет?  

Аль сумеет соткать эту песню из трав полевых,  

Из ручейной волны, из песка, из опавшей листвы,  

Что душистый постилкой на душу холодную ляжет?..  

Может, вовсе не нужен и тот, кто расскажет тебе,  

Как пройти по дороге творца, по туманной дороге —  

Только светлое сердце её осветит в темноте,  

Словно странник, что ищет прекрасное в поле широком…  

Звук за звуком спешит, льётся музыка. Быстрое время  

Будто стало забвенно, да слушает. Песня легка…  

Менестрель снова чувствует в сердце своём вдохновенье,  

Не нужна больше птица волшебная издалека.  

Он пошёл под зелёными ивами берегом чистым,  

Сел на маленький мост деревянный и долго играл.  

Да дрожал отблеск музыки светлой на кончиках листьев,  

Да гулял на воде столь неистовым светом огнистым,  

Что вода засияла, и этот огонь ослеплял.  

Рассвело. Зашумели, ожили тропинки лесные,  

И наполнится день пестрым говором птиц до краёв,  

Распустились цветы, лучше тех, что меж царских садов,  

Запах мёда, столь терпкий и сладкий, по склонам разлили.  

Ветер вереск в букеты связал узелком паутины,  

Слабым шумом в сухих камышах проходил над ручьём.  

Слились флейта, шум листьев и крик недалёкий утиный,  

И они говорили; жаль, мы не узнаем, о чем.  

Странник глянул на реку: под ним, под искристой волною  

Собрались разноцветные рыбки; блестя чешуею,  

Они слушали музыку, тихо за воду держась.  

И стрекозы сновали вокруг, и садились на ветви,  

И ловили зелёные зайчики яркого света,  

Прилетали синицы напиться воды, не боясь.  

Все светились, и жизнь эта чудная, что зарождалась,  

Согревала теплом, хоть она и была — только малость  

Среди мира большого, средь тысяч путей и идей…  

Менестрель наклонился к реке, не скрывая улыбки.  

“Я вернулся”, —  

Сказал он вполголоса маленьким рыбками.  

Заиграла свирель, освещая начавшийся день.