А ты против?

Ну привет, моя серая беспроглядная тоска! Как я тебя долго ждал!  

***  

Девять утра. Не лучшее время, чтобы очнуться осознания, куда же покатилась твоя и без того, лежащая на днище, жизнь. Если ты богат – утро для тебя проходит духовно и мимо. Согласитесь, когда тебе не приходится задумываться над тем, что ты будешь жрать на следующий день, каждый раз продирая глаза после сна, а скорее наоборот – куда же потратить очередную порцию накопленного капитала, время, в которое за окном начинает вставать пышущий жизнью шар, кажется тебе слишком вдохновляющим. Остальным же – соболезную.  

***  

Таким образом, еще один день терзаний, смятений и душевного беспокойства настал слишком предсказуемо. Я встала, подумав о том, зачем вообще я была рождена на свет белый и в чем смысл бытия, и пошла умываться. Ближайшие часы моего существования обещают быть долготечными и утомительными.  

Даже приложив титанические усилия, не смогу вспомнить степень опустошения моей души в момент сих событий. Однако с уверенностью отмечу – оно было хуже, чем сейчас, спустя почти год. Беря во внимание сам факт моего невротизма в семнадцать лет, удивляться тому, что такие события могли со мной произойти, попросту глупо. А коль ты, мой юный или неюный читатель, образованней, чем типичный обыватель, то должен знать: по закону Мерфи(чтоб его мыши съели) вероятность любой не очень тобою желанной хуйни возводится в абсолют, стоит только о ней подумать. А я тогда думала о многом.  

Пишу и всю трясет. Тело помнит. Тело еще не прожило.  

Четыре часа. В отличие от девяти, – это время, когда ты, бедолага, бренно коптящий небо, уже оклемался от утреннего экзистенциального кризиса и начинаешь искать компенсацию. Начинаешь искать доказательства того, что ты все же существуешь. У невротиков это игры, в которые играют люди. Крючки, треугольники Карпмана, эмоциональные качели, физическое и психологическое насилие – это все эхо в лесу. А орёшь ты на самом деле: "Помогите мне почувствовать себя живым”.  

Он зашел в мою квартиру как ни в чем не бывало с эмоциями на лице, которые я никогда не могла прочитать. Сталь. Все такой же высокий, чертовски красивый и будто бы родной. Удивительно, как критическое мышление улетучивается при условии, что в детстве родители делали все, чтобы единственным посылом твоей впитывающей, как губка, психике было “просто так тебя никто не полюбит, если даже мы этого не делаем”. Не было ни одной из понятных причин, зачем, мать его, этот человек здесь. Но он попался на мой крючок. Точно такой же, как и я. Зависимый и недолюбленный. Больной.  

Я помнила всех его женщин, я помнила все его самые наихудшие в мой адрес поступки. Это не человек. Флюгер. Почему я была привязана к личности, которая могла душить меня коленкой, кричать на меня во все горло, швырять об стены, а потом нежно засаживая, плача во время секса, шептать на ухо слова прощения? Потому что в принципе я сама была способна на что-то в этом роде. Подобное притягивает подобное. Идеалистическая хуета. Просто тогда меня это устраивало и возбуждало.  

Вопрос, который раздирает тебе кожу, вгрызается в плоть и вытрахивает из тебя все живое – “Почему? ”. Почему ты, ебаный в рот, такой ублюдок, почему ты все это делаешь со мной, с нами, почему ты меня обидел, почему я чувствую такую сильную боль, что её страшно прожить в полной мере, почему мне так плохо, почему я. И из всего потока отчаянных воплей мы выуживаем лишь одну крупицу, один алмаз, который был до этого растворен в воде и ускользал от нашего взора. Фокус к концу тирады начинает смещаться с “ты ублюдок” до “почему я” соответственно. Мне плохо, да, господи, мне так плохо, я пытаюсь абстрагироваться от этого страдания, закрыться в норке от него, ибо осознавать, что до такой психологической эпилепсии я себя довела сама, очень страшно. Можно ебнуться.  

Я могла бросить тебя, отбитого мудилу, в первые дни нашего знакомства. Я уже тогда знала, что с тобой что-то не так. Но ты тоже забросил крючок. А я тоже на него попалась. Зачем я это сделала, господи, не хочу чувствовать такую сильную боль, не хочу, помогите кто-нибудь. Клац. Закрыто.  

А на деле...  

– Это нормально по-твоему, врать своему любимому человеку?  

– Не помню я такого. Я не врал.  

– Ты говорил, что censored, видимо, героиня твоих ночных фантазий к тому же, для тебя идеал женщины. Она знает, что спустя день после столь пафосного изречения, ты пьяный плакал у меня на коленях и просил прощения?  

– Это тебе твои подруги напели?  

– Так твои же и напели.  

– Это бред, что ты хочешь от меня?  

Щелк. Больно. Я слишком гордая для этого дерьма. Больно слышать, что от меня инициатива исходит, а от кого-то нет.  

– Я хочу знать, зачем, почему? ПОЧЕМУ?  

– А зачем было резать руки и запираться в моей ванной? Ты что натворила и зачем?  

Стыд. Вина.  

– Ты на мои вопросы будешь отвечать?  

– У меня нет ответа на твои вопросы.  

И это чертовски верно. Но самое главное – здоровому человеку вообще не надо знать ответы вопросы. Даже так – им не хочется знать ответы на эти вопросы, потому что от них не лучше и не хуже. Попытки на них ответить превентивно выглядят, как оправдание. А заплакала от того, что не могу ни оправдать его, ни быть с ним, ни быть без него. Как наркоманка. Это действительно зависимость. Больно уйти. Физически больно. Ебаная ломка вынет все твои внутренности, разберёт тебя по кусочкам, а потом собирать себя ты будешь очень долго. Но инструкцию по сборке человека тебе дать забыли, поэтому немудрено, если конечный результат будешь отличаться от начального образца.  

– Курить будешь?  

– Буду.  

– Иди ко мне. Садись.  

Мы сели на окно и начали почти светский разговор. Либо он делал вид, либо ему действительно было интересно, как я поживаю. А последнее хуже во сто крат, ибо мне он был неинтересен от слова совсем. Я хотела, чтоб обслужили мои травмы. Чтоб меня прижали к себе сильно-сильно, поцеловали во уста да сказали, что любят больше жизни и защитят от всего говна навалившегося. Я искала защитника. Отца. Сильную мужскую фигуру. Значимого взрослого. Однако какова ирония: в детстве у меня не было подобного человека, именно поэтому я искала мужчин, которые заранее не подходят на эту роль. Вот никак.  

– Скажи честно. Скучаешь? – баритон рассек звенящую тишину. – Нет. А по чему?  

– Согласись, было классно сидеть на окне, пить пиво и трахаться.  

– Ну по этому может быть и скучаю, – предалась воспоминаниям я.  

– По пиву или по трахаться?  

– Можно и по пиву, и потрахаться. – Это предложение?  

– А ты отказываешься?  

Вот я и оголила сцену, что назойливой мухой хаотично двигалась в моем сознании.  

Не покривлю душой, если скажу, что произносить вслух это было страшно. Мне казалось, он уже не воспринимает меня как девушку или как человека, которого когда-то любил. Но крючок был схвачен.  

– Сегодня точно не получится, – произнес он с явно ощущаемой тоской в голосе.  

– Почему?  

– Я обещал с ребятами встретиться.  

– Можно после этого.  

– Ладно, пива взять?  

– Да.  

Спустя много месяцев я все еще думаю, что произошло в тот вечер. Что это было? Неизбежность или попытка стать любимой еще хотя бы на один вечер? Попытка выпросить у неба еще капельку любви и защиты. Почувствовать себя в первый раз за много месяцев после нашей последней встречи живой.  

Скажу честно, его прихода в тот роковой вечер я ждала, как не ждала результатов экзамена впоследствии. Но когда он вошел, все такой же высокий, все такой же красивый и уже родной, хотя б на пару ближайших часов, и обнял меня так, как умел обнимать только он, я ощутила себя растекающейся по нему лужицей. В тот вечер глупенькая я и моя травмированная до неимоверности психика воспряла. Я оказалась в уже привычных, комфортных условиях вместе с человеком, которого и хотела, и боялась одновременно. Спешу отметить, что сама ситуация придавала огня, и навеса неизвестности в наших дальнейших с ним взаимоотношениях заставляла меня, буквально принуждала моё либидо подскакивать до уровня гималайских гор. Если бы он пришёл ко мне сам, признался в чувствах, извинился за причиненную боль и в виду этого сказал, что нам не нужно видеться, нам еще больно, ещё ничего не зажило, ЕСЛИ БЫ он встал в позицию взрослого – от моих беснований не было бы отбоя. Я бы истерила, пыталась торговаться, но не испытывала бы того, что испытала, когда он меня поцеловал в первый раз за тот вечер. Сам.  

До этого мы все так же сидели на окне, которое чего только не впитало. Ностальгировали, давили на вновь закровившиеся болячки, играли с чувствами друг друга.  

***  

– А помнишь, как мы под эту песню в гараже поцеловались? – уже знатно охмелевшая я дала ни с того, ни с сего волю ностальгии ебать мое нутро, как ей захочется.  

– Как такое можно забыть. Эй. Ты что, плачешь?  

– Просто грустно. Слушаю и все накатывает по новой.  

А тебе что, не так грустно, как мне? Ты у нас обычно под песни плачешь.  

– Сейчас не хочется. Дай полюбуюсь на твои слёзы. Пока мы были в отношениях ты походила на ледышку.  

– Ты правда так думаешь?  

– Да.  

***  

– А я бывает, когда мастурбирую, вспоминаю твоё лицо во время оргазма и всегда сразу же кончаю. – Спасибо, буду знать.  

***  

Вечер открытий. Вечер разочарований. Вечер несбывшихся надежд и неисполненных обещаний.  

– Молодой человек, давай просто останемся друзьями? Просто иногда вести те же философские дискуссии, которые мы вели до этого, пить вино и заниматься сексом.  

– Да, давай.  

А потом этот поцелуй.  

Это все так лирично выглядит только в книжках и рассказах. У простых и здоровых людей нет таких драм. Им неинтересно. А мне было очень интересно, кто же первый из нас двоих перейдет эту запретную черту под названием “мы же просто разговариваем, мы здесь собрались совершенно не для того, чтобы наконец-то заняться сексом с тем, чьи привычки знаешь уже наизусть”. И именно пустота, безнадёга, тоска, разочарование и попытка закрыть гештальт толкнули нас обоих на это.  

Он подался корпусом ко мне, сделал затяжку и прикоснулся своими восхитительно мягкими губами к моим. Ощущения от него отдаются во мне до сих пор. Представляете, я помню не столько сам секс, сколько этот чертов поцелуй. Меня прошибло током от макушки до пят. Я поняла – вот оно. Это чувство, ради которого стоит жить. Это похоже на любовь. Этот жизненный импульс вонзается в твой мозг и заставляет тебя искать добавки всю жизнь.  

Мы долго обнимались. Сжимали до хруста в ребрах друг друга в объятиях, если выразиться точнее. Мы целовались, мокро, скомкано, стукаясь то и дело зубами, но с удовлетворением.  

А потом его умелый язык коснулся моего клитора, и я совсем потерялась в ощущениях. Но я была живой. Я чувствовала здесь и сейчас, и удовольствие, которого не испытывала, даже будучи с ним в отношениях.  

– Да, детка, я знаю, что ты скучала, ты такая сладкая, господи, скажи мне это сейчас, – говорил он, отрываясь от моей вульвы.  

Как мне нравились его выражения, особенно горячими они были во время того, как он сам начинал возбуждаться от вида моего удовольствия.  

– Господи, какая же ты мокрая, скажи мне сейчас же, что ты скучала по тому, как я это делаю, – эта фраза въелась в мою память так крепко, что клещами не вырвать. Воспоминание о его хриплом в тот момент голосе даже сейчас отдается в самом низу живота.  

А я очень не хотела, чтобы он останавливался. Поэтому отмахивалась “Боже, да скучала я”  

Я была очень близка к оргазму. Но как это бывает у женщин, слишком много факторов должны слиться воедино, чтобы достигнуть пика удовольствия. И в момент, когда я сидела на нём сверху, помогая себе рукой, внезапно открыла глаза. В моей голове тут же начали ворохом виться мысли о том, что всё это ошибка. Чувство неправильности сего действа обухом ударили не только по моей моральной составляющей, но и по моему возбуждению. Он бросил свой расфокусированный взгляд на меня. Кажется, у меня все было написано ровно на физиономии.  

Он резко схватил меня за шею и нагнул вниз, заставляя опуститься до уровня его рта. Я чувствовала грудью и животом, какой он горячий, как напрягаются мышцы пресса, когда он вдалбливается в меня до мяса. Но то, что он сделал в дальнейшем, навсегда закрепит его в моей жизни, как ебыря-виртуоза.  

Зная, что мне нравятся прелюдии с удушением, он усилил хватку на шее, вжал мое лицо куда-то в подушку и начал вылизывать моё ухо. Его дыхание било сильнейшими ощущениями по каждой части моего тела. И вдобавок к мокрым звукам, громким шлепкам тел, которые уже подталкивали меня к краю, он произнёс: – Давай, малышка, моя хорошая, сделай это для меня, кончи для меня, я хочу увидеть твоё лицо во время оргазма..  

И я сдалась. Это был хороший трах. И хороший вечер.  

После этого мы больше ни разу не встретились.