Чёрный Атом

1  

— Хочешь посмотреть?  

Доктор держал крохотный, «похожий на барабанную палочку эльфа», инструмент над белоснежной салфеткой. Затем, едва уловимым движением руки стряхнул соринку с острия, и она, сорвавшись вниз, послушно легла на приготовленное ложе, контрастным чёрным цветом нарушая его белизну.  

Мальчик наклонился, чтобы лучше рассмотреть так долго мучивший его «преступный» предмет, увидел крупинку и опознал в ней кусочек угля, прежде чем тот исчез. Исчез под легким дыханием ребенка, и этот факт, словно пронесшейся ураган, навсегда изменил окружающий мир. Пока совсем незаметно, но также неотвратимо и непредсказуемо.  

2  

Ласковый доктор отчитывал молодую неопытную горничную, взятую «в помещения» из далёкой деревни с неделю назад и теперь смиренно стоящую перед барином. Руки её беспрерывно оглаживали передник, а виновато-испуганные глаза смотрели в пол. Неизменная накрахмаленная наколка слегка сдвинулась в курчавых смоляных волосах к порозовевшему уху, и девушка не смела её поправить.  

Неприятный разговор, несвойственное для доктора занятие — он делал это с неохотой, но провинность девушки была серьёзной: мало того, что она нарушила строжайший запрет заходить в смотровую, но дело могло кончиться пожаром.  

— А про лупу ты откуда знаешь? — Доктор решил, что назидательного сказано достаточно и девица, судя по внешнему виду, раскаивается…  

— Я, барин, не знаю про… Слова этого… произнесь не могу, срамно как-то…  

— Не реви… Слово как слово… Путаешься от страха… Вот это увеличительное стекло, которое ты брала, называется лупа. Тебе известно её назначение? Что ты бормочешь? Не слышу!  

— Про стёклышко знаю… Прошлый год к господам студент приезжал, траву ему охапками носили. Так он на неё через стекло смотрел. А ещё бывало, кругляк этот к глазу поднесёт, глаз страшный сделается… А ресницы огромные…  

— Понравился студент? Ну-ну, вздор потом… Зачем же ты, голубушка, мою ухватила?  

На столе, возле прожжённого пятна на зелёном сукне, лежали крупные и мелкие, гладкие и острые, осколки стекла, медная оправа с фигурной ручкой из морёного дуба — всё что осталось от великолепного инструмента мастеров немецкого города Йена.  

— Виновата, барин, как есть…  

Оказалось, её, в обход запрета, послали прибрать в кабинете, но забыли сказать, чтобы инструменты, боже сохрани, их трогать. Она и не посмела бы, только полюбопытствовать, а одинокую чёрную пылинку на зеркале с ремешком пожалела почему-то, не сдула. Так на мизинце и донесла её до залитого весенним солнцем окна и… лупу узнанную прихватила, чтобы рассмотреть кроху на прощание и выпустить на волю, в город.  

— А после прибираться начала, и почему вода в прозрачном блюдце загорелась — не пойму…  

— Не вода и не в блюдце, а Spiritus aethylicus в Петри. Да что там! Сам не закрыл… Ты лупу на окне оставила, а там солнце…  

— Верно, барин. Я кинулась, а огонь всё пуще… Испужалась я… Всё на пол летело… Люди сбежались…  

На последних словах горничной в дверях кабинета появилась хозяйка дома.  

— Если бы не люди, пустила бы ты нас по миру, — с порога зазвучал грубоватый голос. — Неумеха! Ступай, после с тобой поговорю. Теперь при кухне будешь.  

Девушка сделала неловкий книксен и выбежала.  

— Теперь с тобой, любезный друг!  

Доктор состроил смущенно-непонимающую мину:  

— А что с мной…  

— Опять за старое???  

— Какое старое?  

— Вот-вот, молодое, но вполне зрелое…