Беседа с Доктором, которой не было

Антон Павлович тихо нежился на веранде своего дома, наслаждаясь последними днями лета. Солнце ласково обнимало тонкие черты великого писателя, теплый южный ветерок слегка теребил взъерошенные волосы. Болезнь понемногу съедала жизнь Чехова, день за днем становилось ему все хуже. Он очень изменился внешне: цвет лица приобрел сероватый оттенок, губы стали бескровны, еще больше похудел, заметно поседел, а сердца все чаще пропускало удары, да и процесс в легких расползался все сильнее, поэтому одышка стала постоянной напарницей Чехова, мешавшей жить полной грудью и появились симптомы туберкулезного поражения кишок. И все же – жизнь продолжалась.  

– Так что, доктор, – обратился Чехов к Яковенко – Я – психастенический психопат?  

Интерес к личности и творчеству писателя был огромный, особенно проявился он в начале 1890-х годов, тогда Чехов познакомился и сблизился с выдающимся русским психиатром В. И. Яковенко. Писатель работал над двумя своими знаменитыми повестями о душевнобольных – «Палатой №6» и «Черным монахом» и ему потребовались консультации специалистов психиатрии, вот тут и произошло их знакомство.  

Тогда собратья – врачи шокировали самого Чехова-человека, поставив ему диагноз, звучащий для уха непосвященных весьма угрожающе.  

– Давайте смягчим диагноз, ведь психопатия не болезнь, а определенного рода болезненный характер, наличие которого ни в коем случае не отменяет способности к творчеству. Вы, Антон Павлович, обладая некоторыми яркими чертами психастеника, как личность не можете быть сведены или исчерпаны какими-либо определениями – В. И. Яковенко говорил уверенно и спокойно, пытаясь разъяснить свою позицию.  

– Тем не менее, доктор, мне необходимо «переварить» и принять такой сугубо медицинский взгляд, хотя это и не просто. Возможно, это возмездие за мою посмертную консультацию, посвященную болезни иудейского царя Ирода, появившуюся в 1892 году в рождественском выпуске газеты «Новое время». (Чехов улыбнулся) Однако, ощущаю себя психически здоровым. Правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто по-житейски естественное. Так, поясните подробнее симптомы моего предполагаемый диагноза.  

Яковенко, сначала растерявшись, улыбнулся любопытству писателя и продолжил:  

– С удовольствием... Психастеник – это особый клинико-психологический тип личности, впервые описанный французским психиатром П. Жане и характеризующийся заметным преобладанием тревожных умственных сомнений над живой конкретностью чувства и эмоционального переживания. Неуверенность в своих чувствах, заставляющую обременять жизнь страданием.  

Действительно, нельзя сказать, что Чехову не везло в личной жизни. Женщины его любили, и он любил их в ответ, но единственный мир, где он чувствовал себя самим собой, – одиночество, из этого вытекал его страх перед женитьбой, и непонятные отношения с влюбленными в него женщинами, которых он «измучивал», ведя с ними двойную игру(всегда смешно уходя от прямых ответов. ) Однако, все отношения были сопряжены со страданием, даже женившись( довольно поздно), он в шутку говорил, что ему нужна такая жена, которая, как луна, появлялась бы на его небосклоне не каждый день. Такой и была Ольга Книппер – актриса московского художественного театра, которая позволяла ему много страдать в одиночестве, даже будучи уже смертельно больным. Яркий образец этой двойственности в письме Чехова к любимой женщине: «Я буду в восторге, если Вы приедете ко мне, но, боюсь, как бы не вывихнулись Ваши вкусные хрящики и косточки. Дорога ужасная, тарантас подпрыгивает от мучительной боли и на каждом шагу теряет колеса. Когда я в последний раз ехал со станции, у меня от тряской езды оторвалось сердце, так что я теперь уже не способен любить».  

Яковенко продолжал:  

– Свои сложности в личной жизни психастеник компенсирует беспокойной деятельностью ума, напряженно анализирующего непонятную для него ситуацию, при этом, как правило, только еще более запутывая ее. Ум же психастеника остается полностью реалистичным: всегда привязанным к этой действительности, он не может найти успокоения для мира вокруг и себя.  

Чехов писал о том, что во многих письмах : «безличное и безвольное состояние», «у меня не характер, а мочалка», «противная физическая и мозговая вялость», «нервы скверные до гнусности», «смертная тоска по одиночеству», «отвратительное психопатическое настроение». И еще несколько выдержек из переписки: «От жизни сей надлежит ожидать одного только дурного – ошибок, потерь, болезней, слабости и всяких пакостей…», «Я встаю рано и пишу. Утром мне хорошо, день проходит в еде, в слушании глупостей, вечером киснешь и хочешь одного – поскорее бы остаться solo».  

Этим объясняется отсутствие у психастеника глубокого религиозного чувства, поскольку оно заменено реалистической рефлексией в сочетании с нравственно – этическими переживаниями. Если взглянуть сквозь «психастеническую» призму, то обнаружится, что и постоянное колебание чеховского ума между «есть Бог» и «нет Бога», и обостренное чувство ускользающей жизни, и концептуально – смысловая незавершенность чеховских текстов, в которых стремление героя разрешить важный для него вопрос приводит к окончательному увязанию в его «непроходимой» сложности, то есть все то, что считается аксиомами – может быть истолковано мучениями тревожной души, бессильной, несмотря на отчаянные попытки воли, собрать их в цельный узел ( но гениальный).  

Чехов задумался, смотря больше не в даль на горизонт моря, а вглубь его:  

– Может, этой причине я часто и намного острее других людей чувствовал неизбежность своей смерти, знал диагноз и понимал всю неизбежность ситуации, но как это меня тревожило и мучало.  

– Еще важный факт – Педантичная требовательность к самому себе, внутренний мир, действительно очень хрупкий, тонкий, болезненно – чувствительный, необходимо постоянно защищать от всевозможных вторжений извне, представляющихся ему слишком грубыми и вульгарными; случается, что психастеник тянется к веселым, шумным компаниям, но быстро устает от их шума и начинает тосковать по одиночеству, столь благотворному для него, особенно если он творческая личность.  

Чехов засмеялся:  

– В этот диагноз вписываются и мое раздражение на бесчисленных гостей, многих из которых я накануне с настойчивостью радушного хозяина приглашал к себе, и упорное нежелание участвовать в помпезно – торжественных мероприятиях, где требовалось публично произносить речи. Тем, кто знает мою жизнь не по официальным версиям и парадным биографиям, не может не согласиться, что предлагаемое описание психастенического типа является точным и удачным, хотя несколько заостренным, житейским моим портретом. Можно упрекнуть психологов в том, что они, игнорируя азы филологического анализа, не различают автора и героя и, подобно неискушенным школярам, приписывают свойства последнего первому и наоборот.  

Яковенко принял вызов Чехова и продолжил:  

– Проводя такое разделение, мы неизбежно превращаем автора в носителя некоего высшего знания о мире, пусть и догматического, которое должно превосходить ограниченные разумения его героев. Однако тогда игнорируется универсальная психологическая истина, согласно которой уже сам выбор героев и сюжетов производится автором, исходя из особенностей его душевной организации: он никуда не может от нее уйти, она диктует ему характер этого отбора, делая, иногда вопреки его собственным намерениям, многих его героев психологически точными копиями авторского «я». Выраженными психастеническими чертами характера, подобно самому Чехову, обладают многие его герои, например Володя из одноименного рассказа, Иванов из одноименной пьесы, Огнев из рассказа «Верочка», мальчик Егорушка из «Степи», студент Васильев из рассказа «Припадок», профессор из «Скучной истории», Войницкий из «Дяди Вани» и даже несчастный Червяков из хрестоматийной «Смерти чиновника». Добрый, человечный чеховский анализ исключает деление героев на абсолютно положительных или отрицательных: в описании симпатичных персонажей постоянно присутствует ирония, «снижающая» образ до «слишком человеческого», и наоборот – даже для скверных героев автор находит крупицу сочувствия. Также исключается абсолютизирование комического и трагического: в одном неизбежно присутствует и другое. То, что описывает Чехов-писатель, не похоже на чудовищный бред гениального Гоголя. Это также не Иван Карамазов со слезинкой ребенка, не князь Андрей на Аустерлицком поле. Все, что описывает Чехов, гораздо проще, прозаичнее, это обыкновенная жизнь обыкновенных людей. Но все это пессимистично, как письмо Ваньки Жукова «на деревню дедушке». Только в отличие от мальчика, Чехов знает, что никакое обращение ничему не поможет и никуда не дойдет- ведь впереди маячит:  

«…Смерть – жестокая, отвратительная казнь. Если после смерти уничтожается индивидуальность, то жизни нет. Я не могу утешиться тем, что сольюсь с вздохами и муками в мировой жизни, которая имеет цель. Я даже этой цели не знаю. Смерть возбуждает нечто большее, чем ужас…».  

– Кстати, утром последнего дня жизни я уже проснулся в бреду. Позвали врача. Доктор осмотрел меня и попросил принести шампанского. Я знал, что если врач после осмотра коллеги видит, что надежды нет, он должен преподнести ему бокал шампанского, поэтому выпил его с большим удовольствием, и со словами “Как давно я не пробовал игристого вина”, повернулся на бок, подумав, что моя жизнь могла бы уложиться в нескольких словах: глушь южной России, город Таганрог, отец – владелец лавочки, убежденный в нескольких несложных вещах: надо бояться Бога, семью содержать в строгости, детей пороть; братья ( двое впоследствии станут хроническими алкоголиками), сестра, мать, убожество провинциального мещанства, среднее учебное заведение, уроки в старших классах, отъезд в Москву, университет, бедность, короткие юмористические рассказы в плохих журналах, докторский диплом, потом литературная известность и материальная обеспеченность, короткий расцвет, поездка на Сахалин, затем начало болезни, Мелихово, Ялта, медленное умирание, женитьба на О. Л. Книппер за четыре года до кончины, Германия, Баденвейлер, «Ich Sterbe», смерть. Теперь я крепко уснул и больше не проснулся.  

Ах, если бы этот разговор мог состояться тогда – долго до кончины... Но увы. Однако ни биография Чехова, ни его врачебная профессия, ни его «психастения» не объясняют целиком его творчества. И если надо непременно оставаться в рамках этой схемы – жизнь и творчество, то более правдоподобным кажется утверждение, что не жизнь Чехова определила его творчество, а его творчество определило его жизнь. «Работая, я всегда бываю в хорошем настроении». Как все замечательные писатели, он слишком много увидел, слишком много понял, слишком много создал. Он ушел, не оставив в том, что он написал никаких иллюзий, надежд, обещаний лучшего будущего. Лишь убежденность в том, что «В человеке все должно быть прекрасно…».  

В этом высказывании заключатся абсолютно трезвый и лишенный всякой патетики взгляд Чехова на самого себя.  

( работа опирается на современные исследования психологов и психиатров)