Земля объята сном

Июльской жарой и прочитанной историей одного немца* навеяло мне воспоминания о Еланской общевойсковой учебке десятилетней давности… Армия это мой мета гештальт. Он открывается и закрывается в моей голове самопроизвольно, даже спустя годы. Больше всего меня по сей день раздражает жара – именно со времен армии я возненавидел ее. И заодно все лето как явление. Именно в жару, я чаще всего непроизвольно и с содроганием, вспоминаю армию. Но бывают и исключения.  

В Елани всегда было душно как в парной из-за окружавших ее болот. Спасение приходило только ночью. Именно поэтому мы любили наряды, особенно по штабу. В роли дневальных и посыльных четверо курсантов и сержант под руководством дежурного офицера обеспечивали работу штаба дивизии в течении суток. День мы торчали в качестве дневальных на дверях штаба, как швейцары в парадной форме, выпускали и запускали старших офицеров. Выполняли их же мелкие поручения. Наводили и поддерживали порядок. Ночью просто стояли у закрытых дверей, ждали своей очереди пойти спать, а после сна ждали сдачи наряда, который в штабе, в отличии от остальных мест, менялся утром, до развода. Парами ночью мы ходили спать посменно, по очереди по четыре часа.  

Суета при штабе и постоянно сжатые булки компенсировались ночной тишиной, прохладой и иллюзией относительной свободы, в том числе и – передвижения. Километр ночью от штаба до роты мы ходили с напарником без сержанта, который оставался ночевать в дежурке. Днем в столовую тоже ходили парами, кому повезло чуть больше – без сержанта.  

На обед сегодня я ходил вдвоем с Серегой.  

Серега был хороший деревенский парень, откуда-то с Южного Урала. У Сереги были проблемы с артикуляционным аппаратом – он очень невнятно говорил. Речь его была как у спившихся алкоголиков, он волновался каждый раз, когда говорил, а от волнения он еще и заикался. В силу своего недостатка, Серега не мог за себя постоять словами, вывезти разговором, а драться в сердюковской армии не было принято. Тем более – в нашей образцовой уставной учебке. Серегу часто напрягали, и он не гнушался, например, мыть полы, а иногда и очки, хотя для многих из нас это было постыдным и немыслимым уже на третий месяц службы, а для кого-то и сразу. При этом, конченым Серега не был и стоял в пищевой цепочке на предпоследней ступеньке. Были в роте более отъявленные сучи и очкотеры, не имевшие ни малейших представлений о добре и зле.  

Несмотря на то, что наш с Серегой обед сегодня затянулся, мы все-таки решили рискнуть и зайти в чипок за сигаретами. Возможность курить в наряде, была его главным бонусом, и мы не могли позволить каким-то полуросликам отнять его у нас.  

Обед затянулся из-за танкистов, с которыми мы делили столовую и взаимно ненавидели одни других. С нашей стороны – было за что ненавидеть этих ублюдков. Сегодня, как это бывало очень часто, в столовой перед нами стояла большая толпа – три танковых роты по сто двадцать человек каждая. Нас с Серегой было всего двое – наряд питался отдельно. Но не было даже малейшей вероятности того, что нас пропустят без очереди – вся стая этих недомерков медленно проползая с разносами по раздаче и, воняя солярой на весь зал, улюлюкала над нашей парадкой с галстуками и фуражками. Суть их претензий заключалась в том, что мы пидоры и нас надо загнать «на очки». Сержантский состав танчиков угарал вместе со всеми и не вмешивался в происходящее.  

Стойко и мужественно выстояв против танковой орды этих орков, мы быстро, но с достоинством выхлебали пресную капустную жижу. В чипок мы пошли, в надежде снять предобеденный стресс.  

Насладившись заслуженной и целой сигаретой, в штаб мы шли не торопясь. День был ясный и уральское небо было нагромождено облаками. Сосны вдоль дороги ласково шумели и напоминали о доме. В такие минуты мне очень хотелось плакать от тоски, как в пионерском лагере. Позволить себе такую роскошь, я, разумеется, не мог.  

– Конфеты там вкусные продаются – пробулькал Серега своими большими губами – Я их всегда хотел попробовать. А другие – не хотел.  

Я смотрел на бегущие облака и наслаждался минутами спокойствия и ровным шагом.  

– Не ссы, Серега. Все будет хорошо, совсем скоро. Мы попробуем все конфеты в нашем чипке. И во всех других чипках тоже.  

Серега что-то ответил, но я не разобрал.  

Сержант Волчара высунулся в окошко дежурки и заскрипел зубами, когда увидел нас.  

– Вы че так долго, уебки?  

– Танкистов много было, товарищ младший сержант. Человек семьсот, не меньше.  

– Хуй вы у меня поспите сегодня – прорычал сержант надевая фуражку – Бердышев – остаешься за меня. Вторая смена! Построились на обед, амебы ебаные! Двадцать минут вам на все…  

Наш сержант непроизвольно часто моргал из-за неврологического расстройства и всегда ходил с приоткрытым ртом. Ему приходилось постоянно проявлять агрессию, чтобы хоть как-то поддерживать свой авторитет, которого не было.  

Спать вечером мы пошли с Пашей, высоким и взрослым бойцом родом из Магнитки. Он был очень спокоен в силу своих возраста и университетского образования. Не смотря на инженерную специальность и технический склад ума, Паша тонко чувствовал людей и писал стихи, посвящая их девушке.  

Сменившись с дверей и выйдя через парадный вход, мы через кусты юркнули за штаб, в неофициальную курилку. Тут и днем можно было почувствовать себя в безопасности – настолько это место было скрыто от посторонних взглядов и шакалов. А ночью – тем более.  

Мы сели на скамейку под навес, закурили и уставились в ясное звездное небо. Тишина прохладной ночи по-матерински обняла нас. Крупные звезды светились как огоньки сигарет, которые, как будто, курили сейчас вместе с нами наши старшие, более достойные товарищи. После дня на ногах не хотелось шевелиться, даже в сторону шконки.  

Я вспомнил фразу, которую я заметил и прочитал днем. Она была написана внутри штаба, мелкими буквами на откосе входной двери на уровне глаз дневального, стоящего по стойке «смирно». Она была посланием своим от своих и попадала куда-то очень глубоко своей простотой и своевременностью. Фраза гласила: «Терпите, мужики. Мы тоже через все это прошли».  

Паша достал из кителя половину шоколадки. Мы закурили еще по одной, упиваясь собственной безнаказанностью.  

– Бердаш, давай еще посидим? Не хочу в роту… Я тут стихи написал…  

Паша достал блокнотик в клетку и прочитал длинное свежее стихотворение. Я коротко, но искренне оценил пашины старания и талант, посоветовал стих отправить Юле письмом. А лучше – потерпеть и прочитать лично. Мы замолчали.  

Из четырех часов сна, положенных нам в ту ночь, час мы молча сидели и смотрели на ночное небо.  

Наутро были подъем и долгая, нудная сдача наряда Давыду с его отморозками.  

Мы сдали наряд и пошли в роту. На вечерухе объявили, что завтра прибывают первые покупатели из других частей. Еще через неделю отправки пошли полным ходом и нас с Пашей раскидало по разным военным округам. Я оказался в Душанбе, как и мечтал. Паша дослуживал в Новосибе, недалеко от моего дома.  

Смысла в той ночи не было. Как и во всей моей службе. Как, наверное, и во всей моей жизни.  

Мы просто прожили ту ночь на двоих с Пашей, рассосали ее как половинку шоколадки. Но этот момент остался единственным, по-настоящему, светлым пятном в памяти за год службы. Большинство других пятен и людей мой мозг предпочел просто забыть.  

Зачем это все было? Ему видней... Значит, так было нужно.  

_________________  

* С. Хафнер