ЧЁРНАЯ ЛЕСНИЦА

Крахмов вышел на чёрную лестницу предприятия; в голове, страшно кружилось. Он вышел, и его обдало ветром. Чувство горечи засело где-то глубоко и спазмом отчаяния просилось наружу. Где-то совсем близко продолжался общий праздник, всеобщее веселье. Но Крахмову захотелось вдруг оказаться одному; вот так вдруг, внезапно. На лестнице было темно и прохладно. От большёго окна сверху падал пышный лунный свет. Крахмов мог уйти совсем, обычным путём, с всеобщего праздника, но тогда бы ему пришлось обходить, встречая на пути сослуживцев. Ему захотелось исчезнуть внезапно.  

И теперь он как бы оказался в ловушке, – потому что уйти чёрной лестницей он теперь не мог, т. к. внизу было заперто, – но и оставаться здесь было странно и не разумно.  

Пахло цементом и потом.  

В голове Крахмова, что-то затряслось и в доли секунды он успел лишь подумать, как легко сейчас сможет ухватиться за поручень, однако, тут же – на чём-то спотыкнулся и, промахнувшись рукой, ударился бедренной костью о перила и полетел вниз. Полёт этот был не долгий и не интересный.  

Крахмов долбанулся о ступеньки и в его голове тяжело завибрировало. Осознание боли ещё не пришло; оно было ещё впереди – сейчас ощущалась только эта тяжёлая вибрация и скрип черепной коробки. Ещё был хруст – что именно он сломал Крахмов не мог понять, потому что страшно заболели рёбра, особенно в области солнечного сплетения. Было тяжело дышать, нос захлюпал, дыхание становилось всё более болезненым и тяжёлым. Здесь, куда он вдруг свалился было очень темно. Тьма проедала изнутри и снаружи. Перебитые пальцы скребли по пыльным ступенькам, словно жили отдельным организмом и не переставали требовать, чтобы Крахмов немедленно поднимался, но всё остальное тело понимало, что бессмысленно на это даже надеяться. Нужно кричать, необходимо звать на помощь – пока не поздно, пока на это ещё есть силы. Крахмов уткнулся глазами в рукав пиджака, всячески сопротивляясь требованию всего своего организма – кричать. Звать сейчас кого-либо, взывать о помощи – было бы совсем ничтожным – если вообще кто-нибудь его бы услышал. А, что если даже и не услышат. Что если услышат и не придут. Ведь это он – Крахмов устроил этот спор на всеобщем корпоративном празднике. Ведь это он вздумал говорить о недостатках предприятия, о том, что всё не так радужно, как пыталось представить теперь начальство. Но, никто, никто не хотел соглашаться с ним, а даже напротив – выставляли теперь его любителем скандалов и явно желающим испортить всем праздник. Но Крахмов оспорил это утверждение и доказал свою правоту. Однако, согласились с ним, кажется лишь для того, чтобы он успокоился и не мешал всем остальным веселиться. Крахмов почувствовал лёгкое головокружение и вышел на чёрную лестницу. И теперь он лежал весь переломанный, здесь в темноте, а у всех остальных продолжался праздник.  

Где-то вверху был свет и там же вверху, за стенкой слушалась, – словно из другого измерения, – музыка. Не выдержав Крахмов гулко и измождено застонал, надеясь, что всё же этого из-за музыки никто не расслышит. Вдруг отварилась дверь, и кто-то ещё появился на чёрной лестнице.  

Их было двое – она и он. Помутневшим сознанием Крахмов не разбирая отчётливо смысл слов, каким-то чутьём всё же осознавал, что говорят они теперь о нём. Они прикурили сигареты и не осознавая того стряхивали теперь пепел прямо на лицо Крахмову. Они что-то говорили – её голос был особенно знаком Крахмову. Он хотел, чтобы именно этот её голос был последним, что он услышит, потому что ему ужасно хотелось заснуть от того, что силы покидали его. И хотя он точно осознавал, что засыпать теперь ему никак нельзя – боль, однако была нестерпимой, а стонать и просить о помощи всё-таки не хотелось.