Дзэн

В юных вселенских сумерках (раскаленные потоки лаванды) шел Панас с псом-метисом через лес темный, как бесхозяйственная пила. На опушке в здании закрытого интерната для конных детей-горнистов он нашел в подсобном помещении хрустальную вазу. Ваза происходила из ГДР. Ее толстые крахмальные стенки пронизывали лучи и звезды.  

Как только Панас ощутил в руках нежную, надежную тяжесть, на границе его зрения за мутным золотящимся окошком родилось таинственное движение. Пес встревожено дернул ухом, и мальчик вернул вазу обратно на охапку жердей для барьеров, откуда взял ее дотоле долей минуты. Гнилые, слежавшиеся жерди были покрыты кучками фламмулины, похожими на груди Артемиды Эфесской.  

Панас выглянул в окошко опять – кособокое пугало выросло на полянке, и оно улыбалось зубами из обломков коричневого стекла. Его глаза блестели крышками консервных банок. Из серого пальто торчали штыри и крючья. Пугало приближалось, оно было на шесте, но не прыгало, а будто плыло.  

Панас испуганно схватил вазу, чтобы, если монстр встретит у дверного проема, отбиться предметом искусства путем броска. Когда он посмотрел в окно, там оказалось пусто. Только скакали с ветки на ветку некрупные немые птицы.  

Опытно Панас понял, что тяжесть избавляет от присутствия нелепого, потустороннего существа. Мальчик вышел из интерната, держа вазу над головой, и упал в мир. Пес рысачил, посвистывая, в окрестностях.  

Со временем Панас научился постоянно, как индийский садху, держать руку поднятой. Она усохла и потеряла чувствительность. Отросшие ногти, завитые спиралями, обжимали снежножопый хрусталь. Иногда мальчик думал разбить нечаянное приобретение, но от мысли о приближающемся монстре трусил капец. Учителя из-за поднятой руки стали считать Панаса прилежным учеником. Часто они, оценивая как вызывающий его зримый энтузиазм, пытались мальчика подловить и задавали сложные, каверзные вопросы. Устав выглядеть глупцом и посмешищем, Панас принялся усиленно заниматься, что и определило его будущность.  

Он стал владельцем мебельного салона.  

А во время ночной бессонницы, когда отодвигались и клиенты и древестность, Панас в малиновом свете лавовой лампы ощупывал себе лицо свободной рукой, медленно осознавая шипы и иголки, заусенцы жести и острые стеклянные грани. Ощущение родства наполняло душу любовью к пугалу. Любовь смешанная со страхом действовала, как притяжение.  

Ночью Панас отъехал от города и, оставив свою теслу на обочине, вошел в злаковую монокультуру. Вазу он швыранул в кювет и, когда появилось пугало, окатил его отрешенным, демоническим взглядом. Впрочем, это было уже не пугало даже, не искаженное эмоцией оно явило свою истинную суть – катящийся зеркальный шар, перекати-поле. На изменяющейся поверхности дрожало, как радуга, цепкое отражение.  

Шар приблизился, и Панас оказался нос к носу со своим двойником. От дыхания зеркальное стекло лопнуло, осыпав его серебряной трухой. Мир от этого не изменился, не распался, обнажив тайну, вещи оставались в предопределенных им берегах. Разве что выглядели они теперь чуть более таинственными и светлыми и на весу ощущались легче на несколько граммов.  

По большому счету, Панас не сделал ничего выдающегося.