Уход

Сон не спасет тебя,  

если у тебя устала душа.  

Арабская мудрость  

Старик сидел в кресле–качалке в гостиной своего небольшого, но уютного дома, и смотрел в панорамное окно. У его ног горел камин, тихонько потрескивая горящими поленьями и распространяя по дому вкусный запах горящего дерева, а из окна открывался прекрасный ночной пейзаж: с высокого берега, на котором стоял дом, было видно освещенную лунным светом широкую речку, неторопливо несущую свои воды к далёкому морю, темнеющий лес по ее берегам, и звездное ночное небо, в котором висел месяц, с одинокой звездой под ним.  

Сидящий в комнате был стариком постольку поскольку, так как при более внимательном рассмотрении он вызывал ощущение силы и мощи. На вид ему можно было дать лет семьдесят, хотя на самом деле его года давно уже перешагнули столетний рубеж. А если кто видел его со стороны, то мог и вовсе принять за более молодого человека, настолько стремительными и ловкими были его движения и пружинистый шаг.  

Он сидел в кресле полностью застыв, без всяких мыслей и желаний, слушая пение, доносившееся с кухни, и ожидая то, что должно было произойти. Он терпеливо ждал.  

Всю свою долгую, насыщенную событиями жизнь, он, вместе со своей спутницей, шел к цели, планомерно и скрупулезно накапливая в себе энергию и силу, повышая осознание и оттачивая внутреннюю дисциплину и мастерство. И вот момент настал, он чувствовал это. Осталось совсем недолго и его цель, сгореть во всепоглощающей вспышке осознания, превратив свою плоть, пребывающую в этом мире, в единый центр, единую светящуюся точку сконцентрированной энергии, будет достигнута. Если что-то и удерживало его еще здесь, то это легкая тревога за свою спутницу, «солнце всей жизни», которая должна была уйти с ним или после него, но в то же место. Он тревожился за нее. Тревожился о том, сумеет ли она сделать то же самое, что вскорости совершит он. Сможет ли уйти, а не умереть обычной человеческой смертью. Потому как она, в отличие от него, была всегда весела, легка, абсолютно безмятежна и даже не задумывалась обо всем этом. Ее не волновали сомнения или какие-либо опасения, она наслаждалась жизнью, каждой ее минутой.  

Вот и сейчас, готовя очередной кулинарный шедевр, она весело что-то напевала. Вдруг пение смолкло. Старик вскочил с кресла и кинулся на кухню, чувствуя, что он должен быть сейчас рядом со своей спутницей. Открыв дверь, он застал только ярчайшую вспышку света.  

— До встречи, душа моя! — услышал он где-то внутри себя.  

Его спутницы здесь уже не было. Здесь, в этом мире. Только по всей кухне перекатывались клубы радужного света и умопомрачительные запахи ее последнего, только что приготовленного ужина.  

– Ушла! Ушло «солнце мое»! — понял он.  

Радость затопила все его существо, вызывая невероятный подъем чувств. – Вот так раз, и ушла, безо всяких раздумий, сомнений и размышлений, как и положено истиной Женщине! — восхитился старик, — теперь пора и мне.  

***  

Сегодня Кристина была не в духе и была такой же нахохлившейся, как низко висящие свинцовые тучи в небе. Ее раздражало все: и этот парень-переросток рядом, ведущий свою колымагу по забитому машинами шоссе, и музыка, звучащая в машине, и осенняя погода, превратившаяся с самого утра в пасмурную хмарь, с накрапывающим дождиком. И, кроме того, на нее давило странное, незнакомое доселе чувство вины.  

Они с Костиком, этим недалеким обдолбышем, не были у стариков, за которыми должны были ухаживать, уже целый месяц! Хотя до этого посещали их регулярно почти полгода.  

Кристина работала в социальной службе по присмотру за пожилыми людьми. Тут, конечно, платили небольшие деньги, но ей пока хватало. Тем более, что это было ненадолго. Через месяц освобождалось хорошее вакантное местечко и ее обещали туда устроить.  

Ей дали в пару длинного худого парня с оспинами на лице и старым видавшим виды автомобилем и послали за город к одинокой паре стариков. Подопечные им достались удачные, по-другому не скажешь. Правда жили они далековато, но зато у них ничего не надо было делать. Когда Кристина, со своим напарником, приезжала в домик стариков, там уже было идеально чисто, все прибрано, все на своих местах, а в холодильнике именно те продукты, которые только и нужны были хозяевам.  

Их, правда, и стариками можно было назвать с большой натяжкой, но, тем не менее, по возрасту им полагался присмотр. Хотя бабуля летала по всему дому, как метеор, не присаживаясь ни на минуту, постоянно что-то напевала и заразительно хохотала, сыпля шутками и прибаутками, а на ее щеках горел неугасимый румянец. Дед же наоборот, был молчалив, необщителен и все время сидел в кресле, разглядывая пейзаж за окном. Но немощным он отнюдь не выглядел, а от его сверкающего силой взгляда хотелось вытянуться по стойке смирно и выложить все свои грехи какие только припомнишь. Только вот он с социальными работниками не разговаривал.  

– Вы уж простите его, — говорила им на это бабуля, заразительно смеясь, – не любит он недалеких.  

Почему дед их считал недалекими Кристина не понимала, ведь они с Костиком жили примерно километров за пятьдесят от этого домика, то есть достаточно далеко. Но задумываться, обычно, было некогда, так как хозяйка, сразу по приезду Кристины с Костиком, сажала гостей за стол и угощала каким-нибудь удивительно вкусным блюдом. Потом они пили чай с травами, закусывая пирожками или ватрушками, получали от нее роспись о посещении, и спешили домой.  

А месяц назад у Костика случился день рождения. Он пригласил Кристину на вечеринку, где она сначала выпила пива, потом, видимо, кто-то подлил ей водки, а уж после уговорили и на «косячок». И понеслось…  

Пришла она в себя уже в больнице, где знакомый врач написал ей диагноз отравление, хотя это был явный передоз. Поэтому выпустили ее оттуда не сразу. Костик же, все это время, был либо пьяным, либо накуренным и полностью выпал из пространственно–временного континуума. Так что, пришлось его почти неделю приводить в порядок.  

Прибыв на место и зайдя в дом, они никого не обнаружили. Было ощущение, что тот давно опустел и уже не ждет хозяев, а они с Костиком тут абсолютно лишние.  

— Смотри, вон он, этот старик! — указал Костик рукой на озеро и кинулся на улицу. Кристина выбежала следом, под капли мелкого дождя, и увидела хозяина дома. Он, не торопясь, с прямой спиной, как будто так и надо, шел легкой молодой походкой по поверхности воды куда-то к середине реки. От него не оставалось ни возмущения, ни ряби на гладкой поверхности. Только какое-то свечение, как гало, казалось, окружало его. Старик неожиданно остановился, постоял несколько секунд, а потом поднял руки.  

— Я иду к тебе, солнце мое! — услышала Кристина голос старика, в котором было столько чувства, что у нее по спине пробежали мурашки, внутри как-то все сжалось, а на глаза навернулись слезы.  

Неожиданно, в том месте, где стоял старик, взорвалась яркая беззвучная вспышка света, и из нее, к низким тучам, взметнулся высоченный световой радужный столб, из центра которого, в свою очередь, по поверхности воды стали разбегаться более мелкие вертикальные радуги. Вся река заиграла разноцветными бликами и рассыпающимися светящимися искорками. Потом, постепенно, все стало угасать, и только радужный, до небес, столб, в том месте, где до этого стоял уже исчезнувший старик, все еще продолжал слегка светится, постепенно затухая.  

— Пипец! Это просто чума! Ты видел это?! — восхищенно спросила Кристина Костика, вытирая остатки слез рукавом куртки.  

— Что именно? — недоуменно спросил тот безо всяких эмоций.  

— Ну, вспышку эту, старика? И как он исчез? — нетерпеливо пояснила Кристина.  

— Да что-то видел. По-моему, машина фарами на том берегу сверкнула. Ну и что? — недоуменно спросил Костик.  

— Да ты че? Там же старик на середине озера был. А потом вспышка и он исчез! — попыталась еще раз объяснить девушка напарнику.  

— Утонул что ли? Это тебе после больнички мерещится. Пошли, еще раз поищем их в доме, — повернулся к ней парень.  

А в это время, еще одна беззвучная вспышка осветила внутренности дома, и он, вдруг, вспыхнул ярким пламенем, охваченный огнем снаружи. Дом не желал оставаться без своих хозяев. Он горел сильно, но в абсолютной тишине. По фасаду, среди обычного огня, то тут, то там пробегали языки какого-то странного разноцветного пламени, то зеленого, то синего, а то и ярко–красного.  

Послышался звук похожий на вздох уставшего человека, и дом обрушился сам в себя, едва не задев стоящих рядом гостей. Через минуту все было кончено. Вместо дома осталась только темная, небольшая куча строительного мусора, не дымом и не одним, даже самым маленьким огоньком, не показывающая того, что тут только что был пожар.  

– Ну, офигеть! А это-то ты видел?! — спросила напарника вконец опешившая Кристина.  

– Что это? Ты сегодня что-то не в себе! — разозлился Костик, – что тут смотреть? Вижу, что нам дали неправильный адрес и мы перлись в такую даль зря, одни развалины кругом.  

— Ты не видел, как горел дом? — удивилась Кристина.  

— Какой дом? Не, у тебя явно еще отходняк не прошел, — заявил Костик, моментально забыв, что только что предлагал посмотреть хозяев в доме.  

— Да ты что! Обдолбанный опять, что ли?! — чуть не плача спросила девушка, не веря, что он ничего не заметил.  

— Слушай, Кристин, уже темнеет, пора домой валить. Поехали ко мне, у меня пиво есть, сухарики. Посидим, под пивко музон послушаем, телик посмотрим. А завтра разберемся с адресом, — заныл Костик и пошел к машине.  

Они медленно вползали в город по вечерним пробкам. Кристина, с неудобно подогнутыми ногами, упирающимися в переднее кресло, тихо плакала на заднем сиденье. Она задумчиво смотрела через мокрое от капель стекло, на проплывающие мимо огни мегаполиса, и заново прокручивала в голове события дня, чувствуя давящую на нее усталость. Внутри у нее, при воспоминании о поездке, появлялось какое-то странное чувство, о котором она до этого времени даже не подозревала. Оно будоражило душу, заставляя замереть от восторга и необъятной всепоглощающей радости за стариков, которых они только что навещали, и в то же время вызывало некоторую зависть и щемящую светлую тоску по чему-то несбывшемуся и неосуществимому, по тому, до чего она пока ни умом, ни душой не могла дотянуться, но твёрдо знала, что это было что-то головокружительно-великолепное.