Нисходящая Спираль

01. 01. ****  

Тошнота  

Сегодня я решил уничтожить себя.  

Мне интересно, насколько далеко возможно зайти в своей безумной для многих затеи. Я пишу эти строки, дабы отобразить процесс своей медленной ментальной деградации; дабы каждая капля крови, выпущенная из моего иссыхающего тела, отпечаталась на страницах этого манифеста грациозности человеческой деструктивности; дабы каждая жалкая мысль этого пока ещё способного на размышления великого разума приняла осознанную чернильную форму; дабы каждый порочный Паломник, задумавший совершить подобное святотатство, изуверство над собой и своей плотью узнал того, кто был здесь первым; дабы осталась не память, но опыт прошедшего сквозь собственную пытку; дабы читающий ужаснулся и недоумевал, выискивая крупицы рационального в этом глубоком океане малокровия и экзистенциализма. Ради этих скромных целей я готов стерпеть тяжесть пера, детально описывая погружение туда, где нет ни памяти, ни материи, ничего. Благородные цели обрёкшего себя на долгие страдания, в конце которых не будет никаких почестей, а подвиг мой останется незамеченным. К тому времени, когда кто-то прочтёт это, я перестану существовать. Рукопись останется без автора, безликой стопкой бумаг, хранящих в себе ошмётки, требуху того, чем я был. Не сможете вы извлечь из неё никакой пользы, кроме жалких размышлений о причинах, толкнувших меня на этот тернистый путь. Теперь есть только я, толкнувший рукой своею собственную сущность к винтовой лестнице, ведущей к Великому Ничто. И след из пролитых чернил отметит мой путь. Как хорошо, что в этом мире не только кожа человека рано или поздно иссыхает, превращаясь в жёлтую плёнку. Подобная участь ждёт и мои записи, которые сначала потеряют цвет, а затем и вовсе устремятся следом за мной, прямиком в Ничто.  

Приходилось ли вам когда-либо записывать процесс вскрытия мёртвого тела? Если да, то вы наверняка знаете, с какой скрупулёзностью патологоанатом исследует мёртвые ткани покойника. Как его скальпель рассекает бледную кожу, чтобы коснуться остекленевших багряных внутренностей. Я называю это возможностью «докопаться до сути» человеческого тела. Проверить его на хрупкость и узнать, как бедолага оказался лежащим перед тобой холодный и всеми забытый.  

Но видели ли вы когда-нибудь, чтобы труп разбирал себя по косточкам без посторонней помощи? Чтобы твёрдые пальцы разрывали плоть, копались в кишках, до рвоты сдавливали желудок, дабы узнать — существуешь ли ты? Ведь в мёртвом теле порой может скрываться скромный дух. У тебя нет пульса, конечности немеют, глаза, очарованные пустотой, не двигаются; сердце тухнет, кожа превращается в мрамор, мозг гибнет, но при этом ты готов поклясться, что всё ещё живёшь. Смерть тела не означает смерть душевную. Но как проверить, жив ли ты? Разум твой мёртв, сердце тоже, чувства отсутствуют. Темно. Нет никого, кто мог бы помочь тебе узнать правду, а все знающие её мертвы. В таком случае остаётся лишь разорвать плоть, отыскать желудок и сдавить его. И если ты почувствуешь рвотные порывы, значит, ты всё ещё существуешь. Разум может подвести тебя. Тошнота — никогда. Меня тошнит, следовательно, я существую.  

Это будет мой magnum opus, манифест самоубийства. На протяжении всей истории люди воспевали становление великих личностей, но никто не пытался отдать должное анатомии человеческой деструктивности. Я исправлю это недоразумение.  

Таким будет моё начало конца.  

02. 01. ****  

Ластик  

Недавно я прогуливался по самому бедному району города, чтобы насладиться запахами человеческого отчаяния и распада. Только здесь можно было наблюдать за людьми, опустившимися на самое моральное дно. Чахлые, загнанные, забитые миром жалкие жертвы неудачных абортов, побирающиеся и выпрашивающие у каждого незнакомца хоть какие-то средства для поддержания жизни. Тяжело влачить столь мучительно унизительное существование, но почему-то все эти бедняки так яро цепляются за свою ничтожность. Понимают ли они, что те редкие лучи света, проникающие внутрь их заплесневелого мирка в виде здоровых людей, смотрят на них как на грязь, составляющую в итоге целую империю; муравейник из вонючих улиц серого города? Оборванцы, инвалиды, закоренелые наркоманы и шлюхи. Существа, достигшие дна, но продолжающие жить. Как старик, мучающийся от гниения тела изнутри, продолжающий упорно использовать мази и таблетки, лелея упрямую надежду, что это спасёт его если не от смерти, то хотя бы от изнуряющей боли. И эти подножные обитатели мокрых улиц мало чем отличаются — такая же пустота в глазах и животная жажда продолжать страдания, со скрипом переживая все беды нищеты. Уничтоженные внутри мертвецы, продолжающие жить. Даже такому Паломнику как я тяжело смотреть на них. Они застряли на полпути к своему тотальному уничтожению, утратив душу, но сохранив тело. Прослойка несчастных, чей процесс разложения самой сути человеческой вряд ли когда-нибудь завершиться успехом.  

Один из этих забытых богом как раз восседал на троне из картонных коробок, что-то держа в руках. Заглянув ему через плечо, я увидел, как он пялится на холст в своих руках. То была картина, сделанная, видимо, сажей или какими-то чернилами. Сначала образ показался мне туманным, но, приглядевшись, я узнал статую печального ангела. Как мило — отверженный богом рисует тех, кто уже не ждёт его. Либо же он украл этот рисунок, кто его знает. Не успел я отойти, как он достал что-то из кармана и принялся яростно тереть по картине. Угольно-черный образ ангела тут же стал пропадать. То был жёваный гнилыми зубами ластик в его руках, с помощью которого столь жалкое существо уничтожало грациозный, святой облик. Он тёр всё сильнее и сильнее, размашистыми движениями возвращая холст к его привычному, загадочно белому цвету.  

Увиденное потрясло меня. Отойдя от бедняка, я ещё долго шёл по улице, размышляя об увиденном. Вернувшись в свою узкую комнату, я улёгся на кровать и уставился в жёлтый потолок, служащий мне небом. Спустя столько времени до меня дошёл истинный смысл той сцены. Теперь я понимаю, что видел аллегорию на собственное уничтожение. Я — ангел, высшее существо, созданное в качестве помощника богу. Венец творения. Но я и ластик, способный стереть сияние нимба над головой. Какой позор мироздания! К чему быть таким величественным существом, шедевром, произведением искусства, если достаточно одного жалкого ластика, чтобы от тебя не осталось и следа? Если я титан, то почему мои кости такие хрупкие? Если я само подобие бога, то почему так легко настроить против себя весь мир? Если я Левиафан, убивающий ничтожеств, разве моё место в гробу и под землёй вместе с червями? Толку от всего этого пафоса, когда достаточно лишь ластика, дабы стереть все труды. И теперь, когда я начал свой путь, всё стало так понятно. Раньше ничто не имело смысла, а теперь я вижу своё отражение даже в таких мелочах. Кто я, если не ластик, стирающий сам себя.  

03. 01. ****  

План  

Я перечитал свои заметки и пришёл к выводу, что сам пока не понимаю, куда двигаться. На словах всё это так легко — уничтожить себя. Но видели ли вы мамонта, пожирающего самого себя? А теперь переложите столь яркий образ на человека, который должен кусать сначала душу, а затем тело, отрывая зубами кусок за куском. Только змея способна на такое — почувствовав запах крови на своём хвосту, она изгибается, дабы вонзить ядовитые клыки в собственное тело. А когда тёплая кровь коснётся языка, змея уже не сможет остановиться, пока не сожрёт сама себя. И я так похож на неё — укусив единожды, трудно остановиться. Да и не хочется.  

Паломничество — дело не из лёгких, но я преподношу его так, будто любой ребёнок справится. Для направленного низвержения своей человечности требуются силы, а также — понимание и смелость. Нельзя просто начать это. Нужен правильный подход, открывающий истину.  

По моему мнению, любой человек состоит из материальной оболочки и чего-то душевного, непостижимого. Всего лишь скорлупа, внутри которой таится не просто жизнь, а сама суть. Скорлупу можно и нужно разбить, но это отнимет у тебя так много сил, что ты уже не сможешь уничтожить душу. Проще говоря, уничтожить тело легко, но что станет с тем, что делает тебя самим собой? Этим вопросом я задавался очень часто. С оболочкой расправиться не составит труда, но чем больше я буду терзать свою плоть, тем меньше сил у меня останется для убийства души. Разорванная кожа не даст мне доступ к сокровенному. Сакральный смысл прячется не за костями, обливаясь кровью. Его невозможно потрогать, но можно почувствовать. А мне недостаточно убить себя. Необходимо уничтожить.  

Если с телом моим всё предельно ясно, то из чего же состоит моя сущность? Что делает меня личностью, индивидуумом? Что дарует желание жить? Я думал об этом очень долго. Мне необходимо извести свою душу до великих страданий. Я хочу реветь кровавыми слезами, хочу царапать ногтями бетонные стены своей каморки, хочу кричать, словно раненый зверь, тело которого пожирают опарыши. Я хочу втоптать самого себя в грязь, чтобы содрогаться от ужаса, глядя в зеркало. Разрушить всё то, чем являюсь в глазах других людей. Я настолько жадный, что не хочу оставлять даже крупицу памяти о себе. Тело сгниёт, но память — вещь сложная, маркая. Я прожил не самую долгую жизнь, но всё-таки успел наследить. Я чувствую нити, пронизывающие моё колющее сердце. Они связывают меня. Они и есть то, из чего я состою, что не позволяет мне прямо сейчас вскрыть вены. Осталось лишь точно определить их и вырвать из себя. Это будет больно, но разве Паломник испугается таких суровых испытаний на пути к Великому Ничто?  

Под моей кроватью ждёт своего часа запечатанная коробка, которую я притащил домой на днях. Я затолкал её в самый тёмный угол, чтобы побороть искушение открыть свой подарок раньше срока. Но я обещаю, о мой дорогой подарочек, что в нужный момент ты сыграешь важную роль в последнем акте моей бездарной жизни. А до тех пор... необходимо придерживаться плана.  

04. 01. ****  

Мотивы  

Я заметил, что люди склонны всегда искать причины трагедий. Им обязательно нужно за что-то зацепиться, объяснить, найти смысл, логику в произошедшем безумии. Я их даже понимаю в некоторой степени — страшно жить в мире, где всё не имеет смысла. А если смысла нет, если нет причин, если нет закономерностей, то их нужно выдумать. Так мы однажды изобрели бога, но теперь нам и его мало.  

Так вот, когда чужие глаза пробегутся по моим строчкам, написанных в минуты истинной депрессии, необъятного отчаяния и глубокого презрения, то человек наверняка возмутится столь ужасной исповедью. Как так случилось, если абсолютно все, включая религию и общество, порицают подобное извращение собственной сущности? Но спешу вас напугать ещё сильнее — я совершу не обычный суицид, о нет, это будет куда хуже. Что такое смерть тела по сравнению со смертью душевной?  

Много раз я давал людям возможность увидеть, что стою одной ногой в могиле, но никто не относился к этому серьезно. Так чего же вы хотите теперь от меня? Вам нужны причины? Что ж, знайте тогда — их нет.  

05. 01. ****  

Алхимия  

Проведя часы в раздумьях и чтении заумной литературы, я в итоге пришёл к пониманию того, из чего состоит моя дрянная сущность. Я нащупал эти струны, чтобы разорвать навсегда, прервав мелодию. Алхимия души — дело сложное, но достичь в ней понимания вполне возможно.  

Во-первых, это гордость, подобная гордыне льва. Она питает меня, заставляя глядеть свысока не только на людей вокруг, но и на всякие попытки причинить себе боль. Существо, возомнившее себя царём, не способно к уничтожению. Слепая гордость не позволит опуститься до подобного. Она будет запугивать, угрожать, корябать совесть, лишь бы ты не посмел низвести себя. Высокое самомнение, порождающее упрямство, всегда позволяло человеку совершать самые грязные дела против кого угодно, но только не против себя самого. И теперь, если я хочу дойти до конца, мне необходимо унизиться, превратиться в комок жалости и скорби. Гордость боится слабости, разъедающей её, словно кислота. Мне нужно стать слабым, потерять всякую честь и достоинство. Тогда гордость оставит меня.  

Во-вторых, это семья. Многочисленная родня — это гниющие корни, привязывающие меня к промёрзшей земле. К сожалению, мне не повезло родиться сиротой. Во мне всё ещё живут странные чувства тёплого безразличия к своей родне. И если я хочу уничтожить себя, то должен вырвать эти корни, отречься от семьи, стать отшельником, который потерял то, что потерять сложнее всего — материнскую любовь. Сколько силы в ней! Она одна способна заставить сына вынуть голову из петли. Чтобы освободиться от этой опеки, от магии кровных уз, мне придётся найти веские причины ненавидеть и мать, и отца, и вообще всех. Нет ничего хуже для матери, чем понять, что любовь её не взаимна. Это разобьёт ей сердце, а меня освободит. Ушедший из дома сын не боится быть съеденным волками.  

В-третьих, это друзья. Если семья — это корни, доходящие до глубин земных, то дружба — это цепи, порвать которые легче, но ничуть не просто. Это те люди, которым пока ещё не безразлична твоя смерть. Есть ли у меня такие верные друзья, способные в самый важный момент остановить занесённый нож? Если их нет рядом, то они точно есть где-то в моих воспоминаниях. Они плавают там, словно тени мёртвых душ в царстве Аида. Когда я думаю о них, то на сердце у меня становится тепло, а уверенность прогибается. Приятные воспоминания о былых встречах оттягивают меня от мысли об уничтожении, что недопустимо! Как хорошо, что их нет со мной рядом. Никто не услышит мой крик, потому что всем всё равно. Потому главная проблема — выкинуть из головы всю эту чушь. Воспоминания о былых встречах, о радости, о том, что раньше я был не одинок... Но теперь я остался в тотальном одиночестве, а потому не нуждаюсь в этом эмоциональном балласте. Я должен превратиться в пожирателя воспоминаний, чтобы туман сгустился. Впустить забвение в разум и стереть все те образы людей, которых я осмеливался называть друзьями. У Паломника не может быть друзей, он одинок на пути к своей гибели. С течением времени меня забудут даже друзья. Никто на этой Земле не вспомнит человека, сожравшего самого себя.  

В-четвертых, это любовь. О, любовь... Какое страшное слово! Сколько в тебе горечи и боли. Одного тебя хватает, чтобы подвергнуть мою угасающую душу пытке. Семья — корни мои, друзья — цепи мои, любовь — металлический стержень, воткнутый мне вместо позвоночника. Она способна исцелить, удержать меня от шага в бездну, но я не хочу этого. Я должен сломать эту палку. Важно понимать: я имею в виду любовь ментальную, сильную близость между мужчиной и женщиной, когда невозможно остановить притяжение. Любил ли я? Теперь уже точно и не скажешь, поскольку я во всём сомневаюсь и ни во что больше не верю. Но если остались ещё во мне угли, сама возможность полюбить кого-то, то я уничтожу это. Никто не сможет полюбить того маленького ублюдка, которым я стал, а я и сам не хочу больше ничего чувствовать — ни любви, ни привязанности.  

Мне тоскливо, грустно и одиноко. Хочется умереть. Жаль, что пока ещё не пришло моё время.  

06. 01. ****  

Шторм  

Сегодня мне приснился очень странный сон. Я не склонен к трактовке сновидений, потому что всем людям время от времени снится откровенный сюрреализм, не поддающийся объяснению. Но за последние несколько дней чувства мои обострились, я стал иначе смотреть на обычные вещи, которые раньше казались мне бессмысленными. Голова перегружена, словно я не спал больше суток. Кажется, будто она вот-вот отвалится и укатится, словно чугунный шар. В полумраке моей маленькой комнаты мне мерещатся образы, связать которые с логикой не удаётся. По этой причине я склонен всё-таки записать своё сновидение на всякий случай. Может быть, со временем я взгляну на него совершенно иначе.  

То было море, внутри которого помещался целый океан. И в этой акватории без горизонта плыл корабль. Даже не плыл, а бултыхался. Качался на волнах, сдерживая рвоту. И не было в том мире ничего, кроме этого сурового зрелища — дырявый парус и кипящая вода под густыми серыми облаками. Словно кто-то закурил небеса, чтобы отрезать обречённый на гибель корабль от света. И судно шло вперёд, рассекая бьющие его тёмные волны. Мощные порывы солёного ветра пытались остановить его, перевернуть, сломать мачты, но вместо этого лишь растягивали агонию. Падая с одной горы воды и взбираясь на другую, безумный корабль молча двигался сквозь океан. Потому что только в движении была надежда на спасение.  

Моё сознание не нашло ничего лучше, чем запихать меня прямо на эту скрипящую посудину. Оставив меня где-то на краю света в окружении враждебных волн, оно испарилось, дав волю сну, который тут же захватил меня и понёс вместе с пустым судном прямо в сердце шторма.  

Объятый животным страхом, я схватился за скользкие канаты так сильно, что мои руки свела судорога. Весь мой костюм тут же вымок, лицо, бледное от ужаса, покрылось морской водой. Еле держась на ногах, я силился увидеть хоть что-то сквозь непроглядную тьму, но каждый раз туман мешал мне. Приходилось полагаться только на слух, но даже он не успокаивал меня. Шум бьющихся о корпус корабля волн и грома смешались в единую арию, разрывающую мои перепонки. Я пытался услышать хоть что-то, но в том мире правил океан. Только он шептал, только он ревел, словно умирающий зверь. А я, как жалкое существо, прижимался к мачте и что-то кричал. Кажется, звал на помощь, умолял вытащить меня из центра этой бури. Я звал, но никто не отвечал мне. Я умолял, но никто не внимал моему горестному зову. И чем сильнее вся моя сущность кричала «я готова умереть», тем сильнее гремел гром и шумели яростные волны, закрывая меня от всего мира. Корабль был пуст, а я одинок. Моё сознание забросило меня в чёртов морской ад.  

В конце концов силы стали покидать моё промокшее тело. Онемевшие руки соскальзывали с канатов, хватка слабела. А судно моё раскачивалось всё сильнее, трещало по швам под ударами пенящихся волн. Продолжая инстинктивно звать на помощь пустоту, я почувствовал, как соскальзываю. Ноги мои отчаянно пытались найти опору, но скользкая палуба словно сама желала поскорее спихнуть меня в смертельные объятия великого океана. Пальцы мои разжались, волна наклонила корабль, и я полетел вниз головой, всё ещё дико крича. И перед глазами моими была лишь тьма. Возможно, именно так и выглядит Великое Ничто.  

Удар. Моё туловище пронзило твёрдое тело могучего океана. Я стал тонуть. Уходил на дно, барахтаясь и пытаясь за что-нибудь зацепиться. Но всё было напрасно — океан утаскивал меня, не позволяя всплыть. Судно где-то над моей головой медленно уходило в неизвестность, оставляя меня на растерзание стихии. Не знаю, возможно ли это, но я кричал под водой. Не знаю, возможно ли это, но я плакал от страха. И время остановилось, пока мой разум терял кислород.  

Не помню, как долго это продолжалось, но в один момент тусклый свет коснулся моих глаз. Свет со дна океана. Прорезав тьму, он добрался до меня и стал манить к себе. Что мне оставалось? Я позволил своему телу падать. Всё ниже и ниже, пока волны не расступились передо мной.  

И тогда, в самом сердце бушующего океана, я нашёл кое-что...  

07. 01. ****  

Ересь  

Пытаясь разобрать свою жалкую душу на компоненты для прицельного уничтожения, я не заметил слона в комнате. Ведь помимо всех этих оков у души часто есть ещё один питательный элемент, который для многих калек становится чуть ли не единственной причиной волочить своё существование. О да, я говорю о тебе, религия. Ты одна порождаешь страх, который способен удержать любого от смерти. Неужели ты думала, что я забуду о тебе? О нет, я избавлюсь от тебя в самом начале своего пути, потому что истинный Паломник не верит ни во что, кроме смерти. Ты думаешь, что сможешь связать меня, разбить и искалечить. Но спешу тебя заверить, что я сам себе судья. Никто не имеет права создавать для меня оковы из заповедей, покуда я сам желаю гибели.  

Везде, где по великому замыслу должна быть благодетель, я всю жизнь вижу лишь марш свиней. Стоит мне выглянуть из мутного окна своей тёмной кельи, как взгляд натыкается на опухшие рожи праведников. В поисках чудес, богов, ангелов с небес они лезут в бутылки. А когда вместе с похмельем наступает боль от разочарований, они превращаются в монстров, идущих под моими окнами чёрт знает куда. Я видел праведность — у неё уродливое лицо. Я видел аскетизм — у него гнилые зубы. Я видел бога — у него дырявая плоть.  

И пускай свиньи назовут меня богохульником — мне плевать. Да, я богохульник, ведь ваша милость настолько скупа, что даже отчаявшемуся самоубийце вы не позволите покоиться со всеми под одной землёй. Вам всегда было жалко жизни, что уж говорить о смерти. Выхватывая из этой серой толпы наивных дураков, вы ставили их на колени, заставляя терять последнюю веру – веру в самих себя. Если я еретик, когда говорю правду на краю существования, то пусть так оно и будет. Запишите в свою амбарную книгу, что я посмел топтать ваши мерзкие догмы — пусть Сатана встретит меня, чтобы я подал ему руку, как своему единственному другу. Я хочу пустой могильный камень, пустой катафалк и слово «никто» в графе с именем. Как хорошо, что церковь так легко закрывает врата в свой выдуманный рай для любого, кто посмеет самостоятельно вершить свою жалкую судьбу.  

Какая польза для молчаливого Паломника от лицемерия религиозного? По велению длани в золоте я буду назван не мучеников, а жалким самоубийцей. Очередным смертным, не справившимся с жизнью. И тело моё, обглоданное мухами, предадут мокрой земле там, где заканчивается свет и не ступает нога человеческая. На краю света, в безымянной могиле будет гневно закопан по милости бога любой, кто посмеет воспользоваться своим вечным правом на смерть. И плевать старому могильщику, как ты умер. Никогда религия не была милостива к тем, кто сорвался в пропасть. Было бы желание, они бы закопали их всех в одну яму, не воткнув креста в грязь. Ты можешь быть чист душой и телом, но тебя всё равно приравняют к грешнику, как только лезвие коснётся вен твоих. И будут они петь молитвы, повторяя над гробом и телом твоим: «Ты был грешником и отправишься в ад». Обречённый на забвение по воле группы облачённых в рясы людей, ты медленно исчезаешь материально, оставляя печальный след вины, если верить книгам священным. Вот и вся скорбь, которой будет награждён несчастный, вырвавший судьбу свою из лап бога. Не смей умирать.  

Паломник, движущийся к Великому Ничто, не может жить в мире с религией. Я всегда был терпелив. Всегда старался не вмешиваться в чужие мысли, чтобы никто не смел вмешиваться в мои. Но как только враждебные догмы стали проникать в мой мирок и диктовать правила, я лишился терпения. Как только я понял, что нечто враждебное пытается подчинить себе мой разум, струны порвались.  

С рождения я был окружён людьми старыми, полных традиционных табу и упований на божественную силу. И я, будучи всего лишь наивным ребёнком, поначалу впитывал всю их ложь, проглатывал каждое слово и просил ещё. А они были только рады распространять своё гнилое влияние на меня, считая себя достойными того, чтобы отравлять своей идеологией молодой мозг. Словно паразиты, проникающие к тебе в голову и заполняющие её понятиями веры, чести, морали, благоговения и слепого подчинения тому, что никто не мог мне никогда объяснить. Они учили меня добру, но я видел лишь пьяные драки. Они учили меня любви, но я видел лишь гневные крики и неполные семьи. Они учили меня честности, но я слышал только их ложь о том, что и как я обязан делать. Они учили меня терпению, но мои ожидания каждый раз заканчивались разочарованием. Они учили меня, а я только больше отказывался верить.  

Помню, как однажды меня, когда я ещё был ребёнком, отвели в один из местных храмов. Именно храм — помпезное, пошло богатое здание. И когда меня ввели внутрь, я огляделся и заревел, стал громко кричать. И крики мои эхом разносились по широким залам на удивление пустого храма. Сейчас я уже не вспомню, как меня вывели на солнечный свет. Но я навсегда запомнил тот животный страх, который я испытал внутри храма. То смертельное желание вырваться наружу, лишь бы не находить в этих затемнённых, замурованных в мраморную плитку залах. И звук звенящих колоколов с тех пор всегда доводил меня до тревоги.  

Не знаю как, но я сразу почувствовал зло, витающее в воздухе того храма. Ощутил, что нахожусь в пристанище слабых и безнадёжных. Там, где никогда не ступает нога людей таких, как я. Нет божьей помощи и милосердия для безмолвно кающегося Паломника. В своих страданиях я всегда был одинок. И бессмысленно взывать к небесам, где нет для меня ни вина, ни хлеба.  

Бог (каков бы он ни был) всегда виделся мне как всего лишь ученик. Один из тех загнанных, вечно недовольных образованием, ненавидящих школьных учителей мальчишек. Нелепое дитя, которое бегает по судьбам людей со спущенными рукавами, весело хохоча и ни в чём себе не отказывая. Лишённый ответственности за свои шалости, он творит что угодно, игнорируя молитвы и познавая свои силы путём вечных экспериментов. Метод проб и ошибок — таков способ обучить не обучаемого. Убивая людей миллионами, насылая чуму и стихийные бедствия, скручивая жизни и разрывая их на мелкие кусочки, потехи ради заставляя испуганных глупцов стоять перед ним на коленях и преподносить дары, юный повелитель бытия не более чем играется. Учится, познавая себя самым жестоким и бессовестным способом.  

В таком мире мне предлагали жить с рождения. На все вопросы я получал лишь больше вопросов. Но теперь Паломник движется вниз, прочь от догм и обесцененных ценностей. Называйте это богохульством, если вам так проще принять истину. А я отказываюсь жить в этом грёбаном мире.  

08. 01. ****  

Самоубийство  

Стоя перед окном своей закутанной в тени комнаты, я решил высказать несколько слов сочувствия в адрес самоубийц. Люди любят говорить о человеколюбии и гуманности, но при этом всегда топчут имена самоубийц, смешивая их лики с грязью. Бесконечно порицая их, они, тем не менее, создают иконы с образами святых мертвецов. И только для самоубийцы с грохотом закрываются врата храма Господня. Только его ненавидит всемилостивый бог. Только ему церковь отказывает в достойном захоронении, вынуждая закапывать останки на краю света. Никто так не уничтожает добрую память о человеке, как служители бога. Хотя каждый из самоубийц на голову выше любого из тех, кто преклоняет дрожащие колени перед покрытым золотом алтарём.  

Часто можно услышать, что самоубийцы недостойны банального сочувствия потому, что они слабы духом и не смогли выдержать испытаний жизни. Но я смею заявить что самоубийцы — самые смелые люди из всех. Это не значит, что я поощряю или призываю к подобному пути. Я лишь хочу сказать, что для убийство самого себя требуется невероятное мужество. Пока люди во всём мире впадают в ступор и обливаются потом, стоит им лишь подумать о неизвестной смерти, самоубийцы добровольно идут в объятия смерти, самостоятельно решая собственную участь. Над ними не висит в петле некий бог, грозящий адом за нарушение его законов. Над ними не властно общество, лишающее их права на смерть. Не боясь быть забытым, растопченным, уничтоженным, оскорблённым и униженным, самоубийца сам решает — жить ему или умереть.  

Будучи Паломником, я прекрасно понимаю, какого это — быть одной ногой в могиле и не видеть в будущем жизни. Потому как я могу быть столь жесток к своим братьям младшим, принимающих смерть раньше срока? Их называют слабыми, но я знаю, как много сил и смелости требуется, чтобы прервать свою жизнь. Если вы называете жизнь сложным испытанием для человека, то смерть — это самая настоящая пытка, к которой мало кто готов. И тот, кто обрекает себя на эту пытку по собственной воле, в моих глазах если не стоит выше живущих, то уж точно достоин уважения, но не позорного забвения в земле по приказу трусов и лжецов.  

Жалость — так мало для живого, но так много для самоубийцы. Но даже этого вы, гуманисты, не способны подарить. Ещё один плевок в лицо человечества.  

09. 01. ****  

Недочеловек  

Недавние размышления о сути религии подтолкнули меня выйти из заточения и отправиться в обитель своих детских страхов. Пройдя через бедные кварталы и насладившись нищетой и эстетикой упадка, я твёрдым шагом зашёл в ближайший дом Господня. Знакомое эхо и чувство пустоты встретили меня у порога, проводив мимо скамей прямо к алтарю. Никого. Тишина, холод и полумрак. Серые лучи света проникали сквозь витражные окна, подсвечивая мою тонкую фигуру. Не знаю, как люди могут называть это место домом. Слишком мрачное место для того, кого называют любвеобильным богом.  

Оглядевшись по сторонам, я убедился в том, что нахожусь здесь один. Взгляд мой привлекло большое распятие, иронично прибитое прямо над алтарём и украшенное вокруг простенькими иконами. Я взглянул прямо в глаза деревянного мученика, распятого на кресте. На его лице застыла боль, как мне показалось. Но я всё равно не верил в эти показушные страдания. В распятии я видел символ, очередной кусок мяса, прибитый гвоздями и повешенный здесь на потеху публике. Умирающий в муках человек, ставший образом целой религии. Одно это многое говорит о том, чем является религия на самом деле. Честь и мораль они ищут в трупе. С таким же успехом я мог бы поклоняться раздавленным машинами кошкам.  

Но это не главное, я просто отвлекаюсь, поскольку мои больные мысли скачут в разные стороны.  

Я ведь уже говорил, что, сидя в добровольном заточении, мне пришлось прочитать большое количество разных книг, написанных мыслителями разных лет. Я искал ту философию, которая станет для меня опорой. Которая не будет порицать меня, а наоборот — станет надёжным фундаментом для безмолвно кающегося Паломника. Но сколько бы я не прочитал толстенных трудов, истинная идеология всё никак не открывалась мне. В конце концов я пришёл к выводу, что такой философии просто не существует — никто не успел создать её и доходчиво донести до людей. Поэтому я решил сам вывести её методом от противного, опираясь на прямо противоположные мне мысли.  

Заглянув в перекошенное болью лицо Иисуса, я вспомнил то, о чём писал Ницше. Вспомнил его идеи о сверхчеловеке. Помню, что в своё время меня очень поразили его размышления о том, что человек обязан сделать целью своей жизни стать сверхчеловеком или хотя бы постоянно стремиться к такой форме. Учитывая, что сам Ницше был человеком болезненным, удивителен сам факт его сильной философии. Философии отказа от бога, от предрассудков и всех пороков, утягивающих человека вниз. Жизнеутверждающий труд, призванный позволить человеку приблизиться к силе титанической, поражающей моё воображение. Человек слабый, мечтающий стать больше, чем человек — разве это не звучит пафосно, сильно, романтически и даже богохульно? Рождённый ползать, стремится летать, упрямо игнорируя собственные раны. Особенно впечатляет то, как Ницше предлагает добраться до сверхчеловека — путём страданий. Идеал этого философа — продукт боли и испытаний, от которых он не бежит, а идёт навстречу. Это-то меня всегда и поражало — высшая ступень, достигаемая путём страданий, которые воспринимаются как крещение. И пусть Ницше говорил, что стать сверхчеловеком невозможно, само стремление, желание и вера поражают меня.  

Но если есть сверхчеловек, значит, должен быть и недочеловек. Если есть верхняя ступень и некий недостижимый идеал, получается, должно существовать дно, где идеалы разбиваются. Если достигнуть звания сверхчеловека сложно, то спуститься вниз и уничтожить себя как человека должно быть куда легче, ибо разрешение не равно созданию. И если путь к вершине вымощен болью и страданиями, то почему путь вниз по спирали должен быть легче, учитывая, что конечный итог этого путешествия — гибель человека как такового, добиться которой можно только путём добровольных страданий.  

Два пути, две противоположности, но обе они достигаются с помощью боли; пытки душевной и телесной.  

Ницше утверждает идеал сверхчеловека. Я же утверждаю идеал недочеловека — существа не слабого, а лишённого всего, что делает из нас не просто личности, а самой сущности. Низшей ступени человека, где стирается память, индивидуальность, душа и телесная оболочка. Где заканчивается существование, сливаясь с пустотой и уносясь в бескрайние просторы Великого Ничто.  

Быть Паломником — значит следовать долиной страданий по нисходящей спирали прямо к идеалу недочеловека. Туда, где сохнут оливковые деревья. Вместо жизни он утверждает смерть. Вместо бога он верит в себя. Вместо блаженства он выбирает боль. Отказываясь от общества, он обрекает себя на благородное одиночество, убивая в себе всё то, что делало его человеком. Не принимает он ни жалости, ни помощи со стороны. Покорно раскаиваясь в тишине, он продолжает своё паломничество. И книга эта запечатлеет мои страдания, став Библией пилигримов. Таков мой путь, да просит меня Ницше.  

Нагло взирая на распятие, я мысленно проговаривал всё то, что сейчас пишу здесь. Убитый Иисус стал для меня словно Ницше, с котором я вступил в спор, отвергая его учение и замещая собственным. И когда взгляд мой был уже способен прожечь насквозь распятие, я развернулся и стремительно вышел из угнетающей меня церквушки, боясь, как бы кто не застал меня там и не услышал мои дерзкие мысли.  

10. 01. ****  

Тоска  

С каждым днём я всё больше думаю о самоубийстве. Тяжело перестать размышлять об этом, когда добровольный уход из жизни видится тебе самым простым способом снятия с себя всякой ответственности. Изначально это были лишь невинные мысли, но по мере моего спуска они обрастают плотью, становясь чем-то воистину серьёзным. Раньше я не воспринимал беседы о самоубийстве всерьёз, но теперь вижу, что стремлюсь к нему. В нём одном я чувствую истинную свободу. Мне кажется, что убить себя — это побег от всего того будущего, в котором мне уже ничего не светит. И рано или поздно я сделаю это, обещаю. Надругаюсь над собственной жизнью, доказав власть над своей судьбой. Нет иного пути для безмолвно кающегося Паломника, кроме утопления внутри себя и дальнейшего саморазрушения.  

Вот уже много лет засыпая я вглядываюсь в бархатную темноту, прислушиваюсь к звукам дождя и проезжающих где-то рядом машин, вдыхаю затхлый воздух своей маленькой комнаты и предаюсь страху. Я стараюсь как можно меньше думать о будущем, потому что оно пугает меня. В нём нет уверенности, нет почвы, чтобы я мог устоять. Оно кажется мне лишь призраком в тумане, который не способен подарить такому отчаявшемуся существу хоть какое-то жалкое подобие надежды. Что со мной станет через пару лет? Где я окажусь? Кто ещё покинет меня? Эти вопросы пугают меня, я не знаю на них ответов. У меня нет никакой уверенности в происходящем. Жизнь течёт, а я смотрю на неё и медленно гибну, не зная, как долго ещё смогу протянуть, прежде чем захлебнусь. Прижавшись к стене, я думаю о том, что мне некуда идти. Нет ни шансов, ни света, ни смысла. Перспективы исчезли. Темнота. И в этой темноте только самоубийство кажется единственным способом прекратить свои тягостные думы.  

Стоит ли вообще думать о том, насколько привлекательно выглядит смерть при подобном раскладе. Вы только взгляните, что за карты мне выпали. Глядя на них я понимаю, что через несколько лет я останусь на том же самом месте, а может упаду ещё ниже. В существовании моём не осталось ничего, что служило бы целью, ради которой хочется жить. Теперь всего меня заполняет страх, неуверенность и отчаяние. Возможен ли иной исход, когда живёшь в худшем из возможных миров? В этой тьме неопределенности остались только такие Пилигримы, вроде меня, молчаливо и угрюмо пишущие свои Библии, чтобы запечатлеть собственные страдания.  

Когда придёт время, ничто не сможет помешать мне осуществить задуманное. Так уж вышло, что всё играет мне на руку. Будь со мной хоть кто-то рядом, они бы смогли остановить меня, вытянув из одиночества и отрешённости. Но лишь страх перед жизнью сторожит мои двери. Но даже если бы кто-то осмелился прийти ко мне, то всё равно бы не увидел истину. Я умело скрываю свою жажду смерти от посторонних. Люди думают, что я шучу; что я не способен на такое. Они уверены, что мои разговоры о самоубийстве заканчиваются только словами, но они ошибаются. Глубоко в себе я прячу истину от чужих глаз. Никто и не заметит под этой маской тоску и скорбь. До последнего момента они ничего не узнают и ничего не поймут.  

Я потерял всякий интерес к происходящему. Справедливости ради стоит сказать, что в моей жизни уже и так давно ничего не происходит. Из романтика, желающего кому-то что-то доказывать, я превратился в бесхребетное ничто. Во мне не осталось ничего, что заставляет других людей идти вперёд. Большую часть времени я бессмысленно лежу и смотрю в окно на серые дома напротив, каждый раз говоря себе, что скоро это прекратится. Но каждый день всё начинается по новой. Дошло до того, что я вовсе перестал считать дни. Сейчас я нахожусь где-то и когда-то. И здесь нет ничего, что могло бы вернуть мне давно утерянный энтузиазм. Какого это — глядеть на стену напротив и понимать, что даже за ней тебе уготовлена только пустота.  

Меня захватила апатия. Пропало прежнее желание творить и делать то, что другие сочтут за пустую трату времени. Теперь я только и делаю, что прожигаю себя, ведь вместо времени у меня бесконечность. И во всём мире, кажется, не осталось ничего, что было бы мне интересно. Что могло бы волновать меня и колыхать душу. Что могло бы пробудить мой разум от того сна, в который он неуклонно погружается вот уже много лет. Я не понимаю, где нахожусь и чем занимаюсь. Почему я делаю это с собой? Где хоть какая-то логика в моих поступках? Всё перестало иметь значение. Вещи вокруг... растворяются. Они исчезают, оставляя меня одного. И я смотрю в одну точку на потолке, сонливо глотая мух целыми днями. Выискиваю смысл, а его всё нет. Пустота внутри меня породила вакуум снаружи. Я устал притворяться живым и здоровым. Это не так. Мир настолько перестал волновать меня, что теперь все слова начинаются с маленькой буквы.  

Когда вы найдёте меня мёртвым, то подумаете, что ничто не предвещало беды. Молча взглянув на моё тело, вы в изумлении скажете: «А ведь я и не думал, что он способен на такое». Вы никогда ничего не видите, не замечаете знаки и не слышите. Несчастные гуманисты, безразличия в которых больше, чем во мне. Разве я буду первым, кто убьёт себя в разгар праздника? Я могу хоть кричать о своих намерениях, но вы лишь махнете рукой и подумаете, что это ещё одна нелепая шутка из тысячи и одной штуки о самоубийстве. Но вот он я, лежу мёртвый. Мне всегда не хватало смелости, чтобы жить. Но когда время придёт, у меня будет достаточно сил, чтобы убить себя, обещаю. И когда вы найдёте меня мёртвым, вам уже нечего будет сказать.  

Единственное, что всё ещё удерживает меня от самоубийства — это идея. Ей одной я подчинён. Что толку просто умертвить плоть? Куда интереснее задушить собственную душу, убить в себе человека, разбить память о себе и только затем прикончить то чудовищное нечто, которое останется от трусливого и потому раскаивающегося человечка.  

11. 01. ****  

Декадентство  

Прошлой ночью я глянул безымянную мокьюментари, которую до этого мне не удавалось найти на просторах Интернета. Я искал её много месяцев, каждый раз заходя всё дальше в своих поисках, пока наконец не отыскал желаемую запись на одном из форумов, посвящённых шокирующему контенту. Это видео, длиной всего в 12 минут, никогда официально не называлось фильмом и нигде не издавалось, хотя о его существовании определённо знают все, кто хоть сколько-то знаком с личностью Эдвина Мёрдока. Однако из-за своего провокационного, спорного и даже ужасающего содержания об этом мокьюментари попытались избавиться, вычеркнуть из истории и памяти, как и его создателя. В итоге короткий фильм стал частью обширной интернет-культуры потерянных медиа. Он исчез с радаров только там, где обычные пользователи могли легко его найти, но тут же распространился среди всех тех любопытных, кого подсознательно тянет к таким запретным вещам. Не малую роль в распространении записи сыграли в том числе люди, хорошо знакомые с идеалами Мёрдока и разделяющие радикальную позицию автора, но обо всём по порядку.  

Эдвин Мёрдок впервые появился в общественном инфополе несколько лет назад при не самых приятных обстоятельствах. Для большинства людей, следивших за новостями в то время, он являлся самым скандальным серийным убийцей. И так оно и было — Мёрдок по собственному признанию изнасиловал и убил около десятка детей в возрасте от 12 до 17 лет. Следствию удалось доказать и подтвердить только шесть случаев. Однако слова самого Мёрдока вместе с детальной исповедью и описанием всех своих убийств заставляли верить в то, что жертв действительно было куда больше. К слову, ловить преступника не пришлось – он сам написал многостраничное письмо в полицию, где сознался во всех грехах, объяснил свои мотивы, предъявил доказательство вины, рассказал кто он и где его можно найти для ареста. В общем, упростил работу следствию. После смертной казни это письмо стало манифестом того, что сам Мёрдок окрестил своей идеологией Декадентства, у которой моментально появились свои последователи. Собственно, именно подтверждению философии были посвящены все убийства.  

Декадентство, согласно письму Мёрдока, — это философия высшего нигилизма, суть которой заключается в признании упадка человечества как рода земного. А значит не только искусство, но и всякие человеческие законы перестают иметь смысл, теряя свой обязательный характер и статус фундамента всего живого. Декаденты считают, что в современном мире каждый волен делать что угодно, потому что в конце всё обесценивается и превращается в труху. Мир стоит на грани полного упадка, краха, деградации, говорят они, а потому нет больше пользы от соблюдения норм и законов. В том числе обесцениванию подвергается и всякая человеческая жизнь. Декадентство — это нечто большее, чем анархизм. Анархизм отрицает государство, а Декадентство отрицает саму общественную мораль, перечёркивая всё, на чём строится современное общество. Оно не принимает пуританскую мораль и переступает через классические христианские ценности, низводя жизнь человека до расходного материала.  

Декадентство — это философия самовольничества, доведённого до апогея. Мышление и концепция, при которых твоя и только твоя свобода ставится превыше всего мира, который всё равно обречён на гибель. Перед лицом упадка человеческой культуры декаденты не пытаются остановить неизбежную катастрофу. Вместо этого они превращают Апокалипсис в свою личную вечеринку, нарушая все границы дозволенного. Не считаясь ни с чьими правами и свободами, они делают что хотят и когда хотят, оправдывая это тем, что перед смертью дозволено абсолютно всё. Декадентство — это дикая воля, одичавшая свобода, животное воплощение желаний. Возвращение к эпохе беззакония, когда ничто не аморально и каждый сам за себя. Это идеология, которая воспевает упадок, наслаждается процессом разложением, становится частью самой гибели всего живого. Всё, что имеет для вас ценность, в Декадентстве считается мусором. Оно не преследует какие-либо высокие цели. Декадентство не стремится к мировому господству, не пытается совершить революцию сознания. Последователи идеологии Эдвина Мёрдока считают себя обособленными единицами, которые никому ничего не должны. Их поступки не отличаются мотивацией или целями. Если они убивают человека, то делают это только потому, что хотят этого. Иных причин не бывает.  

Эдвин Мёрдок стал первым известным миру декадентом, громко заявившим о себе и своих принципах. В газетах того времени первую полосу всегда занимала его фотография: мужчина средних лет с короткими, чёрными, словно мокрыми волосами, равнодушным взглядом серых глаз из-под бровей, широким морщинистыми любом, крупным носом и плотно сжатыми губами. Ниже статья сообщала о том, кто этот человек на самом деле, почти всегда заостряя внимание на жестоких убийствах Мёрдока, но не на его философии, которую тогда мало кто вообще воспринимал всерьёз. Для большинства это был всего лишь очередной на голову больной психопат и убийца, что-то там придумавший у себя в голове. Его идеи интересовали всех не больше, чем голоса в голове Чарли Мэнсона. Исключение составляли те немногие, кто искренне проникся философией одного из самых кровавых преступников современности. Они-то в дальнейшем, уже после смерти Мёрдока от инъекции, стали новыми декадентами — наследниками идей убийцы. Даже сейчас, насколько я знаю, они существуют. Государство не признало Декадентство террористической группировкой или хотя бы культом, посчитав, что сторонники философии не представляют угрозы. И во многом они были правы — главный декадент уже много лет как лежит в могиле. Однако это не значит, что мы не можем рассчитывать на нового Эдвина Мёрдока в будущем.  

Мокьюментари на ряду с письмом Мёрдока в полицию является частью манифеста Декадентства. Эдвину было мало показательных убийств. Ему хотелось, чтобы мир понял, что он может не только убивать когда захочет и сдаваться в полицию, становясь единственным королём собственной жизни. Нет, ему нужно было запечатлеть момент убийства в качестве акта неподчинения всем законам. До сих пор декаденты гадают, действительно ли Мёрдок совершил задуманное и убил ребёнка, сняв процесс истязания на видео, или же всё это было красочной постановкой. Большинство соглашается с тем, что видео реальное, но общество всё равно предпочитает называть запись мокьюментари, отрицая реальность убийства. Что примечательно, до сих пор не установлена личность девочки, которую Мёрдок убивает в видео.  

Посмотрев этот ролик после долгих поисков, я почувствовал себя как никогда вымотанным. Мне хотелось проверить себя. Узнать, сможет ли столь откровенная жестокость сломить меня и шокировать. Вынужден признать, что смотреть подобное действительно трудно. Здесь нет истории, нет контекста. Всего лишь плохая картинка с помехами и некачественно записанным звуком. Высокий человек в костяной маске, изуродованной разводами краски, появляется в кадре. Вокруг – высушенные поля. Слышится шелест травы. Всё так далеко от дома. Человек в маске связывает её. Насилует её. Убивает её. И всё это кажется таким настоящим, но таким далёким. Крики. Плач. Вопли. Шелест травы, на которой всё это происходит. Где-то в тени деревьев человек в маске насилует ребенка, чтобы затем убить, пока камера трясётся снимает все это. Кровь заливает сухую траву. А он продолжает избивать её, пока она не умрёт. Забивает до смерти, когда уже не может ничего получить от неё. А затем смотрит прямо на тебя, прямо в камеру. Тяжёлый взгляд из-под окровавленной маски. Словно мы здесь одни, где-то на склоне, стоим возле трупа ребёнка. И убийца смотрит на тебя долго. Так, будто ты единственный свидетель, который случайно застал его за этим. Темнота. 12-минутный кошмар закончился. Просто, жестоко, откровенно. Как и вся философия Декадентства. Именно этот короткий фильм хорошо отражает все её наглые принципы вседозволенности. Я буду насиловать ребенка, а ты будешь смотреть, потому что я хочу этого и могу.  

Единственная ошибка Мёрдока заключалась в том, что он выбрал путь конформиста, приспособленца, который вместо упорного движения наперекор разрушению мира избрал путь в самое сердце упадка. Он не попытался остановить надвигающийся Апокалипсис и захлопнуть пасть Левиафана, о нет. Он стал одним из всадников, проповедником, апостолом Апокалипсиса. Не став препятствовать разрушению всего человеческого рода, он вознамерился самостоятельно разрушать эту шаткую пирамиду, раскачивать лодку, провоцировать и ускорять неизбежный процесс гибели. Этот человек мог стать героем в глазах людей, тем, кто предрёк упадок культуры и предотвратил его, но нет же — он стал тем, кого все ненавидят. Убийца, безумец и насильник — вот кем он пожелал быть, лишь бы отстоять у мироздания право быть самим собой и вершить всё, что ты хочешь вопреки всему. Таков был его выбор.  

Вместе с тем я понимаю, что философия Декадентства близка мне намного больше, чем кому-либо ещё. Разве я не доказываю, что жизнь в моих руках? Взирая свысока на мир под собой с равнодушием, я и сам принимаю окружающий нас упадок, становясь с ним единым целым. В некотором роде я могу стать экспериментом, образцом того, что в конце ждёт каждого из нас — уничтожение. Ведь я тоже избрал путь сознательного упадка собственной личности. Душа моя тухнет, всякая человечность покидает сохнущее тело. И я не противлюсь этому, вовсе нет — я этого желаю. Мы утверждаем, что нашему миру конец. Следовательно, мы уверены, что человечество тоже обречено. Выходит, что ничто более не имеет смысла перед лицом грядущего забвения. А если это правда, значит, каждый волен творить что угодно, не подчиняясь тому, что и так скоро перестанет существовать. Получается, я новый декадент? Невольный последователь идей Эдвина Мёрдока? Тот, кто зашёл настолько далеко, чтобы уничтожить себя вот так просто без причин и смысла. Современный ****ый нигилист.  

Но с какой стати я смею вообще рассуждать на эти темы? Крах общества — какое мне до него дело, когда я нахожусь на полпути к Великому Ничто? Не мне дано право думать о таких вещах. С другой стороны... кому как не молчаливо кающемуся Паломнику смотреть равнодушно на то, как мир медленно тлеет? Здесь, на вершине цинизма и античеловечности всё кажется таким понятным, словно я знал простую истину всю жизнь. Мир гибнет. Человек умирает. Всё катится в бездну. И ничто не имеет смысла.  

Отсюда открывается прекрасный вид на всё человечество. Так приятно смотреть на него сквозь решётки на окнах, не вставая с постели. Мне кажется, что теперь вопрос, поставленный Эдвином Мёрдоком, должен стать главным для нашей безумной эпохи. Ответ на него определит дальнейшую судьбу человека: «Действительно ли мы обречены? ». И если это так, то моё происхождение является закономерным следствием глобального упадка. Признавая это, мы оправдываем убийство Мёрдока. Но если нет... Что ж, значит, я всего лишь побочный продукт распада, а убийца остался убийцей.  

Кому как не мне, молчаливому Пилигриму, судить это общество? Безразличный, обречённый на гибель наблюдатель, который зрит в суть вещей. Что? Вы будете винить меня и спрашивать, как смею я глядеть на вас свысока? Но посмотрите на себя! Насколько же низко находитесь вы, раз позволили мне судить вас! Из всех судей мира к вам пришёл только я – молчаливо взирающий и без особого интереса слушающий вопли отчаяния мертвец. Большего вы и не достойны. Стоит мне пожелать, и штукатурка отвалится с лица этого мира быстрее. В моих силах помочь вам, замедлить неизбежный процесс разложения. Но я также могу и ускорить приближение конца. Подумать только, в чьи руки вы вложили свою судьбу: безумцы, убийцы, равнодушные нелюди. Если бог и существует, то он явно уже давно отказался от вас. И вот оно — ваше новое спасение: упокоение в гибели.  

12. 01. ****  

Искусство  

Я всегда считал себя художником. Творцом, который работает, питаясь идеей и вдохновением. И всю свою жизнь, вдыхая дым поражений, я мечтал когда-нибудь создать нечто поистине великое и душераздирающее. Сейчас же, когда я пробегаюсь взглядом по этим записям, то делаю вывод, что иду верным путём. Как иронично, что самые достойные внимания творцы создают свои шедевры чаще всего перед самой смертью или в пылу агонии. Возможно, я ошибся, когда выводил формулу сущности человеческой души. Ошибся, потому что не включил в неё собственную жажду творить. Даже не знаю, как назвать это странное чувство... Однако я уверен, что оно тоже питает меня, дарует желание жить до тех пор, пока я не создам свой шедевр. Но нет ничего прекраснее добровольного самоуничтожения. Картины того, как человек медленно гниёт изнутри, пока от него не останется ничего, даже горстки пепла. И в ином искусстве я не нуждаюсь.  

Тем не менее, это ужасное стремление выразить себя сбивает мои мысли, раздражает и донимает меня вот уже несколько дней. Мне остаётся лишь поддаться ему, чтобы выпустить из себя. С таким намерением я в полном исступлении проснулся ранним пасмурным утром, с трудом сполз с грязных простыней своей постели и в темноте нащупал предмет, формой подходящий для основы моего будущего сосуда творческих желаний. Полотно. Полотно того, что скоро станет последней картиной. Я схватил его, положил на столик рядом с кроватью и принялся копаться в шкафу в поисках красок. Спустя какое-то время, мне всё же удалось откопать несколько маленьких тюбиков масляной краски. Не помню, когда именно купил их, но пролежали без дела они очень долго, успев покрыться слоем пыли. Открыв несколько из них, я тут же выдавил приятно пахнущее содержимое на найденное полотно. И как только в темноте блеснули разноцветные капли, я прямо пальцами стали смешивать их. Мне было лень искать кисти, поэтому я решил рисовать руками. Холодная краска прилипала к коже, тонким слоем покрывая полотно. Легко, плавно, без всякого сопротивления. Я скользил пальцами, ощущая, как под ними остаются разводы краски.  

Этот процесс ввёл меня в состояние транса. Я забыл о дожде, идущем снаружи моей квартирки. Мозг отключился и отдался фантазии. Я даже не видел, что именно рисую, но меня полностью захватил сам процесс и великолепные тактильные ощущения. Мазок за мазком. Цвета смешивались, образуя некие абстрактные узоры, которые вскоре заполнили собой всё полотно. А я всё сидел на коленях перед низким столиком и с широко открытыми, пустыми глазами рисовал. Это был тот момент, когда я обнаружил нечто прекрасное для себя в тотальном одиночестве. На короткое мгновение мне вновь захотелось жить и творить.  

Но лишь на мгновение. Когда краска закончилась, а полотно стало высыхать, я отодвинулся от него и упал на пол, прижавшись спиной к кровати. Тяжело дыша, я взглянул на руки, покрытые засохшей краской. На столике передо мной всё ещё лежало разноцветное полотно. Как же чудесно смешались цвета. Я смотрел на результат своего труда и испытывал удовлетворение. Покой. Чувство жизни наконец-то покинуло меня и оказалось запечатано в этой картине. Полегчало. Я создал её. Возможно, это было последнее, что я вообще создал в своей бессмысленной жизни.  

13. 01. ****  

Сны  

В последнее время я очень плохо сплю. Со сном у меня всегда были проблемы — бессонница донимала мой организм столько, сколько я себя помню. Из-за неё я привык работать по ночам, а утром не забирать положенное мне время на отсыпание, а шататься по делам, притворяясь бодрым и готовым работать. С детства я читал книги, лёжа ночью в постели с фонариком, пока мои глаза не потребовали использовать очки. В подростковом возрасте ночь стала для меня единственным временем в сутках, когда я могу побыть один, в тишине и покое, в безопасности и тоске. Я проживал день за днём, с нетерпением дожидаясь наступления темноты, внутри которой я мог наконец-то спрятаться до утра. Я любил запираться в комнате и лежать, глядя в потолок, слушая тоскливые завывания песен, которые слышал с помощью тайно купленных наушников. Можете ли вы представить, какого это — вести тайную ночную жизнь в полном одиночестве? Нет, существовать только ночью. Подобно какому-нибудь зверю, что прячется в тени своего логова.  

Бессонница никогда не была мне другом, но явно питала разум и воображение. Она пробуждала мои самые пугающие страсти, заставляя много думать и работать, просыпаясь истощённым. Не скрою, что мне нравилось подходить к окну в холодные зимние ночи туберкулёзного города и разглядывать тихие улицы, представляя, будто бы я остался последним человеком во всём мире. Пока город спал, я работал: исписывал тетради своими философскими размышлениями о жизни и смерти; читал тяжеловесные произведения литературы; увлекался статьями о маньяках и самой изощрённой порнографией. Всё это завораживало, захватывало воображение. Не сложно догадаться, что именно тогда я и узнал о философии Эдвина Мёрдока. Сейчас же мне кажется, что если бы жизнь моя сложилась немного иначе, то из меня получился бы потрясающий маньяк.  

Во тьме из ночи в ночь я влачил своё существование, предлагая по утрам на обозрение публики совершенно другое существо, которое я уже давно запер в шкаф. Возможно, у меня и в самом деле раздвоение личности. Не удивлюсь, если это окажется правдой.  

Не помню, чтобы мне хоть раз приснилось нечто хорошее и доброе. Мои сны — это бесконечные кошмары, в которых я не могу спрятаться от суровой реальности. Я быстро научился использовать эти сновидения в собственных целях, сочиняя на их основе целые истории. Сны я помнил хорошо и всегда отделял от реального мира... до недавнего времени.  

Однако сегодня я проснулся в полной растерянности. Не знаю, поймёт ли кто-нибудь меня, но я словно потерял ту черту, отделяющую сон от реальности. Я проснулся в ужасе, буквально вскочил с постели, попытался успокоить себя, но не смог. У меня была уверенность в том, что я кого-то убил и не помнил этого. Во сне я видел лишь смутные образы, обрывки истории моего убийства. В воспоминаниях же царит пустота. Я понял, что не могу сказать точно: действительно ли я убил кого-то в прошлом или же все эти гнетущие чувства мне просто приснились? Я этого не знаю до сих пор. Сны запутали меня окончательно, заставили потерять связь с реальностью и поверить в то, что, возможно, никогда и не было правдой. Даже когда я пишу это, то уверен, что убил человека. Но вместе с тем не помню никаких подробностей. Тогда откуда же во мне этот страх? Разве сны умеют внушать подобное? Или это естественная трансформация мозга, запертого в четырех стенах?  

Я ничем не могу помочь себе. В этой тоске я начал ощущать себя настоящим маньяком, запутавшимся в собственных сновидениях. Может быть, в прошлом я им и был, но теперь стёр из памяти. Может быть, я и есть Эдвин Мёрдок, забывший себя целиком. Может быть, мне следует убить кого-нибудь, чтобы покончить с тем нарастающим безумием, которое поглощает меня во сне. Но лучше всего, наверное, убить самого себя.  

14. 01. ****  

Семья  

Всё идёт из семьи, говорят люди. Оттуда тянутся корни твоей личности. Они кормят тебя и растят. Родителям ты обязан быть благодарен за всё, что имеешь. Эти люди вложили в тебя силы и любовь, время и слёзы, деньги и надежды. Ты — их маленькая игрушка, непредсказуемый эксперимент, который не может провалиться. О, как матери ревут над телами своих мёртвых детей. Как они переживают за жизнь одного отдельного существа, при этом равнодушно глядя на ему подобных. Ирония семьи, как замкнутой в себе ячейки злости и любви. Её интересует всё то, что внутри, но бесконечно бесит всё, что снаружи. Так говорят люди. Всю. Мою. Жизнь.  

Но что, если всё это ложь? Что, если семья — самое бесполезное звено в моём жалком существовании? Не корни, а цепи на ногах. И ты лишь заводной человечек, зеркало несбывшихся надежд и сборник затухших грёз своих бездарных родителей. Вот и вся правда семьи — несчастные люди, порождающие себе подобных в глупом стремлении создать идеальную личность, которая исправит все их ошибки и дефекты. На каждого ребёнка они смотрят как на потенциального ангела. Для них это шанс доказать миру, что их гены не безнадежны. Их последний шанс спасти свой эгоизм — создание новой личности, которая всё равно в итоге становится такой же, как и все. Ещё одна сказка про особенного мальчика, из которого родители пытались сделать бога. Но когда крылья не выросли, а мальчик сломался, то его списали со счетов. Теперь ты один из нас.  

У меня никогда не было семьи. Не было дома, в который я желал бы вернуться. И чувствовал я себя нежеланной ошибкой аборта, от которой все пытались отказаться. Пока я был единственным ребенком, то родители до последнего пытались гнуть свою линию. Я рос в аду, который сжёг всё, что было во мне хорошего. Когда меня лепили, я не поддавался, чем злил окружающих. В итоге я не получился такой игрушкой, которой меня хотели видеть мои любезные родители. Их забота быстро переросла в тиранию и тупое нежелание признавать собственную неправоту в выбранных методах воспитания. Они запихивали в меня силой и угрозами все те концепции мнимого идеала, стараясь воспитать человека с большой буквы. Видели бы они меня сейчас — разбитого и отчаявшегося, потерявшегося в том ****ском лабиринте засохших зарослей, что они вырастили в моей больной голове. Глиняный человечек вырос. И трещины покрыли его криво слепленное тельце.  

Когда же я остался один на один с самим собой, то преисполнился ненависти к тем, кто меня вырастил. Я убежал из дома при первой же возможности, много лет повторяя про себя, как сильно я ненавижу своих родителей за их не просветную тупость. Желая им скорейшей гибели, я ревел ночи напролет, не понимая, почему именно меня решило так жестоко сгубить мироздание. В юности я встречал чужие семьи других детей и каждый раз недоумевал, почему у них всё иначе. Почему я не имею права жить в подобных условиях? Почему меня поместили в изолятор, обвиняя во всех бедах? Откуда такой контраст между семьями? Молча спрашивая это, я ненавидел свою родню ещё больше. За то, что она испортила меня, задушила своим стремлением создать идеал, навязывая собственные ценности.  

Я знаю, что помимо родителей у меня есть и другие близкие и дальние родственники. Несколько раз я даже встречался с некоторыми из них. Но эти встречи были мимолётными, потому что к этим людям я испытываю ещё большее отвращение. Мне стыдно называть этих идиотов своей роднёй. Я лучше сдохну в одиночестве, чем приму помощь от этих. Как жаль, что они не видят в моих глазах эту злобу. Думают, что я рад их видеть, что я счастлив. Появляются на пороге моей комнаты с пьяными рожами, ожидая, как я резко начну плясать перед ними, посещу их чудесный мир разочарований и разбитых надежд, займу с ними одну волну и расплывусь в улыбке. Но я лишь слушал их молча, в душе молясь, чтобы эти свиньи, которых я вижу впервые за столько лет, исчезли из моей грёбаной жизни навсегда. Мы слишком разные люди, чтобы я притворялся в некой любви к вам, мать вашу. Правда в том, что я вас всех ненавижу и с удовольствием сплясал бы на ваших могилах.  

Самостоятельную жизнь я воспринял как освобождение. Для меня это было спасением от того ужаса воспитания, которым кормили меня родители всю юность, из-за чего я вырос... этим. Почему я такой? Потому что у меня такая семья. Если всё идёт из семьи, как вы говорите, то я гнилой плод только потому, что моя семья — зловонное дерево. Заметьте — это сказал не я. Это так ваша ****ая логика работает.  

Поздравляю, мама, ты породила ещё одну бездарную ячейку обречённого общества, которое катится прямиком в ад. Хорошая новость в том, что мы всё равно когда-нибудь умрём, так что... не грусти так сильно. Знаю, что тебе будет наплевать, ведь мы не общались больше 15 лет. Хотя с чего бы тебе лить слёзы, мамуля? Зачем тебе рыдать, когда они найдут меня мёртвым, если у тебя есть второй ребенок? Твой новый образец, подопытный малец для экспериментов воспитания в лице моего братца. Да, думаю, что ты не будешь долго грустить. Не получился я, получится этот, верно? Неплохо ты так меня заменила, стоило мне лишь уйти от вас куда подальше. Выходит, что не только я осознаю собственную дефектность, но и моя мать. Теперь у неё новый сынишка для новых губительных забот. Как же я ему не завидую! В чём же виноват ребенок, раз ему суждено было родиться в моей гнилой семейке? Я своё отмучился, но вот у него ещё всё впереди. Поздравляю, вы растите для меня в тех же условиях превосходного приемника — нового Пилигрима. Ирония зашкаливает.  

Я считаю, что нет взрослых — есть только дети. Мы все рождаемся детьми и ими же умираем. Меняется оболочка, трансформируется тело, но суть остаётся детской. Если смотреть с такой перспективы, то вся история человечества начинает выглядеть куда глупее и трагичнее. Дети убивают детей. Маменькины сыночки насилуют маменькиных дочурок. Мальчики режут друг другу глотки и купаются в детской крови. На войнах вместо оловянных солдатиков друг на друга идут детские армии. Они будут биться до смерти. Ребёнок растлевает ребёнка. Ребёнок занимается сексом с ребёнком. Ребёнок пьёт алкоголь, чтобы затем сесть за руль и сбить другого ребёнка. Ребёнок в поисках дозы выпускает кишки другому ребёнку. Дети играют, принимают не себя роли полицейских, политиков, космонавтов. Кем ты хочешь стать, дочка? Видимо, проституткой. Кем ты хочешь стать, сынок? Видимо, Эдвином Мёрдоком, чтобы изнасиловать ребёнка. Всё как обычно — дети убивают детей.  

Где-то в этой картине мира пока что занимаю место и я тоже. Ребёнок, который убивает сам себя. Теперь я точно знаю, что никто из семьи не будет грустить по мне. Словно я это заслужил. Я никогда не испытывал подлинной любви к своим родителям. Видимо, ненависть и обида полностью сожрали её. А потому мне так легко поклясться, что я отказываюсь от семьи, отрекаюсь от неё. Вы мне не семья — ублюдки, которые пытались сделать из меня нечто особенное, а когда поняли, что всё испортили, то тут же попытались избавиться от меня, заменив на нового ребёнка. Я ненавижу вас за всё то, что вы сделали со мной, безответственные куски дерьма. И с нетерпением жду того часа, когда наконец сдохну, лишь бы навсегда исчезнуть из ваших жизней! Будьте вы прокляты!  

15. 01. ****  

Человек  

Чем больше проходит времени, тем равнодушнее я взираю на людей вокруг. Иногда я выглядываю из окна своей комнаты, смотрю вниз на серые, пасмурные улицы под грозовым небом; вижу укутанных в чёрные тряпки прохожих. И взгляд мой скользит по ним, словно их и нет вовсе. Взираю на них, как на пустоту. Их жизнь не заботит меня, как и моя собственная. Равнодушие ко всему миру заразило меня и дало свои плоды.  

Время от времени я посматриваю телевизор, лишь бы не умереть от скуки. Бездумно щёлкаю каналы, глядя в одну точку. Скорчившись на кровати, я, наверное, со стороны напоминаю бледное, худое насекомое.  

Листая передачи, мне открывается чудесная картина на наш дивный мир. Тот же вид из окна на угрюмую расу замученных людей только в профиль. Какой канал не включи — везде видишь парад уродов, на фоне которых ты чувствуешь себя совершенством. Праздники тщеславия и эгоизма, устроенные потехи ради перед десятками телекамер. Трансляции пафоса, гламура, роскоши и богатства. Перед моим туманным взором пляшут неестественно яркие, цветастые платья и костюмы. Глубокие вырезы и покрытые лаком причёски. Громкая музыка и грустные лица массовки. Потрясающий цирк самолюбования, пиршество идиотизма за несколько секунд до неминуемой оргии. Какой потрясающий контраст с тем, чем являюсь я сейчас. Словно смотрю на несуществующий мир, выдуманный телевизионщиками. Не бывает настолько лицемерно и фальшиво счастливых людей. Они все где-то там, а реальность у меня под окном. Дорогие смокинги, золотые украшения, мишура. Какой канал ни выбери — блевать тянет. Хотя теперь перспектива захлебнуться в собственной рвоте не кажется такой уж омерзительной. Это вы называете высокой культурой. Но я не верю в её реальность. Я вижу здесь лишь скрытый упадок, старательно упрятанный за тонну косметики и грима. Однако следы разложения невозможно уничтожить. Я чувствую их, потому что сам уже одной ногой в гнилье. Мне хорошо знаком запах разложения — он наполняет мою душную комнату.  

Я лежу целый день, взирая на разнообразных уродцев по ту сторону телевизора. Проблема большинства людей в том, что они смотрят на себе подобных через призму того, что те имеют, чего они добились. Мы не способны вытянуть личность из её роскошной среды и изучить такой, какой она является по своей природе. Потому что это скучно — результат будет один и тот же. Возьмите любого уродца из телевизора и перестаньте любоваться им. Забудьте его имя. Забудьте его награды. Его достижения, его прошлое, его голос и его внешность. Оставьте только суть и скажите честно — кто перед вами? Кто прячется в эти тряпки, лишь бы казаться больше, чем он есть на самом деле? Похоже, что это человек. Изуродованный, но по сути человек. Такой же, как и вы.  

За равенство не нужно бороться — оно было всегда у вас под носом. Но вы не способны увидеть его за ворохом социальных ролей, имён, желаний, амбиций, предрассудков и прочего ненужного дерьма, которое сгорит после смерти навсегда. Человек — это то, что укладывается в гроб и засыпается землёй. Только там наступает момент истины, настоящий катарсис для нашей мудрости. Вот где вы все по-настоящему равны, мать вашу. Обёртка сгорела с годами, осталась только сердцевина. Но даже её вы потеряли, спрятав ото всех. Хотите увидеть настоящего человека? Убейте его. Всё остальное — ложь.  

Но если вы боитесь смерти, то я могу показать вам, как это делается при жизни. Потребуется достаточно усилий, чтобы узреть истину, особенно если вы — типичный продукт. Вот что я делаю, глядя на любого человека: держу в голове то, что сближает меня с ним. Эти мерзкие, неприличные, интимные вещи, о которых не принято говорить. Но стоит о них вспомнить, взглянув на обтянутую во фрак звезду с телика, как ухмылка поражает ваши губы, а затем наступает спокойствие. Вы больше не хотите быть таким как он или она. Зачем вам это, если это по сути и есть вы.  

По началу будет сложно, но вы научитесь раздевать мыслями любого. Очищать человека от всей бесполезной мишуры, оставляя главное. То, что делает вас равными перед смертью. Вам будет смешно. Убрать весь этот пафос и что останется? Человек, который по ночам занимается сексом, если у него есть с кем, а если нет, то смотрит самую грязную порнографию, лишь бы удовлетворить собственные дикие инстинкты. Человек, который мысленно шлёт подальше весь этот мир, но продолжает делать вид, что ему всё нравится. Человек, который храпит во всю глотку, пуская слюни целую ночь. Человек, который с подросткового возраста практикует мастурбацию. Человек, который имеет целый шкаф, набитый вонючим скелетами и тёмными тайнами, за которые ему стыдно перед самим собой. Человек, который безмерно копошится в самом себе в поисках ответов. Человек, который громче всех кричит про свободу, равенство и братство, но в душе был бы рад кого-нибудь убить. Человек ленивый, бесконечно стремящийся к покою и стабильному процветанию. Человек эгоистичный, в сложной ситуации готовый бороться за место под солнцем до смерти. Человек лживый, всегда отрицающий собственную природу. Человек жестокий, но вынужденный притворяться добрым. Человек не верующий, но трусливый, потому что сам себе не признаётся. Человек любящий удовольствие во всех его проявлениях.  

Таков я, таков ты, таковы мы все. Это нас сближает. И никакие нарядные тряпки не помогут тебе скрыть от меня твою суть. В каждом человеке я вижу собственное отражение. Мне плевать, кто ты и сколько у тебя наград — для меня ты человек, который обожает ночью съесть венских сосисок, запить их литром пива и потратить час на просмотр извращённой порнографии. Для меня ты человек, которому знакома депрессия, горести и радости. Ты живёшь в одном уродливом мире вместе со мной, а потому так предсказуем. Лежать мы будем всё равно под одним небом, так какая мне, чёрт возьми, разница, кто ты вообще такой.  

16. 01. ****  

Отчаяние  

Мой очередной сеанс насыщения вечерними новостями подходит к концу. Голова болит от того обилия идиотизма, которое в лишний раз заставляет меня чуть ли не сопереживать Эдвину Мёрдоку. За сегодня я увидел и услышал достаточно дерьма, чтобы убедиться в том, что весь наш мир с человеком в центре катится в огненную бездну. Фашисты, монархисты, либералы, демократы, националисты, коммунисты, марксисты, анархисты.. Сотни громких названий, за которыми люди попрятали свои идеологии. И ни один из этих идиотов, глядя вокруг, не способен понять, что эпоха теорий прошлого сгнила. Ни одна из предложенных концепций жизни сегодня не выдерживает никакой проверки. Сколько громких противостояний, кровопролитий во благо идей, созданных когда-то человеком для людей... Сумасшедший цирк фанатиков, философов и политиков, каждый из которых желает в душе до смерти забить оппонента своей личной Библией, лишь бы доказать собственную правоту.  

Жалкое зрелище — видеть, как люди пытаются построить общество на старых фундаментах. История и время их ничему не научили. Они цепляются за свои теории. До последнего вздоха отстаивают идеологию, которая безнадёжно устарела и никак не вписывается в современный ад. Упрямство не позволяет вам отринуть убеждения — вы верите, потому что вам нужно верить во что-нибудь. Без этого вы чувствуете себя никем. Нельзя ни на секунду допускать, что ваша концепция мира ложна, верно? Две тысячи лет люди, подобные вам, строят мир, опираясь на слова друг друга, но вместо идиллии мы получили это. Фальшивый гуманизм, лицемерный патриотизм и ограниченная свобода. Вы потеряли всё, что обещали сохранить. Превратили мир в огромную помойку, где каждый человек говорит о своём, а в итоге все просто хотят быть счастливыми. Взгляните на себя — да вы же просто уморительные ходячие парадоксы! Цель у всех одна, но вы всё равно умудряетесь мешать друг другу. Помните ту легенду про Вавилонскую башню? Минуло много веков, но ничего не изменилось: люди потеряли возможность работать вместе. Теперь вы умеете только разрушать то, что создают другие, потому что ваш путь до солнца кажется вам быстрее. Если это не упадок, то я не знаю что.  

Не ищите в нашем мире надежду. Не пытайтесь строить общество по книгам. Вы уже натворили дел. Теперь наслаждайтесь золотым веком декадентства.  

17. 01. ****  

Астронавт  

Я люблю свои кошмары и всегда жду их, когда засыпаю на закате очередного бесполезного дня. Хоть они и сводят меня с ума, но разве не это нужно безмолвно кающемуся Паломнику? Сны показывают, насколько низко я спустился. Они способны отправить меня туда, где я никогда не был. И прошлой ночью это случилось вновь.  

На этот раз моё сознание отправило меня на пустырь, окрасив мир вокруг в монохромные, серые тона. Ноги мои ступили на сухую, примятую траву. Я окинул взглядом местность: высокие деревья окружали тот небольшой островок, на котором я очутился. Дул сильный, холодный ветер. Небо было затянуто густыми чёрными тучами. А я был одет в космический скафандр и тяжело дышал внутри своего громоздкого костюма. Стекло шлема то и дело запотевало от моего учащенного дыхания. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к своему новому образу и научиться чувствовать тело, закованное в тяжёлый скафандр.  

Внезапно впереди меня возникла девочка в платье. Она долго мерила меня взглядом, стоя неподвижно у самых деревьев, которые раскачивались под давлением сильного ветра. Её лицо было бледно-серым, словно выточенным из гранита. Широко раскрытые глаза пронзали меня на расстоянии. Поджатые губы, равнодушный взор. Не зная, слышит ли она меня, я поднял руку и позвал её, но она не сдвинулась с места. Тогда я сделал несколько неловких шагов в её сторону. И вот только после этого девочка развернулась и пошла туда, где свет скрывался среди серых деревьев. Я устремился за ней.  

Раздвигая руками ветви деревьев, я шёл сквозь странное подобие монохромного леса. Каждый раз теряясь в пространстве, я останавливался, смотрел по сторонам и обязательно находил знакомую девочку, которая молча смотрела мне в лицо, приглашая пройти дальше. И тогда я шёл в её сторону, а она убегала, вынуждая меня продолжать идти сквозь тёмные заросли под шквалом ветра. Бесконечный лабиринт сплетённых деревьев, ветки которых били меня по лицу, пока я шёл в неизвестность.  

В конце концов я увидел её вновь — девочка стояла в тени огромного дерева, возвышающегося над серой поляной в окружении густого леса. Примятая трава неприятно шуршала под ногами, пока я не спеша, настороженно двигался к маленькой незнакомке. Скафандр сковывал мои движения и стал казаться мне непосильной ношей, тянущей тело вниз. Но снять его я боялся, продолжая подчиняться воле своего сознания.  

Я подошёл к девочке, тяжело дыша в тесном и душном костюме, из-за чего мне пришлось смотреть на её мёртвенно-бледное лицо сквозь запотевшее стекло. Мы некоторое время стояли друг напротив друга под ветвями дерева, молчаливо проникаясь мгновением абсолютного сюрреализма происходящего. Монохромный мир шумел, порывы ветра раскачивали стволы деревьев, наблюдавших за нами с завидной покорностью и смирением. А мы всё стояли и смотрели друг на друга: космонавт и маленькая девочка.  

Наконец из моего рта вырвался вопрос:  

— Кто ты?  

Не смотря на моё странное снаряжение, она услышала и поняла меня, но вместо ответа лишь потянулась, подалась вперёд и коснулась меня рукой.  

В то же мгновение я почувствовал, как что-то внутри скафандра забурлило. Температура стала быстро подниматься. Некая жидкость возникла будто из ниоткуда и стала заполнять костюм, поднимаясь от моих ног к горлу. Меня охватила паника, поэтому я попытался снять шлем, но он оказался словно приваренным. К тому времени жидкость затопила меня по шею. Мне хватило одного взгляда вниз, чтобы узнать кровь. Тёплая и ярко-красная в отличие от всего мира она раздувала скафандр и грозила утопить меня прямо в нём. Я инстинктивно глотнул как можно больше воздуха, прежде чем кровь укрыла мою голову. Переполненный кровью, я упал на колени и принялся колотить руками по шлему, пока воздух в моих лёгких не стал заканчиваться. И когда я уже думал принять свою гибель, захлебнувшись кровью внутри скафандра, раздался хруст стекла, покрывающегося трещинами под воздействием моих ударов и давления изнутри костюма. А уже в следующее мгновение стекло разбилось, и кровавый поток хлынул наружу сквозь дыру в шлеме. Я согнулся пополам так, чтобы кровь лилась из скафандра, словно из бездонного источника, пока наконец не смог открыть слипшиеся глаза и жадно вздохнуть, держась мокрыми руками за землю.  

Однако стоило мне блаженно открыть рот в поисках кислорода, как я тут же упал навзничь и стал задыхаться. Здесь не было кислорода. В этом мире ничего не было. Пытаясь вдохнуть, я хлопал глазами и развивал рот, пока мои внутренности сгорали без кислорода. Я пытался позвать кого-нибудь на помощь, но не мог издать ни звука. Мир был мёртв, понял я, умирая в тени дерева. Он залит кровью и полон космонавтов, которые бродят в лесу в поисках того, чего нет. Тишина. Ветер дул, но я его не слышал, пока изгибался на серой земле в агонии. Закатив глаза, я увидел чёрные, перевёрнутые деревья, тянущиеся к небесам.  

И где-то в глубине этой непроглядной чащи я нашёл кое-что...  

18. 01. ****  

Тишина  

Из окна моей комнатушки открывается вид на соседний многоквартирный дом, возвышающийся над всеми остальными крышами. В последнее время у меня появилась привычка не спать по ночам, а стоять возле окна, молча глядя на этот самый дом, подсчитывая свет в окнах и гадая над тем, чем сейчас занимаются жильцы своих квартир каждый раз, когда ночную тьму прорезает луч тусклого света из очередного окна напротив. В этот момент можно наблюдать завораживающую картину: монолитный столб чистой тьмы распадается и ты понимаешь, что всё это время смотрел на очередной муравейник, внутри которого всё ещё почему-то есть жизнь. И ночь в этом городе кажется настолько тёмной, что у тьмы вырастают клыки и она начинает охотиться на тебя. Сквозь эту тьму чудом проходят гадкие оранжевые лучи фонарных столбов, выстроившихся по краям дороги в молчаливом ожидании одиноких машин. Их свет — самое страшное для меня, что я когда-либо видел в своей жизни. Они окрашивают всё вокруг себя в болезненно-блевотный оранжевый, смешиваясь с темнотой и скрывая обскурные лица случайных прохожих, которые идут мимо моих окон и даже не подозревают, что я наблюдаю за ними, тяжело вздыхая в тени. А где-то на горизонте возвышаются многоквартирные дома с маленькими светящимися окнами в качестве ячеек, обозначающих полуночную жизнь. Иногда это мистическое пространство заполняется туманной дымкой, которая тоже окрашивается в цвет фонарных лучей. И тогда всё вокруг погружается в жуткое оранжевое свечение. Бетон и оранжевый цвет. Я вижу их всю свою жизнь где бы ни находился. Они преследуют меня и загоняют в тупик, обволакивая чувством тотального отчаяния и... одиночества. Все эти люди где-то там что-то делают. Копошатся. Любят. Страдают. И всё без меня.  

Так проходит ночь за ночью в ожидании момента растления души. Частенько я позволяю себе страдать любовью к гигантизму. Это подобно трансу, в который я впадаю, когда смотрю на ночное небо. Не знаю, как описать... Меня словно что-то подхватывает и уносит. Туда, где мерзотные оранжевые лучи обрываются, и начинается бесконечная ночная тьма. Чуть выше неё зияет жуткая пасть морозного космоса, от взгляда которого мурашки бегут по моей согнутой спине, а тонкая кожа становится белее снега. Там, в бесконечной темноте, сверкают звёзды — недостижимо далёкие и горячие. По крайней мере, мне хочется верить, что они действительно горячие, ибо иначе космос кажется мне совершенно враждебным местом, но я отказываюсь принимать это. Мне нравится идея, что это холодное чёрное полотно самой бесконечности, внутри которой растворяется тепло. Может, именно так и выглядит Великое Ничто — бесконечная тьма, но только без звёзд.  

Иногда с моей позиции можно заметить движущийся по небу свет. Можно подумать, что это ожившая звезда, которая решила сменить своё местоположение. Но на самом деле это всего лишь самолёт, сверкающий в темноте и маскирующийся под звёзды. В такие моменты я замираю, прекращаю дышать и смотрю на него. Самолёт движется медленно. Внутри него замурованы люди. На какое-то время можно сказать, что они все покойники, летящие внутри своего гроба через тьму. И если самолёт упадёт, то изящная метафора станет правдой. Но пока что он спокойно летит себе где-то там, далеко от меня, не подозревая о том, что я внимательно слежу за ним.  

Так далеко... Эта даль очаровывает меня и уносит с собой. В такие моменты я чувствую, как в моём аду наступает весна. Запах мостовых, по которым недавно прошёлся ливень, наполняет мои лёгкие. Со вздохом я смотрю наружу, печально размышляя о вещах, которые почему-то меня всё ещё волнуют, хотя их уже давно следовало сжечь внутри себя. Бренность не должна мешать Пилигриму. Но я думаю, думаю и дышу глубоко. При всём желании вы не поймёте, почему мне так нравится упиваться отчаянием, скрываясь в тени ночи. Эти губительные мысли отталкивают всё то, что раньше имело смысл. Теперь же нет ничего, кроме тишины, которая убивает нас. Свет в окнах домов кажется ненастоящим, а деревья пластиковыми. И даже летящий над моей головой самолёт словно ошибся измерением. Весь мир гаснет, а я теряю надежду вернуться. Пробуждаясь в холодном поту с сердцем, готовым проткнуть себя костями, я понимаю, что мне некуда двигаться. Будущее исчезает вместе со всеми. Бездарность, хладнокровно льющая слёзы. Это и есть молчаливое покаяние.  

19. 01. ****  

Ненависть  

Я разбил телевизор в порыве гнева. Вспышка ненависти. Со мной такое и раньше бывало, но в последнее время стало происходить всё чаще. Я испытал момент высшей степени отвращения к увиденному. Уже не помню, что именно меня так разозлило, но, кажется, это вновь было как-то связано с людьми. Всё всегда упирается в человека.  

Раньше я пытался контролировать собственную злобу всевозможными способами. В ту ночь, когда родители пожелали мне, что б я как можно скорее сдох, я разодрал кожу своих рук в кровь. Сидя на краю кровати под занавесом ночной тьмы, я нещадно водил остриём иглы по коже. Сначала прицеливался, касаясь руки слегка, а уже потом одним резким движением сдирал кожу и пристально смотрел на то, как очередная полоса сначала вздувается и становится белой, а затем окрашивается кровью. Я делал так до тех пор, пока обе руки не покрывались полностью кровавыми полосами с рваными краями. Тогда моя боль и злоба отступали, перекидывались, словно пламя, на руки. Внутри меня воцарялась пустота, а дрожащие руки горели, истекая кровью. Не пытаясь как-либо обеззаразить раны, я ложился спать, а проснувшись утром первым делом исследовал ночные порезы и застывшую кровь. Полосы зудели, руки чесались, кровь можно было буквально взять пальцами и попробовать на вкус. Но зато внутри меня зияла дыра, величиной с проглоченный ком злобы. Так я учился сдерживать себя.  

С годами мой мазохизм утих, я перестал уродовать плоть. Толку от этого никакого. Зачем издеваться над мясом, если можно уничтожить душу? До сих пор я занимался трансформацией душевной боли в физическую, переносил её с одного места на другое. Хотя стоило всего лишь навсегда затушить источник боли — собственную душу. Вырезать её или убить, чтобы ничего не осталось.  

И вот теперь я вновь убедился в том, что необходимо совершить задуманное как можно скорее. Генератор ненависти внутри меня работает на полную, стоит мне лишь взглянуть на другого человека. Я даже не знаю, что именно меня так сильно бесит в нём. Я просто желаю ему смерти. Хочу подойти к первому попавшемуся прохожему и убить его. Нет, не просто убить. Хочу изувечить его до смерти. Потратить на одного ублюдка всю свою ненависть. Забить его, не знаю, или задушить, утопить в его же крови. Что угодно, лишь бы он прекратил существовать. Я хочу этого. Хочу. Хочу. Хочу.  

В свете этих кровожадных желаний идеи Мёрдока уже не кажутся мне чем-то из ряда вон. Я даже... научился понимать Эдвина. Мотивы его поступков теперь лежат как на ладони и выглядят до безумия очевидными. Неужели я ничем от него не отличаюсь? С каждым днём я теряю самообладание, а злоба ко всему живому вскипает внутри меня. Я и раньше отличался мизантропией, но сейчас я бы не отказался всадить нож в сердце человека. Нет, самой человечности. Стоит ли считать это моей эволюцией деградации? Раньше я стремился причинять боль только себе, а теперь с удовольствием готов поделиться этой жгучей болью. Наверное, это и есть безумие. Черта, после которой человека невозможно спасти. Пока что мне удаётся подавлять этот первобытный инстинкт, но что со мной будет, когда я зайду слишком далеко и стану окончательно похож на Эдвина Мёрдока?  

Человечность — вот та линия, ниже которой располагается абсолютная неизвестность. Низшая точка морального падения. Стоит мне посметь шагнуть за её пределы, разрушить священную стену, нарушить первичный закон человечества и переступить через человечность, как я перестану быть собой. Душа моя подвергнется разложению, а маска человека навсегда покинет бледное лицо. Вот та грань, отделяющая нас от монстров. Согласись с тем, что тебе всё дозволено, убей человека внутри себя и ты больше никогда не станешь прежним.  

С другой стороны, если мир действительно катится в бездну, а все известные нам моральные принципы изжили себя и потеряли всякую силу, то разве человечность не должна сгинуть? В мире, который описывают последователи Мёрдока, нет места и ей тоже. Не то что бы я хотел верить в это, но... Порой мне кажется, что человечность и правда мертва. Разве осталась в нас хоть какая-то любовь к себе подобным? Проповедники, рассказывающие пастве о божественной добродетели, оказываются лжецами и лицемерами. Власть имущие получают клеймо душителей народов. Такое чувство, что мы ненавидим всех подряд без причины. Словно ненависть — это наш истинный первобытный инстинкт. Если это так, то мне сложно будет отличиться от остальных.  

20. 01. ****  

Доброта  

Во мне есть черта, которая портит всю мою жизнь, по вине которой я ненавижу себя. Другие сочтут её за величайший дар, редко встречающийся в современном мире. Но я убежден, что она — моё проклятье, то, что на деле никогда не ценилось, но всегда превозносилось. Она — есть моя поросячья доброта. Мой внутренний демон, пожирающий любую ненависть, стачивающий острые углы и не позволяющий мне отвечать миру тем, что он заслуживает. Сколько раз я попадал в ситуации, когда хотел просто БЛЯТЬ ОТОРВАТЬ УЁБКУ ГОЛОВУ, ВСКРЫТЬ ВЕНЫ ЭТОЙ ТУПОЙ СУКЕ, ВЫПОТРОШИТЬ ЭТОГО МЕРЗОТНОГО ПОДОНКА, ЗАСТАВИТЬ ЕГО ЖРАТЬ СВОИ КИШКИ, ГЛОТАТЬ ВНУТРЕННОСТИ, ЗАХЛЁБЫВАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ КРОВЬЮ И КРИЧАТЬ ОТ БОЛИ ТАК ДОЛГО И ГРОМКО, ЧТОБЫ ГОЛОСОВЫЕ СВЯЗКИ С ТРЕСКОМ ПОРВАЛИСЬ НА КУСКИ, но каждый раз эта внезапная вспышка гнева стремительно угасала. Доброта гасит пожар внутри меня, не позволяя ОТОРВАТЬ ЭТОМУ МУДАКУ ЕГО ДЛИННЫЙ ЯЗЫК, РАЗДРОБИТЬ ГОЛОВУ И ЗАЖАРИТЬ МОЗГИ, ПЕРЕРЕЗАТЬ ГЛОТКУ И ОСТАВИТЬ НА КОРМ СВИНЬЯМ. Добро внутри меня тянет назад, сдерживает зло, каждый раз делая из меня бесхребетного идиота. Не будь её, я бы при первой возможности схватил что-нибудь тяжёлое и ЗАБИЛ ИДИОТА ДО СМЕРТИ, ВБИЛ ЕГО ГОЛОВУ В ЗЕМЛЮ, ВЫДАВИЛ ГЛАЗА И ВЫДЕРНУЛ ВСЕ ЗУБЫ, СЛОМАВ КАЖДУЮ КОСТЬ. Но я не могу. Каждый раз всё никогда не заходит дальше этих мыслей. Доброта отталкивает меня, держит на поводке, заставляет проглатывать обиду молча, лить слёзы отчаяния в тишине, переваривать желание отомстить. Связывает мне руки, чтобы я не мог никого убить, хотя я хочу этого больше смерти. С самого детства меня называли умилительно добрым мальчиком. А я бы отдал всё за возможность сжечь каждого из них заживо. Самое страшное, что они все правы — я действительно боюсь насилия, хоть и желаю его. Оно очаровывает меня, соблазняет. Но из-за безграничной доброты, милосердия и всепрощения я не могу отдаться злобе. Доброта — мой порок, который не позволяет мне быть тем, кем я хочу.  

Из-за этого я очень быстро научился использовать образы и маски в обход искренности. Мне нравилось представлять себя иным человеком. Хотелось почувствовать себя в шкуре чистого зла — убийцы, насильника, культового персонажа из фильмов ужасов. Кем угодно, лишь бы хоть на время сбежать от донимающей меня доброты. Только из-за неё я моментально забываю все обиды после клятвы отомстить. Из-за неё руки опускаются, когда пальцы уже тянутся к острому предмету. Я хочу причинять боль тем, кто причиняет её мне, но не могу. Из-за доброты я чувствую себя уязвимым, хрупким, ранимым и легко заменимым. Только бесконечные маски спасают меня от полного отчаяния. Я мог часами стоять перед зеркалом, тренируясь быть злее. Я подавлял свою доброту, но она каждый раз возвращалась и заставляла меня быть другим человеком. Она не позволяет мне любить насилие по-настоящему.  

Но я понимаю, что терпение любого доброго человека не бесконечно. Оно бездонно, но всё-таки имеет лимит. И когда у человека доброго случится нервный срыв, то это будет самое страшное зрелище, которое вы когда-либо видели.  

Говорят, что Дьявол — это всего лишь зеркальное отражение всепрощающего Бога, его близнец. Что ж, тогда по ту сторону доброты лежит дорога в ад, а внутри человека доброго таится злоба неизмеримая. Это уголёк вместо сердца, который раздували годами. И когда он наконец прожжет грудную клетку, Дьявол явится за каждым, кто усердно звал его.  

Я ненавижу свою доброту. Ненавижу за то, что она заставляет меня обманывать собственную природу. За то, что держит меня и мою злость на самой крепкой цепи, не позволяя отплатить миру тем, что он заслуживает. И только здесь, в своей голове, я могу вновь сыграть в спектакль под маской сумасшедшего с топором в руках.  

21. 01. ****  

Дружба  

Последние дни прошли в тумане. Не знаю, как объяснить это, но... Я готов поклясться, что чувствую, как исчезает моё прошлое. Оно растворяется в этом густом тумане, не оставляя следов. Сегодня я проснулся с гудящей головой, заглянул в себя и попытался вспомнить, что происходило со мной лет 10 назад. Мне удалось выловить несколько ярких воспоминаний, но все они тут же поблекли и стали казаться призрачными, нереальными. Словно их никогда и не было. Я ощутил странную слабость, а голова заболела ещё сильнее. Лёгкая дрожь охватила моё тело. Память стирала прошлое, превращая меня в существо без воспоминаний и надежд на будущее.  

Пожалуй, я никогда не испытывал чего-то подобного. Время замирает, воздух обретает вес и становится свинцовым, а любое далёкое воспоминание ускользает раньше, чем ты успеваешь его осмыслить. И вот ты уже сам в себе сомневаешься, не веришь в реальность своих мыслей. Что, если этого никогда не было? Может, я действительно выдумал свое прошлое. Теперь я уже сам в этом не уверен. Однако когда я пытаюсь вспомнить прошлое, меня охватывает озноб. Я просто не могу поверить, что со мной происходило нечто подобное. В глубине души я знаю, что это было, но разум отказывается признавать очевидное и подвергает сомнению любой образ из прошлого. Мозаика памяти разрушается на части, а те в свою очередь оборачиваются пылью в моих глазах. И когда я понял это, когда ощутил мокрые лапы устрашающей деменции на своих костлявых плечах, то содрогнулся, сполз на пол, забился в дальний угол комнаты и дал волю слезам. Моя меланхолия вновь запела внутри моей больной души, скрутив кишки.  

Я вспомнил вещи, за которые мне всегда было стыдно. А они рассыпались в прах, стоило мне лишь коснуться их. Я вспомнил редкие светлые пятна своей жизни. Но они ослепили меня и сгинули навсегда. Я вновь пережил самые тёмные моменты, от которых всегда мечтал сбежать. И даже они расплылись в моей памяти, как чернила по воде. Не осталось ничего, что я мог бы вспомнить. Дорога в прошлое превратилась в мост над пропастью, наполовину проглоченный мглой. И на другом берегу я уже не видел человека, которым был.  

Мои немногочисленные друзья (а если выражаться точнее, то те люди, с которыми я был близок какое-то время, но которых по прошествии стольких лет начал горячо презирать) утратили плоть и имена, слившись с туманом. Знаю, что среди них были хорошие люди, которые в прошлом сделали много хорошего для меня, но теперь это не имело смысла. Всех их поглотило забвение. Я вижу силуэты лиц, но не помню никого, словно всегда был одинок. Имена всплывают из глубины, чтобы тут же утонуть. Не верю, что я вообще был с кем-то из них знаком. Эти люди и воспоминания, окружающие их, кажутся мне такими далёкими... как самолёт, летящий в небесах. И при попытке заглянуть глубже мой разум начинает сопротивляться, отказываясь позволить мне увидеть больше.  

Боюсь, что в этом мире не осталось ни одного человека, которого я мог бы назвать своим другом. Я не хочу никому верить, не хочу подпускать ближе. В том прошлом, которое столь стремительно ускользает от меня навсегда, оставляя медленно гнить в искусственной тьме, у меня были немногочисленные знакомые, которых я осмеливался называть друзьями. Друг — очень личное, особенное, наполненное неким сакральным смыслом слово. И много лет назад я бы согласился с тем, насколько же оно важно. Но сейчас... Сейчас, когда моя память напоминает клубок из пыли, все эти громкие слова кажутся мелочными и ничего не значащими по сравнению с тем, куда я движусь. Друг, долг, честь, вера, любовь, просвещение, духовность... Не осталось ничего. Есть только первобытная тьма.  

Дружба. То, что могло бы уберечь меня от гибели. Теперь у меня нет даже её. Ни одного человека, которого я бы осмелился назвать своим другом. О нет, моя ненависть отравила, исказила это слово. Каждый человек превратился во врага, а это... Это война всех против всех.  

Моя миссия вовсе не в том, чтобы уничтожить себя, вовсе нет. Это покаяние не связано с самоубийством. Заглянув в своё укрытое сумраком прошлое, я понял, что речь идёт о добровольном принятии внутренней гибели. О чувстве покоя, которое подчиняет тебя себе, пока волны несут тело к обрыву. О полном отсутствии сопротивления. Я говорю о той форме отчаяния и самоуничтожения, когда ни один друг уже не сможет помочь тебе. Ведь желание гибели исходит не из тебя, оно — вокруг. Наивысшая молитва, прошение о том, чтобы само существо раздавило тебя. Мазохизм, выведенный на глобальный уровень. В конце концов, это есть принятие упадка, осознание себя как декадента. И вместо сопротивления моя боль встречает распростёртые объятия.  

Где же те люди, которые засыпали меня своей бессмысленной философией успеха в духе материализации позитивных мыслей? Где все те ублюдки, что в минуты наивысшего отчаяния хлопают тебя по плечу и лгут? Всё будет хорошо, никогда не сдавайся, добейся своего, думай о хорошем, не останавливайся, будь собой, верь в лучшее, вот это настрой, так-то лучше, забудь об этом, просто забей, прекрати реветь, утри слёзы, не унывай, всё наладится. Набор бесполезного словесного мусора, который мне изрыгали в уши много лет. Каждый встречный считал своим долгом поделиться формулой успеха. Все без исключения считали себя знатоками человеческой души. Ну теперь уже точно ничто не будет хорошо.  

Я принимаю безнадёжность своего положения, но не пытаюсь исправить его. Вместо этого я молча вкушаю разруху, становясь единым целым с тем, что действительно имеет смысл. Идущему на смерть друзья не нужны. Но если они у меня ещё остались... Что ж, надеюсь, вы будете счастливы стереть мою кровь со стены. Забудьте же обо мне навсегда. Забудьте так, как я забыл своё прошлое. Считайте, что меня никогда не было. Так будет лучше для нас всех.  

22. 01. ****  

Гвоздь  

Никогда не говорил об этом, но у меня есть нездоровая увлечённость смертью и всем, что с ней связано. Сама по себе смерть — явление занимательное и пугающее невротиков, но люди, распространяющие её, представляют для меня куда больший интерес. Эта черта моего характера уже проявила себя во время беседы об Эдвине Мёрдоке, но я не говорил, насколько всё серьёзно.  

С самого детства я обожаю проводить ночи за чтением различных статей, посвящённых личностям известных убийц и маньяков. Мёрдок — всего лишь очередной экспонат в музее жестокости, который призван увековечить падение всех наших идеалов. Прохаживаясь по его заполненным кровью залам, я с любопытством и настойчивостью изучаю наиболее экзотических изуверов за всю историю человечества. Люди, подвергшие сомнению человечность. Я зачитываюсь их яркими на пикантные подробностями биографиями, чтобы понять — как они пришли к решению лишить человека жизни? Но самые интересные главы — это, конечно же, детальные описания самих преступлений. Зверства порой описываются в таких красках, что я словно читаю увлекательный роман. Насильники, педофилы, извращенцы, некрофилы, каннибалы и прочая нечисть. Все как на подбор. Каждая их жертва становится новой историей, а способ убийства — загадкой. Дух захватывает, когда я читаю обо всех тех зверствах, но вовсе не потому, что мне страшно, нет. Я не боюсь читать, как незнакомый мне человек выпотрошил другого незнакомого человека. Меня увлекает само описание, заставляет желать больше смачных деталей. Чем он убивал? Жертва умерла сразу или страдала? Как быстро нашли тело? Важна каждая деталь для моего голодного разума.  

Позднее обычных статей мне стало мало. К тому моменту я уже знал десятки преступников в лицо, а Эдвин Мёрдок занимал в этом карнавале почётное место. Его случай был уникальным — не каждый убийца способен оставить после своей смерти философию; идею, объединившую тех, кто разделял идеалы преступника. Как бы там ни было, после статей я переключился на видеоархивы, фотографии, аудиозаписи. Мне нужно было видеть места преступления во всех подробностях. Хотелось приблизиться к смерти как можно сильнее. Но что ещё важнее — залезть в голову тех, кто убивал. С этой целью я читал книги и смотрел записи допросов, лишь бы стать немного ближе.  

Так, однажды я познакомился с Джозефом Данканом. К моему удивлению, он умер совсем недавно, но это не так важно. Находясь в камере смертников по обвинению в убийстве целой семьи и изнасилованию детей, Данкан вёл свой блог под названием «Пятый гвоздь». Сейчас это небольшой сайт, наполненный записями, которые Данкан делал на протяжении года или что-то около того. Здесь он даёт волю откровениям, рассказывая о своей жизни, философии и жертвах, которых он убил. Хотя комментарии к его постам читать порой веселее: пожелания скорейшей и мучительной смерти, второсортные шутки, размышления о прочитанном и прочие проявления великолепной пуританской морали. Увлекательное чтиво.  

Но меня лично намного больше заинтересовало само название блога и его трактовка. Согласно легенде, изначально для казни Иисуса было приготовлено не четыре, а пять гвоздей. Причём последний гвоздь предназначался для головы Христа. Однако он был украден и спрятан римлянами, так что в итоге мы получили страдающего за наши грехи Иисуса Христа. А ведь тот самый пятый гвоздь мог мгновенно прекратить его мучения, сведя на нет саму божественную миссию.  

Эта легенда натолкнула меня на мысль о том, как много общего между мной и Христом. Разница лишь в том, что страдаю я для себя, по собственной воли вбиваю гвозди в плоть. И в отличие от Иисуса пятый гвоздь будет при мне в момент, когда страдания исчерпают себя. Глупец ты, сын божий — на кой чёрт нужны твои страдания, если ты всё равно вернёшься к жизни? Казнь твоя на потеху публики оттого кажется нелепым уроком человечеству. Страдания должны уничтожить твою душу, затмить разум. А когда это случится — забить пятый, последний гвоздь, навсегда завершив свой путь. В этом истинное наслаждение — агония и гвоздь как символ высшего милосердия. Потому что только я смогу сжалиться над собой.  

23. 01. ****  

Насилие  

Насилие всегда занимало особое место не только в моей жизни, но и в истории всего человечества. Вернее будет сказать, в истории того, что мы называем человечностью, но что ей никогда не являлось. Жестокость порождается человеком и за человеком следует. Вечный круговорот ненависти, искусно сокрытый за ширмой из притворства, лицемерия и эгоистичных благих намерений. Если это не настоящий марш свиней, то я не знаю, что это.  

Как бы там ни было, с насилием я познакомился лично. Мне было мало красочных историй о том, как один человек отрезает голову другому. Поэтому когда моя скорбь достигала апогея, я сам начал причинять себе боль, считая это чем-то из ряда вон. Приходилось прятать шрамы на своём теле, чтобы никто не догадался о моём маленьком мазохистском секрете. Люди, несмотря на всё их желание помочь страдающему, не способны понять желание причинять себе боль специально. Не назову это профилактикой, ведь с каждым разом боль не становится менее жгучей. Привыкнуть к насилию, научиться терпеть его молча практически невозможно. Суть в самом процессе истязания. И да, я был и остаюсь единственным, кто причиняет себе физическое насилие. Уж лучше добровольно шагнуть в эту бездну, чем позволить кому-то однажды окунуть тебя туда с головой.  

Много лет я думал, что только подобные мне добровольно познают табуированное самоистязание, потому что, глядя правде в глаза, кому вообще в здравом уме придёт идея пустить в свою жизнь насилие? В этом же нет никакого смысла. Боль необходимо желать, молиться ей как новому идолу. Просто так она ни к кому не придёт.  

Но я ошибался, когда осознал, что насилие перебралось из очень тёмной и узкой нишы в теплицы. Оно уже не является удовольствием для молчаливо кающихся Паломников, о нет. Вместо этого насилие превращается из деликатеса в наркотик миллионных масс. То, что раньше считалось аморальным становится легко доступным развлечением на ровне с сексом или алкоголем. Люди, много лет клеймившие насилие, убегающие от него, спасающие от него своих детей, теперь сами идут к нему навстречу, желают получить хоть капельку боли, грезят о дозе жестокости, молятся насилию так, как когда-то делал это я. Насилие — это уже не проклятье наций, а новое развлечение; игрушка, которой столь умело манипулируют очарованными марионетками. Где та злоба, с которой люди осуждали насилие и всё, что с ним связано? Она осталась, но, кажется, вырядилась в лицемерный наряд, скрываясь в тени тогда, когда организм требовал очередную дозу. Нет на свете наркотика сильнее, чем мы сами.  

Возвышенные идеалы, ценности старого мира... Всё померкло, разрушилось, истлело, как и предсказывал Мёрдок. Слова какого-то убийцы стали приговором всего человечества, забывшего, что есть справедливость, милосердие. На места опустевших пантеонов взбираются новые боги, в первых рядах которых сияет насилие — обновлённое, восставшее из-под оков многолетних гонений. Теперь уже никто не скрывает своих внутренних монстров, открыто требуя ещё больше насилия. Не откровенного, конечно же, но замаскированного под развлечение, под продукт для массовой аудитории, чтобы его можно было потреблять в прописанных психиатрами дозах. Мир сделал всё возможное, чтобы стереть уродливую сторону насилия, оставить только облик, залитый блеском. Такой товар легче продать. При желании из этого обглоданного куска кровоточащего мяса можно выжить максимум. Только открой рот и почувствуешь, как в тебя лезет всё то, что раньше считалось не продаваемым. Если постараться, то продать можно и насилие, и самоубийство, и пытки. Заверните блевотину в красивую упаковку, сотрите её до состояние эвфемизма, чтобы никто ничего не понял, но почувствовал желанный вкус. Так поступили со всем, что в душе вызывает тревогу. Культивирование смерти на благо тех, чья маниакальная часть пробудилась от длительного сна. Обезжиренное насилие, низкокалорийная жестокость. Всё это и многое другое на прилавках магазинов. Оно сыпется на вас из экранов, ждёт внутри и снаружи, зовёт туда, где раньше ютились и находили успокоение только подобные мне. Парень, которого ты боялся, стал мужчиной, которого ты любишь.  

Таков путь насилия через призму безмолвно кающегося. Я не рассчитываю на то, что этот magnum opus кого-то шокирует. Люди, впитывающие беззубое насилие с детства, уже никогда не смогут правильно принять истинную жестокость. Но когда вы увидите лицо настоящего, не обезображенного массовой культурой насилия, то помните, что я предупреждал об этом. Вы не хотите спускаться сюда, поверьте. Я знаю, какого это, ведь уже был там задолго до вас, нахожусь там сейчас и планирую спуститься ещё ниже. И вам не хватит никаких художественных и маркетинговых уловок, чтобы скрыть натуру Зверя, когда ему надоест наблюдать за тем развратом, который учинили с природой зла.  

24. 01. ****  

Мутация  

Не знаю, как описать это, но, кажется, мой организм переживает период мутации. Некая химическая реакция была запущена внутри моего разума по мере пополнения дневника заметками. Чувствую себя подопытным больным, который сам за собой наблюдает в трудные минуты. Я не заметил явных изменений тела (если не считать сильное истощение, связанное с тем, что я практически ничего не ем уже много дней), однако в голове моей явно что-то изменилось. Перечитав свои старые записи, я осознал, что сейчас ни за что бы не написал подобного. Меняется мой язык, мой способ мышления. Вещи теряют чёткость, пространство сужается, отрезая меня от остального мира. Возможно, это именно тот эффект, на который я и рассчитывал, но пока что эти изменения пугают меня. Словно я уже совершенно другой человек, не тот, кем был в начале своего пути. Всё больше я размышляю о вещах, которые раньше хранились в самых потаённых глубинах моей личной библиотеки. Мрачные фетиши дают о себе знать. Ночи я провожу за просмотром жестокой порнографии или натуралистических фильмов категории Б. Вопли и реки крови проникают через экран в мою спальню. Я зачитываюсь статьями о вещах, способных навсегда уничтожить веру человека в добро и справедливость. Мои записи источают зловонный запах гнили, сохраняя отпечатки моего шаткого рассудка. Под давлением тоски я шатаюсь по своей квартирке, словно оживший мертвец в поисках занятия, но каждый раз остаюсь ни с чем. В какой-то момент мне стало настолько скучно, что я улёгся возле одной из стен и принялся ковырять ногтями дыру. Медленно, сосредоточенно скоблил штукатурку, прислушиваясь к шуму с той стороны. Пальцы мои умело ковыряли бетонную стенку, а чуть позднее к ним присоединились различные инструменты, найденные на кухне: тупые ножи и вилки, которые помогли мне сверлить отверстие в стене.  

Схожу ли я с ума? Едва ли. Ведь именно таких изменений я и желал, когда только начинал вести дневник. Мрачный поток подхватил меня и унёс достаточно далеко, чтобы я начал сомневаться в себе и своём прошлом. Дружба, семья... Всё это осталось где-то там, очень далеко, утратило всякий смысл. Настанет время, когда я с трудом смогу вспомнить собственное имя, утратив последние крупицы индивидуальности. Этого я желал, это я получил.  

Что осталось от меня как личности? Воспоминания поглощены туманом и превращены в расплывчатые пятна того, о чём я в панике кричу: не верю! Друзья превратились в злейших врагов, которым я всегда завидовал — никто из них не помнит меня, а я не желаю знать их. Семья превратилась в желчный пузырь, который наконец-то лопнул и отпустил меня. Ненавистная родня, которая всегда донимала меня, наконец-то стала ещё одним призраком прошлого, парящим в облаке тумана. Это ещё не истинная свобода от всего того, что формировало меня как личность, но половина пути уже пройдена. Последние цепи всё ещё сдерживают меня, но и им скоро придёт конец. И тогда в этом мире не останется ничего, что может остановить меня от падения в объятия Великого Ничто.  

Не знаю, что лежит за очередной гранью мутаций. Мой разум разлагается, поток несёт ослабшее тело, тоска подчиняет каждую клеточку, запрещая мне двигаться. Поэтому я лежу здесь, в темноте своей комнаты. Жалкое, наверное, зрелище. Человек, который мог стать Прометеем, теперь лежит закутанный в грязные простыни, вдыхая зловонный запах. Это уже не комната, а настоящая клетка с ключом проглоченным. Скоро мутация подойдёт к концу и завершит моё превращение в безликое существо.  

25. 01. ****  

Апокалипсис  

Уснув сегодня после нескольких беспокойных часов, я перенёсся вслед за своим воспалённым разумом куда-то на холм, откуда открывался фантастический вид на город, расположенный внизу. Отсюда всё казалось ещё меньше, чем я мог я себе представить, стоя возле окна в своей спальне. Маленькие панельные домишки распростёрлись на десятки миль вокруг дугообразной реки. Эта мирная панорама было утоплена в зелени деревьев, а на горизонте среди облаков блестел солнечный диск. За моей спиной располагалась густая лесная чаща, столь устрашающе напоминающая локацию из моего последнего сновидения. Не решаясь вернуться в тень сплетённых деревьев, я остался на холму, откуда, как мне показалось, не было безопасного спуска вниз. Хотя мне и не хотелось спускаться с возвышенности.  

Я размял ноги, обойдя несколько раз холм и глядя на молчаливый город внизу. Был ли он мне родным? Уже не важно. Когда прогулка мне приелась, я уселся на краю холма, свесив ноги. На короткое мгновение мне показалось, что я впервые за свою жизнь увидел не очередной кошмар, а некое приятное воспоминание, которое ещё не успело утонуть в тумане. Но затем... Случилось затмение, и солнечный диск, до этого свисавший с небосвода, закатился, ушёл за черноту. Его лучи медленно померкли, а в облаках заблестел глаз дьявола: чёрный нимб, сияющий по краям остатками того, что раньше звалось солнцем. Очарованный этой трансформацией, я наблюдал за происходящим, пока холм и город внизу погружались в сумрак. Часть меня гадала, что случится дальше, но другая часть, погружённая в сон, чётко шептала на ухо: сегодня миру придёт конец. Это и есть Апокалипсис, свидетелем которого я должен был стать.  

Внезапно земля затряслась, что-то раскачивало её из глубин. Воздух накалился и стал обжигать кожу и лёгкие. Сумрак затмения сгустился, превратившись в непроглядную тьму. А затем я услышал рык — так вопила земля в агонии. Где-то вдалеке прозвучал глухой взрыв, после чего поток тёплого воздуха ринулся мне навстречу, окутав весь холм. То было предвестие о гибели всего живого. Кроны деревьев яростно зашуршали, предупреждая о грядущей опасности. И я увидел, как воспламенился горизонт. Стена огня становилась всё больше, достигая языками глаза дьявола в небесах. Она приближалась ко мне, заключая в пылающее кольцо всю панораму, которая ещё совсем недавно напоминала райский сад. Теперь же я видел Помпеи, Содом и Гоморру одновременно. Стена огня быстро приближалась к холму, безжалостно уничтожая на своём пути каждое городское строение. С моей позиции открывался потрясающий вид на гибель мира. Я лицезрел Апокалипсис во всём его величии и ждал. Ждал, когда огонь доберётся до меня. Бежать было бесполезно — лес преграждал мне путь. Оставалось лишь упереться руками и следить за тем, как огонь выжигает всё живое.  

Потоки горячего воздуха стали сжигать мои волосы и сдирать кожу. Но даже тогда я не пошевелился и не закричал. Когда стена огня приблизилась ко мне на расстоянии вытянутой руки, я на секунду взглянул в сердце солнце. А после стена огня накрыла меня полностью, моментально расплавив глаза, содрав кожный покров, испепелив внутренние органы, разрушив кости и превратив меня в часть Великого Ничто. И хоть лица у меня уже не было, но я всё-таки улыбнулся. Таков был мой Апокалипсис, в сердце которого я увидел кое-что...  

26. 01. ****  

Ближе  

Ближе, всё ближе к Ничто. Процесс спуска хоть и растянулся на много дней, но я хочу сделать всё наверняка. Кто-то делает это медленно, кто-то делает это быстро. Но никогда ещё я не встречал мазохиста вроде меня, желающего растянуть процесс. Ведь жертва обычно умоляет своего палача и мучителя как можно скорее прекратить пытку и дать спокойно умереть. И только любовники будут просить друг друга не останавливаться. Так что же со мной не так? Почему я превращаю это в секс с болью? Мне нравится продлевать эти чувства, нравится причинять себе страдания. Будучи жертвой и палачом одновременно, я умоляю не останавливаться, чтобы дыба вывернула мне каждую косточку. Не существует в этом мире ни одного другого безумца, готового на подобное извращение. Но я повенчан на боли и умоляю её никогда не оставлять меня. Мой оргазм тем сильнее, чем ближе я к смерти. Пожалуй, это мой самый грязный фетиш, который, увы, мне не с кем разделить.  

27. 01. ****  

Стена  

Я проводил целые ночи лёжа на полу возле стены и методично проковыривая в ней дыру. Наконец мои старания увенчались успехом, и сквозь небольшое отверстие проникли лучи света и шум с противоположной стороны. Прижавшись к нему вплотную, я смог разглядеть незнакомую мне комнату квартиры напротив. Я увидел очень мало, но этого мне вполне хватило, чтобы захотеть увидеть больше деталей. В тот же вечер я усердно работал ржавой вилкой, ковыряя отверстие до тех пор, пока не смог разглядеть обитателя квартирки.  

Это была молодая девушка. На вид ей можно было дать лет 27, не больше. Моя таинственная соседка обладала привлекательным белым личиков, коротко подстриженными каштановыми волосами и соблазнительной фигурой. Черты её милого лица я рассмотреть так и не сумел. Дыра, сделанная мной, открывала достаточно скромный вид на её спальню, где она появлялась редко, в отличие от моего любопытного глаза. Увлёкшись, я пролежал у стены всю ночь, подглядывая за ней. Я видел, как она раздевается перед тем, как лечь спать. Видел, как она ворочается в постели. Слышал её мерное дыхание. Интересно узнать, как её зовут... Хотя нет, какая разница? Её квартирка кажется мне иным миром, который находится не за бетонной стеной, а в другой Вселенной. Иногда я закрывал глаз, чтобы открыть вновь и убедиться, что она никуда не пропала. Нет, она реальна. Сквозь маленькое, незаметное отверстие в стене я чувствую запах её духов. Для меня это совершенно новый запах по сравнению с тем, как пахнет моя собственная спальня. Не знаю, зачем я вообще наблюдал за ней, но... Это показалось мне таким запретным и оттого ещё более желанным. Всё равно что смотреть на вздутые вены и понимать, как легко их перерезать. Проглатывая комья слюны, я наблюдал за ней; молча, стараясь не дышать и не двигаться, чтобы случайно не вспугнуть незнакомку. А она не замечала меня, спокойно засыпая, пока я усердно пытался разглядеть её как можно лучше, после чего утащить полученный образ с собой.  

Не знаю, как она только не заметила мой сияющий в темноте глаз, пристально следящий за каждым её движением. Я уже так давно не видел живых людей, что эта девушка казалась чем-то из ряда вон. Всё равно что покойнику увидеть живого человека в склепе. Но она была там и манила меня. В какой-то момент я и вовсе обезумел настолько, что принялся мастурбировать, глядя на спящий женский силуэт по ту сторону стены. Так прошло несколько долгих минут, прежде чем я остановился, поднялся на ноги и вернулся к себе, предварительно заделав отверстие газетной бумагой. Укрывшись с головой, я прижался к стене и мгновенно уснул, забыв и о девушке за стеной, и о мире вокруг.  

28. 01. ****  

Любовь  

Не скрою, что я всегда искал любви. Любовь физическая или ментальная — какая разница? Мне нужно было хоть какое-то её проявление, чтобы почувствовать себя нужным, полезным и желанным. В своё оправдание могу сказать, что эта странная потребность присуща абсолютно всем без исключения, так что мой случай не особенный. Тем лучше, что от этого поганого чувства самоё время избавиться навсегда.  

Любовь никогда не была даром в моих глазах. Я всегда называл её болезнью, заразой, чумой. Проклятьем, которое сковывает сердце и отравляет разум. Не слишком-то похоже на то, чем любовь принято считать обычно, не правда ли? Как бы там ни было, любовь я приветствовал восторженно, когда она только появилась в моей жизни и показала альтернативу насилию. Думаю, этот период романтичной забывчивости, очарованности силами любви переживает каждый в своё время. Поначалу тебе действительно кажется, что вот он — ответ той жестокости, которой ты окружён. Новый, совершенный наркотик, способный спасти тебя. Но уже после первого разочарования (в себе и собственной глупости по большей части) облака рассеиваются, фальшивая магия оборачивается против тебя, а любовь... любовь уходит из твоей жизни на какое-то время, чтобы затем вернуться, очаровать, завести в тень и безжалостно содрать с тебя кожу. Покрытый ранами, ты будешь ползти столько, сколько потребуется для забвения. А потом повторишь эту пытку, неосознанно получая удовольствие от своего мазохизма. Этим влюблённые похожи на меня. Разница лишь в том, что я совершаю паломничество единожды, а они каждый раз возвращаются, чтобы начать всё заново.  

Когда-то давно и я был романтиком, подвергшимся испытанию. Мне повезло — я смог его пережить, а ведь многие убивали себя по воле любви, что, разумеется, не имеет никакого смысла. Мои любовные истории просты как день: полюбить, не получить взаимности (что уже само себе является веским основанием навсегда покончить с этим), выстрадать заслуженный налог на дурака, попробовать ещё раз. Но уже после третьей попытки я подумал о том, что с этим необходимо завязывать. Как с алкоголем или сигаретами — прекратить быть зависимым. Зачем мне любовь, если для причинения себе боли есть куда менее затратное и имеющее терапевтический эффект насилие? Отказаться от неё и есть высшая степень любви самого себя, ведь благодаря отказу ты навсегда получаешь эмоциональную свободу. Тебе больше никто не нужен. Только ты сам.  

К сожалению, полюбить себя оказалось задачей ещё более сложной. И хоть моё окружение того прошлого, что сейчас кажется мне вымышленным, без конца кормило меня различными советами, но... Ничто не помогло. Я остался самоненавистником, а в качестве бонуса возненавидел ещё и весь мир. Почему? Просто потому что в любви не осталось смысла. Мы свели всё к тому, что злоба оказалась куда эффективнее и искреннее любви.  

Любил ли я кого-то? Какая уже разница. На этой стадии не задумываешься о подобных вещах. Если я и любил кого-то, то всё это стало частью того прошлого, которое уничтожено туманом. От былого романтика ничего не осталось: он повесился, вскрыл себе вены, отравился. У него случился передоз любви. Нет уже никакого романтика, желающего любить и быть любимым. В сумраке душной комнаты лежит лишь тело без имени и прошлого. У стены тогда мастурбировали останки того, что раньше было личностью.  

Я никогда не считал любовь подарком, а после романтического периода жизни окончательно, ещё до начала паломничества, разочаровался в ней. Задавая вопрос: зачем вообще нужна любовь? Какой от неё толк? Или эта одна из тех абстрактных вещей, которая просто должна быть, просто существовать в этом мире, занимать отведённую ей нишу и вызывать спокойствие? Но тогда я тем более не могу смириться с тем, что подобная абсурдная бессмыслица существует.  

Дарует ли любовь счастье? Нет, ведь я уже сказал, что люди готовы убивать себя по вине этой нелепости. Но если смерть вы считаете счастьем, подобно мне, то для вас любовь станет короткой тропой в могилу, где вы сгорите как личность. Спросите у бывших влюбленных о том, как они любили, и если они ещё не забыли эти глупые моменты жизни, то расскажут вам о пережитой боли, отчаянии, разочаровании, с которыми любовь всегда идёт рука об руку. Такое чувство, будто любовь является проводником в сердце и душу человека самых мерзких эмоций под маской обещанной радости. Правда остаётся за мной: не существует счастливых влюблённых. Романтическая радость, которой они бывают охвачены, — это всего-навсего предвестник падения и разрушения надежд. Хотя сегодня понятие любви сильно исказилось. Мы уже не ждём от неё того, о чём я здесь распинаюсь. Любовь, соответствуя своей лживой натуре, стала всего лишь прикрытием похоти, животной страсти. Когда человек говорит, что любит, не понятно — искренен ли он или просто желает физического контакта. Иронично, но если согласиться с этим, то получается, что насильниками движет самая сильная стадия любви к своей жертве — желание обладать тем, что ты хочешь. Когда-то и Эдвин Мёрдок был романтиком, любящим свою жертву до смерти.  

Дарует ли любовь ещё больше любви? Нет, ведь за всю историю нашего мира жестокости не стало меньше, а любви — больше. Вместо того, чтобы уничтожить ненависть, слепая любовь сделала из насилия продукт для массовой аудитории. Перестав приносить практическую пользу миру, любовь стала лишь пустым звуком, заменив обычную, вполне человеческую симпатию. Человечность ничего не выиграла, научившись любить.  

Дарует ли любовь... хоть что-то, ради чего стоило бы любить? Нет, ведь большинство относится к ней как к абстракции, которая просто должна быть, потому что без неё... Без неё мир ничего бы не потерял, на самом деле. Может быть, даже выиграл. При желании мы могли бы избавиться от неё и стать свободнее, стать по-настоящему счастливыми, не принимая ту ложь, которую предлагает любовь.  

Возвращаясь к тому романтическому прошлому, которое пожрал туман. Там остались те немногие, в кого я был неосторожно влюблён. Просить у них прощения за мои выходки? С горестью перемалывать свою совесть? Это не принесёт удовлетворения ни мне, ни им, так что к чему грызть кости? Сейчас важнее всего то, что с любовью покончено. Она бесполезна, лишена смысла и пользы. Я безмерно раскаиваюсь за то, что когда-то был влюблён. С романтиком внутри меня покончено навсегда, заявляю я пред вратами Великого Ничто. Он сделал то, что должен был сделать намного раньше, когда был влюблён в тех, кто не заслуживал его моральной, эмоциональной и душевной расточительности. Любовь, как апогей лжи и лицемерия, висит вместе с ним в петле. Теперь он знает, что единственный быстрый путь к человеческому сердцу — сквозь грудную клетку. Иных не дано.  

29. 01. ****  

Человечность  

Нервная дрожь. Она бьёт мои нервы, когда я думаю о том, как мало мне осталось, прежде чем провалиться в бездну. Я избавился от всего, что делало меня личностью. От всего, что связывало меня с прошлым. От всех своих воспоминаний, которые могли бы вернуть меня назад. От всех, кого я когда-либо любил и уважал — теперь все они омерзительны мне. Никто больше не вспомнит обо мне. Своим дневником я перечеркнул себя навсегда, став гонимым и презренным. У меня не осталось ничего, что могло бы прекратить страдания. Свобода... никогда не думал, что она дарует ещё больше боли.  

Осталась лишь одна вещь, которая удерживает мой рассудок, заставляет моё тело всё ещё формально называться человеком. Человечность. Последний элемент химического уравнения, который делает из мясной оболочки настоящего человека. Самая противоречивая переменная, стерев которую я опущусь до уровня животного, а там уже и рукой подать до истинного безумия и забвения. Проблема лишь в том, что я не могу воспользоваться простым мысленным анализом, этого мало. Человечность так просто не уничтожишь безверием. Она заключена внутри меня. Её необходимо вырвать, искоренить и растоптать. Для этого я должен действовать, собственными руками убить то, что формирует человечность. Перечитав свои старые заметки я пришёл к выводу, что лучший способ уничтожить человечность — это убить человека. Необходимая жертва на пути к смерти. Ведь именно так Эдвин Мёрдок стал недочеловеком для всего мира — убив того, кто биологически тебе идентичен, он навсегда доказал отсутствие в себе всякой человечности. Смерть другого человека, кровь его смоет, растворит последнюю цепь, которая сдерживает меня. Осталось лишь найти того, кто поможет мне. Сперва я думал о своей привлекательной соседке, но, боюсь, мне не хватит смелости убить её. Мне нужен совершенный незнакомец, невинный агнц, чья жертва станет великим даром. И кажется я знаю, кто отлично подойдёт для этой миссии.  

31. 01. ****  

Убийство  

На следующий день после того, как решение было принято, я впервые за долгое время выбрался наружу. Было раннее утро, но первые лучи тусклого солнце всё равно резанули меня по глазам, а холодный ветер растрепал длинные сальные волосы. Укутавшись в пальто, я осторожно прошёл несколько кварталов, пристально глядя по сторонам и боясь столкнуться с кем-либо. Я шёл дворами мимо панельных домов, притворялся тенью до тех пор, пока на одном из фонарных столбов не отыскал то, ради чего вылез из своей комнаты. Сорвав ярко-розовый флаер целиком, я спрятал его под одежду и с диким взглядом, в панике глядя по сторонам, быстрым шагом двинулся обратно, перескакивая заполненные грязной водой рытвины. Где-то вдалеке звучал звон колоколов, когда я с трудом открывал парадную дверь и поднимался к себе, волоча тощие ноги по бетонным ступеням. Уже у себя я провёл рукой по лицу и заметил, как сильно впали щёки за время моего затворничества. Я захотел подойти к зеркалу, чтобы получше рассмотреть своё усохшее, болезненное тело, всегда вызывавшее у меня только отвращение, но по какой-то причине не смог найти зеркало. Возможно, я разбил его в припадке ярости или куда-нибудь спрятал, а сам забыл. В любом случае я почувствовал собственное истощение и это придало мне сил.  

На столе в своей комнате я развернул скомканный флаер и уставился на него, как связанный кабан на вертел. Я долго изучал его, на время позабыв дышать, а затем резко выдохнул, схватил телефон и медленно набрал нужный номер. Чёрные цифры с кислотно розовой бумаги образовали полноценный номер. Оставалось лишь позвонить, и судьба сама отправит ко мне подходящего кандидата. Я не хотел становиться палачом чужой жизни. Путь Паломника должен быть интимным, сугубо личным и не пересекаться с другими. Потому я не мог выбрать жертву самостоятельно — это было бы признанием собственной власти, которой у меня нет. По этой же причине не мог я убить и свою соседку. Я не хотел превращаться в Эдвина Мёрдока, нет. Я отдал эту привилегию случаю. И когда гудки в трубке сменились на прокуренный женский голос, поинтересовавшийся, чего я желаю, я ответил, что хочу кого угодно. После чего звонок завершился, а я сел на край кровати, свесил голову, закрыл глаза и стал ждать ангела, посланного мне случаем. Незнакомку, обречённую на смерть во благо молчаливо кающегося. Кем бы они ни была — я ждал терпеливо, пока внутри меня буйствовал торнадо. Готов ли я убить? Я этого не знал. Смятение сковало меня в ожидании неизбежного. Страх повязал руки. Комната погрузилась в гнетущую утреннюю тишину. Скрючившись, я встречал рассвет, пока сердце бешено колотилось в груди, а конечности холодели.  

Казалось, что прошла уже целая вечность, когда раздался стук в дверь. Я вздрогнул, резко встал на ноги и огляделся, чтобы прийти в себя. Повторный стук вывел меня из эмоционального лимба. Тяжело ступая, я дошёл до входной двери и отворил её с совершенно каменным лицом.  

Внутрь вместе с прохладным ветром вошла девушка. На вид ей было лет 37. Короткие ножки, не самое приятное лицо с морщинами и странным макияжем; большие, выражающие равнодушие глаза; густые светлые волосы, собранные в причёску, воплощавшую настоящий хаос; длинные ногти и неровно смазанные помадой губы. Она шагнула ко мне навстречу, на ходу снимая лёгкий чёрный плащ. Смерив меня взглядом, она назвала имя, но я его не запомнил и промолчал в ответ. Она лишь пожала плечами, разулась и уставилась на меня. Взгляд её пустых глаз ударил меня током и заставил опомниться. Взяв незнакомку за руку, я не повёл, а чуть ли не потащил её за собой в комнату, где всё так же пахло недельным трупом и разложением. Хотя её, кажется, это вовсе не смутило, потому как внутри она тут же обняла меня за шею и одним лишь взглядом намекнула, что хочет закончить всё это как можно скорее. Я и сам был не против, но, к сожалению, не знал точно, как и где лучше всего её убить. Я смотрел достаточно фильмов и читал много статей про разных убийц, где всё казалось куда легче. В реальности же я растерялся и стал судорожно перебирать все возможные варианты убийства, пока незнакомка принялась стремительно раздевать меня. И даже когда я без одежды падал на грязную кровать, то всё равно не знал, как убить эту суку. Задушить? Но я слишком слаб, чтобы держать её достаточно долго.  

Пока я думал, девушка разделась, стоя передо мной. Возможно, в этот момент она посчитала, что я перевозбудился, глядя на её гладкую кожу, однако на самом деле я молчал и глядел сквозь неё, очарованно надеясь дотянуться до ножниц, которые заметил краем глаза. Они лежали на краю стола в нескольких дюймах от кровати и в первых лучах солнца зловеще поблескивали, сводя на нет мою эрекцию. Опомнился я только когда полностью голая девушка залезла на меня сверху и принялась словно вынужденно ласкать меня, проводя руками по всему моему телу. Достаточно быстро ей это надоело, поэтому она решила перейти к финальной стадии, пропустив ненужную прелюдию. Я же при любой возможности косился на лезвия ножниц. Протянуть руку, взять и зарезать. Сумею ли я сделать это достаточно быстро?  

Когда девушка спустилась ниже моего живота, а её губы уже были готовы взяться за работу, я резко остановил её и дрожащими от напряжения губами попросил сменить позу. Не моргнув глазом, она развернулась ко мне спиной и нагнулась. В этот же момент я ухватился за лезвие ножниц. Холодный металл впился мне в кожу, напомнив, что именно я должен сделать. Сжав ножницы покрепче, я ухватил незнакомку свободной рукой за талию, кое-как вызвал слабую эрекцию и наконец-то вошёл в неё. Не дожидаясь, пока я начну двигаться, она сама принялась раскачиваться, непрерывно глядя перед собой. Почти в полной тишине происходил мой самый нелепый половой акт. Удовольствия я не чувствовал, поскольку всё моё внимание забирало обжигающее руку лезвие. Схватив девушку за талию, я потянул её на себя. Незнакомка тут же подчинилась, приподняв туловище, но продолжая стоять на коленях спиной ко мне. Когда она оказалась достаточно близко, я обнял её через плечо и сжал покрепче, скрыв свой поступок за внезапным приливом сил. Ухватив ножницы поудобнее, я вошёл в неё как можно сильнее и в момент вспышки оргазма быстрым движением вогнал лезвие девушке в шею.  

Из раны тут же хлынула кровь. Лёгкий женский стон перешёл в дикий вопль. Этот пронзительный крик так напугал меня, что я выдернул ножницы из залитой кровью шеи, отпрянул назад и свалился с постели. Когда первый шок прошёл, я ринулся к судорожно хватающейся за шею девушке и как можно сильнее сдавил ей рот обеими руками. Но вместо того, чтобы успокоиться и заткнуться, девушка принялась брыкаться и бить меня руками. Кровь из огромной раны на её шее фонтаном заливала всё вокруг. Навалившись, я повалил хрипящую девушку на пол. С грохотом наши голые тела упали друг на друга. Кровь брызнула мне в глаза, из-за чего я вскрикнул и отскочил от распластавшейся девушки. Протирая глаза, я с ужасом слушал булькающий женский хрип, доносящийся откуда-то из темноты.  

Покрытый липкой кровью, я стоял на коленях над обнажённым телом всё ещё дёргающейся и живой девушки. Громко втягивая в себя спёртый воздух, она изгибалась всем телом, хватая ртом кислород с таким усердием, что вены вздулись на её окровавленной шее. Руками она пыталась заткнуть рану, но кровь всё лилась и лилась. Её было просто ****ец как много. Кажется, будто целый океан. Откуда в человеке вообще столько крови?  

Передо мной разворачивалось то, что можно назвать истинным желанием жить. Широко разевая рот и издавая мерзкие хрипящие звуки, существо передо мной копошилось в луже собственной крови, всем своим кошмарным видом взывая к жизни. Она не хотела умирать в отличие от меня. Потому крутилась подо мной, извивалась, дико вращала глаза и сжимала рану. А я парализованный, охваченный ужасом смотрел на эту бессмысленную борьбу. Тяжело дыша, я неотрывно глядел на то, как жизнь капля за каплей утекает из этой незнакомки. Красивое обнажённое тело, туга обтягивающая и стремительно белеющая кости кожа, искажённое гримасой боли и предсмертной агонии лицо. Любой художник отдал бы всё, лишь бы запечатлеть момент подобной гибели, но я был охвачен паникой и не знал, что делать.  

Дрожащими руками и нащупал ножницы, лежащие рядом с нами. Схватив их покрепче, я закрыл глаза, нагнулся и принялся со всей силы бить девушку лезвием по горлу и лицу, лишь бы навсегда заглушить эти ужасные, истошные хрипы. Зажмурившись, я бил долго, чувствуя, как лезвие пронзает что-то мягкое. Сначала хрип провалился сам в себя, а спустя некоторое время и вовсе утих. Нанеся последний удар, я медленно открыл глаза и осмелился взглянуть на то, что натворил. Но от одного взгляда на ту кровавую кашу, в которую превратилось лицо девушки, у меня скрутило внутренности. Выронив ножницы, я вскочил на ноги. В глазах потемнело. Отвернувшись, я согнулся пополам и выблевал, кажется, часть своих кишок — настолько это было больно. После чего ноги мои подкосились, и я рухнул на пол рядом со своей блевотиной. Меня била нервная дрожь. Липкая и холодная кровь покрывала больше половины моего дрожащего тела.  

Боясь взглянуть на труп, я поджал ноги в коленях, обхватил их руками, придвинулся к стене и заплакал, содрогаясь каждый раз, когда из темноты всплывало изуродованное лицо девушки. Так я лишился человечности.  

В себя я пришёл лишь спустя много часов, когда на улице уже стемнело. Взглянув перед собой, я понял, что это не очередной кошмар. Тело девушки всё ещё лежало возле кровати в луже крови, а я сидел рядом и глядел в пустоту, ничего не чувствуя. С трудом поднявшись, я захотел сделать запись в дневнике, намереваясь написать как можно больше; передать свои первые, самые искренние эмоции. Но как только первые пятна крови замарали страницы, я тут же отказался от этой затеи. Вместо этого я аккуратно переступил через труп, стараясь не глядеть на то, что осталось от лица, добрался до ванной, залез в неё и включил душ. Я отмокал в воде до тех пор, пока не обнаружил, что сижу в кровавом море. Только после этого я слил грязную воду, помылся ещё раз и вытерся последним чистым полотенцем.  

Я не стал возиться с трупом. Вернувшись в комнату, я стянул с постели все пропитанные кровью тряпки и бросил их в угол, а сам улёгся на голый матрас и моментально уснул. Только сегодня я притащил в комнату ведро с тряпками и несколько часов драил пол вокруг трупа. К самому телу я так и не решился прикасаться.  

Она всё ещё лежит там. На полу. Рядом со мной.  

01. 02. ****  

Ад  

Выходит, вот каково это — перешагнуть через себя. Сомневаюсь, что Эдвин Мёрдок чувствовал себя так же дерьмово после своего первого убийства. Тем не менее, сейчас это не так важно. Главное, что я справился, я убил человека, я убил человечность внутри себя и потерял шанс на спасение. К этому я всегда стремился. Теперь... Теперь осталось лишь ждать. Я должен завершить этот путь. Осталось совсем немного до погружения в полное безумие. Сейчас необходимо запечатать двери, заколотить окна, позволив только стенам наслаждаться тем, как я буду насиловать себя. В этом холодном пристанище я построю свой идеальный ад и буду наслаждаться пыткой до конца.  

02. 02. ****  

Боль  

Сегодня я причинил себе боль. Много боли. Теперь, когда все цепи уничтожены и душа моя пуста, я смог приступить к уничтожению плоти. Изуродованная кожа должна ещё сильнее подорвать мой рассудок.  

Я хорошо подготовился к операции. Достал все свои острые игрушки, разложил их перед собой на столе и долго любовался, выбирая что-нибудь особенно болезненное. Подобрав подходящий нож, я осмотрел его и проверил на остроту, проведя лезвием по пальцу. Выступившая кровь стала отличным знаком качества. Я разделся и лёг с ножом в постель. Ни одна девушка не смогла бы ласкать меня так, как один нож. И когда холодное лезвие резануло мою кожу, я ощутил настоящий оргазм. Не останавливаясь, я сделал ножом как можно более глубокий надрез. Кровь хлынула из свежей раны. Крупные багряные капли скатывались по моему высушенному телу на матрас. А я продолжал резать себя, с лёгкостью делая надрез за надрезом. И каждый раз, когда нож обжигал мою кожу, я вздрагивал и закрывал в блаженстве глаза.  

Когда вся его грудь превратилась в сплетение кровавых полос, а боль стала чудовищной, я отложил нож в сторону. Некоторое время я лежал и чувствовал, как горячая кровь стекает по мне. Это был самый прелестный секс со смертью, после которого голова у меня закружилась.  

Я попытался встать на ноги, но не смог. Тогда я просто сполз на пол. Приземлился на руки возле трупа, упёрся коленями и пополз. Жгучая боль щипала мои раны, но я был счастлив. Переставляя конечности, словно собака, я дополз до кухни. Там я улёгся у стены и выпил немного воды из бутылки. Остатки я вылил себе на горящую от порезов грудь, временно усилив боль. А затем пополз обратно в свой склеп. На полу остался кровавый след — дорожка из красных капель.  

Залезая на кровать, я оперся рукой об стол и случайно уронил свой шедевр. Что-то хрустнуло. Склонившись, я подобрал картину и стал долго смотреть на разводы краски. Засохший слой того, что раньше я называл искусством. Тяжёлая память о том, кем он был совсем недавно. То был последний свидетель человека. Человека мыслящего, способного не уничтожать, но созидать. Памятник, реликвия, икона погибшей человечности. Её я сжимал в руках, забыв на время о пронзительной боли. В этих абстрактных разводах краски я словно видел самого себя. Туман ещё не успел сожрать то, как я создал свой последний шедевр. Возможно, это была дикая, отчаянная попытка разума спастись, оставить след в этом мире. И у него получилось — отпечаток был внушительным. Он излучал человечность, которая уже тогда подверглась разложению. Нет, то был не холст у него в руках. Что-то большее... Верёвка, связывающая меня с прошлым. Пока эта картина существует, она делает меня человеком. Её нельзя было оставлять здесь. Иначе люди, нашедшие её, поймут, что раньше здесь жил человек. Этого допустить нельзя. Если уж я убил человечность, то должен убить и искусство, в котором она каким-то чудом застыла.  

Плюнув на полотно, я принялся пальцами размазывать краску. Я тёр очень долго, а цвета смешивались в чёрную жидкость. Наконец мои пальцы достигли чего-то холодного и гладкого. Одним движением руки я смахнул остатки размякшей краски и онемел, глядя на собственное отражение, расколотое на несколько больших кусков. В руках я сжимал потерянное зеркало. С его треснутой поверхности на меня пялилось уродливое существо с покрасневшими, выпученными от ужаса глазами, обескровленными, тонкими губами, впалыми щеками и длинными жирными волосами цвета ночного неба, спутанных между собой. То, что он увидел в частях разбитого зеркала, так сильно испугало меня, что я отбросил это лицо как можно дальше от себя. Бледный незнакомец с перекошенной гримасой рухнул на пол и разлетелся вдребезги. Я же перевернулся на спину и с небывалой силой провёл ножом по своему телу.  

03. 02. ****  

Зло  

Поздно ночью я проснулся от звука шагов. Кровь на ранах уже успела засохнуть. В комнате стоял удушающий запах смерти. Труп рядом со мной уже начал разлагаться и сильно пахнуть.  

Приподнявшись, я уставился в темноту. И хоть глаза его слезились, я всё равно сумел разглядеть высокую фигуру, стоящую в проходе.  

— Кто ты? — спросил я, глядя на незнакомца.  

Вместо ответа фигура зашевелилась. Когда она подошла ближе, он разглядел чёрную мантию, в которую она была закутана, а также лицо... Вернее, подобие лица, если так можно сказать. У незнакомца было два стеклянных глаза разного цвета, но не было ничего остального: ни рта, ни носа, ни ушей. А вместо кожи и плоти — миллионы копошащихся червей. Всё его лицо, укрытое под капюшоном, было одним сплошным клубком из жирных червей.  

— Я ес-сть то, что з-зовётся балансом, — услышал я голос у себя в голове. Существо говорило с ним. И голос его напоминал зажеванную магнитофонную пластинку. — Я ес-сть необходимое з-зло.  

— Необходимое зло? — переспросил я, глотая слова.  

Черволицый зашипел.  

— Оно с-самое, — прожужжал он, глядя на него. — Добро не мож-жет с-сущ-щес-ствовать с-само по с-себе. Мир не мож-жет быть вс-сегда ч-чист. Это наруш-шает вс-селенс-ский баланс-с. И в те моменты, когда одна ч-чаш-ша вес-сов перевеш-шивает другую, прихож-жу я. Вернее будет с-сказ-зать...  

Черволицый замолчал и взглянул на труп возле моей постели.  

— Ты меня з-зовёш-шь, — заскрежетал он вновь. — З-зло и добро. Ничто из-з них-х не мож-жет с-сущ-щес-ствовать с-само по с-себе. Это не эс-с-сенц-ции, они не абс-страктны. З-зло из-змеримо. Добро из-змеримо. И у них ес-сть те, кто их-х порож-ждает. Любое з-зло. Любое добро. Вс-сё ис-сходит от ч-человека. Он вс-сему нач-чало. И когда баланс-с наруш-шается, появляеш-шься ты. Необходимое з-зло. Вос-с-становление вс-селенс-ского порядка.  

— Восстановление вселенского порядка... — повторил он за своим полуночным гостем.  

Стеклянные глаза Черволицыго пялились на меня.  

— Когда порядок наруш-шается, появляетс-ся тот, кто с-смож-жет с-соединить добро и з-зло вмес-сте. Вс-селенная — это с-слож-жный мех-ханиз-зм. Ч-час-сы. Ш-шес-стерёнки. Они крутятся. Толкают друг друга. Мех-ханиз-зм ж-живёт. Но увелич-чь одну деталь — и с-случ-читс-ся катас-строфа. Нуж-жно з-знать меру и поддерж-живать баланс-с. Ч-чтобы добро и з-зло работали вмес-сте. С-слаж-женно. Едино.  

После этих слов незнакомец зашипел в последний раз и медленно растворился, превратившись в темноту. Ничего не осталось. Какое-то время я ждал, что он вернётся и расскажет мне больше, но он так и не появился. И тогда он, изнуряемый полученными ранами, провалился в сон. Лишь бы не сомневаться, что ночная встреча была реальна. Ведь если всё это правда, то я не просто Паломник. Во мне заключена высшая, никому не известная миссия. Необходимое зло, уравнитель порядка. При таком взгляде убийство уже не кажется таким уж аморальным. Нам нужна смерть. Нужны люди, несущие зло. Это защищает людей от опасности, о которой мы сами ничего не знаем. И если зло — его крест... Что ж, я готов унести его с собой. Большего он и не намеревался отдавать этому миру.  

04. 02. ****  

Оно  

Оно стёрло свою личность. Оно не имеет имени. Оно не имеет права даже называть себя иным образом. Сутки напролет оно лежит в собственной крови и режет плоть без остановки. Оно чувствует запах разложения. Им пропитана вся комната. Оно тошнит от него. Оно существует. Пока что существует. Но боль забирает своё. Оно постепенно исчезает. Оно дичает, сходит с ума. Мысли не хотят быть чётким как раньше. Теперь туман в голове. Оно умирает изнутри. Оно чувствует себя рептилией. Изрезанное тело кровоточит. Свежие раны болят. Сегодня кто-то стучался в дверь, но оно было слишком слабым, чтобы ползти. Оно не двигается в ожидании конца. Лишь иногда оно падает на пол и ползёт до кухни. Там оно пьёт немного воды и насилует себя столовыми приборами. Вилки и ножи. Всё идёт на пользу. Оно больше не хочет делать записи. Оно ненавидит этот дневник. Ненавидит за то, что создало его. Ненавидит за то, что взялось за это. Ненавидит за то, что вместо одного шедевра породило другой. Оно понимает, что на этих страницах остался человек. Прошлое застыло в чернилах. Оно отпечаталось на страницах. Если кто-нибудь найдёт его, то узнает всё. Оно вернётся к жизни в виде воспоминаний. Оно будет жить благодаря этим записям. Оно никогда не сможет исчезнуть из мира. Никогда не сможет умереть. Но оно не может остановиться. Оно должно писать в дневнике. Оно должно видеть процесс. Но когда придёт время... Да, когда придёт время. Оно уничтожит этот последний оплот человека. Не останется прошлого. Не останется воспоминаний. Никто никогда ничего не узнает. Оно умрёт и заберёт память о себе. Ни одного следа в этом мире не останется. Тотальное забвение. Это и есть уничтожение. Даже после смерти о человеке помнят. И чтобы не забыть сохраняют память. Надгробные плиты, фамильные склепы. Картины, фотографии. Мемуары, биографии. Эпитафии, личные вещи. Мусор. В нём хранится личность. Светлая память. Вещи наделяются душой и живут вместо человека. И пока они существуют человек продолжает жить. Дневник — тоже урна с прахом. В нём осталось слишком много следов. И для полного исчезновения его необходимо уничтожить. Оно проделало очень долгий путь. Оно потеряло счёт времени. Оно уже ничего не чувствует. Оно ненавидит себя. Оно устало от всего этого. Оно лишь ждёт, когда всему наступит конец.  

05. 02. ****  

Насекомое  

Оно заметило паука на потолке. Насекомое ползло по паутине и пыли. Целая сеть паутины над головой. Большое чёрное пятно медленно двигалось к стене. Оно подумало, что тоже похоже на насекомое. Или на животное. Оно одичало. Оно ползает по дому на коленях. Оно не ест много дней. Оно лакает воду и режет себя. Раны загноились. Кровавые полосы болят. Матрас пропитался коровью. В комнате душно и пахнет трупом. Оно не знает, от кого исходит запах. Оно смотрит в стены целыми днями и не желает двигаться. Оно не желает существовать.  

Сегодня оно проползло по осколкам зеркала к телу. Девушка разлагалась. Вонь была невыносимой. Но оно решило шагнуть ещё дальше. Несмотря на боль и запах. Оно подползло к телу ближе и занялось с ним сексом. Не испытывая ничего при соитии. Полное равнодушие. Животный секс с трупом. С остатками того, что когда-то было человеком. В этих останках была человечность. Оно хотелось последний раз почувствовать это. Залезть внутрь смерти. Всё равно что побывать в гробу. Аромат разложения уже заполнил комнату. Оставалось лишь почувствовать смерть. Оно насытилось тухлой плотью. Дух разложения пропитал внутренности. Оно уверенно, что время пришло.  

10. 02. ****  

Ничто  

С днём рождения! Сегодня великий день. Кто-то вновь стучался в дверь. Оно никому не открывает. Никто не приглашён на праздник. Никаких друзей. Этот важный день пройдёт в одиночестве. Оно поздравит само себя. Много лет назад оно родилось. На свет появился ещё один человек. У него было много пороков. Он был не идеален. А теперь он превратился в это. Оно уже не человек. Оно нечто хуже, чем человек. Меньше, чем человек. Не личность. Даже не существо. Оно само не знает, как называться. Оно не имеет индивидуальности. Оно изрезало себе лицо до неузнаваемости. Оно сидит у стены рядом с гниющим трупом. Тело болит. Кости очень твёрдые. Раны чешутся. Оно трёт себя остатками ногтей. Иногда бьёт дрожь. Холодно. Очень холодное место. Оно прижалось к стене, но ничего не помогает. Оно не хочет надевать одежду. Оно любит разглядывать кровавые рубцы. Оно пишет последние строки. Тяжело складывать слова. Тяжело писать предложения. Тяжело думать. Тяжело пытаться. Тяжело существовать. Оно приготовило себе подарок на день рождения. Оно ждало этот день очень долго. Оно шло к этому целую вечность. Наконец-то оно смогло открыть коробку. Заветный подарок. Оно спрятало его под кроватью. Оно сопротивлялось желанию достать его пораньше. Но это главный подарок. Его нельзя было открывать раньше времени. А сегодня всё можно. Сегодня день рождения. Поэтому оно судорожно открыло коробку. Внутри блестел новенький пистолет. Тяжёлый и холодный. К нему оно заказало парочку патронов. С приятным щелчком вынимается обойма. Очень приятным. Оно несколько раз заряжало и разряжало игрушку. Пули так легко входят в обойму. Щелчок. И вот пистолет заряжен. Он готов к своей работе. Оно не может выбрать, куда стрелять. В сердце? Но оно и так не бьётся. Ствол под шею? Можно промахнуться и снести половину лица. А оно хочет убить себя наверняка. Значит, стрелять надо в голову. Там теплятся остатки разума. Там лежит память. Там цветёт раковая опухоль тумана. Он сожрал большую часть воспоминаний. Осталось лишь взвести курок и выстрелить. И тогда не останется ничего. Совсем ничего. Ни единого следа. Оно отправится навстречу Великому Ничто.  

Что дальше? Уничтожить эти записи. Сжечь. Спрятать. Разорвать на части. В этой книге заключено всё то, что сделало из человека оно. Это настоящее хранилище памяти. Застывшие воспоминания, отражающие весь путь деградации. Грозное оружие против Великого Ничто. Неосознанно оно написало новую Библию. То, что должно было уничтожать надежду, низвергать человечность и прославлять небытие стало... Предзнаменованием. На этих страницах оно случайно оставило след человека обречённого. Формулу уничтожения личности. Настолько ужасный опыт, что его могут использовать. В правильных руках эта книга может стать средством уничтожения царства Великого Ничто. Ни один человек не должен прочесть это. Иначе весь путь обернётся бессмыслицей, став частью бесконечной тоски. Эта книга обесценивает всё то, через что прошло оно. Все молитвы скрывают тайны деструктивности. И если кто-то прочтет их... Лучше об этом не думать. Здесь слишком много от человека. И слишком мало от ничто. Потому что ничто не оставляет следов — оно их пожирает. Пустота не сможет забрать остатки тела, пока существуют эти записи. Они будут возвращать воспоминания. Здесь вся сущность — самые горькие воспоминания и тёмные ночи. Оно состоит из них. А потому — уничтожить. Только так. Ни одно живое существо никогда не узнает правды. Никто не воспользуется этим опытом. Никто не сможет вернуть человека и узнать его истинные мотивы. В противном случае они найдут кое-что...  

И снова кто-то долбится в дверь. Оно слышит шаги. Великое Ничто приближается. И оно отправляется в его объятия вместе с проклятой книгой.  

Паломничество окончено.