На краю бесконечности

Нет, жизнь психолога не идеальна. Даже наоборот, она похожа на ад. Ты перестаешь чувствовать, ощущать, увязаешь в болоте анализа и выводов. Люди, их события становятся объектами, а жизнь течет где-то мимо… И однажды в висках с нарастающей силой начинает стучать вопрос: «А зачем она нужна, такая жизнь…»  

Я бежала вверх по лестнице и боялась, что не успею. Она стояла там, на крыше. Совсем одна, в халате. «Как она пришла к такому решению, почему не хочет жить», – побежало в голове у меня. Господи, зачем я суюсь в это, куда лезу? А вдруг у меня ничего не получится, и она сделает этот шаг, этот последний шаг своей молодой жизни? А вдруг я, наоборот, разговорами своими подтолкну её к этому шагу? На бегу я сняла шапку, шарф, красный пуховик и кофту, бросила сумку.  

На крыше. Вот я на крыше. Она стоит там, дальше. Вся дрожит от холода и страха. Смотрю на нее: такая молоденькая и приняла такое взрослое решение -уйти. Пошел снег, я совсем продрогла в блузке и юбке, решила пойти к ней. Вдруг очень захотелось посмотреть на небо. Я подняла голову вверх: какой же он прекрасный, этот снег с неба. Такой нежный и белый, он падал мне на лицо. Каждая снежинка как прощение, как подарок. Как их много там, где-то в бесконечности. Вот бы запустить в эту бесконечность все мои ошибки и пустые ожидания, еще наивные иллюзии, а они все сыпались бы вниз красотой и прохладой. Остановив свои мысли, я заметила, что эта хрупкая, одетая в страх девушка пытливо смотрит на меня. «Значит, не все потеряно, – включились мои мысли сами собой, – значит, в эту секунду она отвлечена от своего желания закончить жизнь». «Контакт установлен естественным образом, клиент внимателен и готов к восприятию информации, – отрапортовал психолог в моей голове. – «Пора действовать». Ну, значит. надо.  

«Ты замерзла? » – крикнула я и начала тихонько двигаться к ней. Девушка продолжала смотреть на меня, ничего не отвечая. «Так, её бездействие – это хороший знак. Значит, она не на истерике и прежде, чем сделать шаг в вечность, мысленно себя убеждает в его необходимости или неизбежности. Надо добиться диалога и направить ее мысли на другие желания или удовлетворение каких-то элементарных потребностей», – вновь выдолбил своё профессиональное резюме психолог внутри меня. Какой же он у меня навязчивый и неутомимый, как какой-то приставучий Вася-алкаш, который клянчит денег на опохмел. Только мой Вася ничего не клянчит, наоборот, хронически выдает анализ и команды к действиям. Просто щедрый малый. Интересно только, что это: профессиональная деформация или высокий уровень профессионализма…  

«А я замерзла. Тебя как зовут? » – вновь заговорила я. Я приближалась и приближалась к ней, но остановилась метрах в пяти или шести. «Чтобы она не чувствовала давления и зажима», – как скомандовал мне мой Вася. Но девушка молчала и смотрела на меня. Складывалось впечатление, будто она закоченела настолько, что все ее физиологические и психические процессы замедлились до скорости улитки. Я разозлилась и запаниковала одновременно. Разозлилась на себя. Зачем полезла на крышу? Шла бы себе и шла писать заявление об уходе, и нечего было в альтруизм играть. Позвонила бы в МЧС, пусть бы ребята свои большие зарплаты приехали оправдывать. Но мой Вася мимо пройти не смог, загнал на крышу, черт бы его побрал. А запаниковала потому, что отступать было некуда. Вот девушка, и она хочет свести счеты с жизнью. Она смотрит на меня и не ясно: чего-то ждет или из стихийного интереса. В любом случае уже было нельзя просто развернуться и уйти. Надо было немного разморозить ее. Я подошла ближе, быстрым движением сняла блузку и бросила вниз. Девушка посмотрела на меня, как на ненормальную («Кто бы говорил», – подумала я), потом перевела взгляд на блузку. Показалось, что от страха она стала дышать с паузами. Конечно, был риск, ведь реакцию этой худышки невозможно было предугадать. Я просто попыталась визуализировать ситуацию падения. Ситуацию, в которую думала отправить себя эта бедняжка. «Надо было зацепить инстинкт самосохранения, вызвав страх перед падением», – отчеканил мне… ну, понятно кто.  

– Я Лена, – вдруг сказала девушка тихим голосом.  

Ну, наконец-то. Лед тронулся. Я вгляделась в лицо Лены. Какое же удивительно нежное и молодое, хотя ей ближе к тридцати, похоже. Кожа почти белая и такая тонкая, как у недоношенных младенцев. Но самое удивительное – это ее глаза, светло-серые, как у котенка-британца. Черты лица правильные, тонкие. Волосы ближе к темно-русым, собраны в плотную косу. Была похожа на благородную княжну. Она все время напряженно о чем-то думала, будто что-то взвешивала и рассчитывала. Почему же она решила свести счеты с жизнью? Какие причины тому? Явно, это не эмоциональный порыв, а продуманное и, с её точки зрения, рациональное решение.  

– А я Алеся. Теперь я совсем замерзну. Может, спустимся вниз, погреемся и поговорим немного? – осторожно спросила я.  

– Нет. Я решила. Я все решила и не передумаю, – сухо буркнула Лена.  

– А может, ты не все варианты рассмотрела? Вдруг есть какое-то решение, о котором ты даже не задумывалась?  

– Других вариантов нет. Для меня нет. Вы не знаете и не поймете.  

– Все-таки иногда мнение другого человека может навести на свежие мысли, заставить задуматься о том, о чем раньше и не тревожился ( «Собственно, для этого и нужны психологи», – лениво заметил Вася). И тогда приходит в голову новое решение, твое новое решение. Расскажи, что случилось?  

– Да не хочу я ничего рассказывать. И вообще, зачем вам-то это надо все? – проявила свою эмоцию Лена, – Не надо мне ни вашего внимания, ни вашего участия.  

И снова тупик. Что еще сказать ей, что спросить? Ну, где ж ты, Вася, уснул что ли? Думай, думай, что же теперь делать. Я стояла в полной растерянности. Ясным было только то, что я окончательно утвердилась в своем решении уволиться с должности психолога в колледже. Вдруг я заметила, как Лена начала тихонько переступать ногами к краю. Меня охватил холодный ужас. Неужели все, неужели это все? Без всяких анализов, на уровне каких-то инстинктов я рысью подскочила к ней, схватила за рукав и со всей силы дернула на себя. Не удержав равновесие, я начала падать – и Лена следом. Мы рухнули рядом на холодную заснеженную крышу. Моя голова оказалась так близко к краю, и я подумала: «Вот она, грань…вот граница, край моей реальности…моей серой и вязкой безысходности. Ступить за эту границу – и все, вся безысходность останется позади. А впереди только вечность. Какая-то вечность. А какая, какая же… Стальная и холодная или теплая и светлая? Что там, за краем… Вечная жизнь или бесконечность существования?.. Нет, проверять не буду… не хочу. Не сейчас».  

А внизу не было никого, никакого скопления обеспокоенных или любопытных. Только свет от далекого фонаря и падающий снег были нам с Леной компанией. И жуткий мороз, от которого мы уже прилично посинели. Я судорожно сжимала рукав халата Лены и даже при огромном желании, наверное, не смогла бы разжать перемерзших пальцев.  

– Отпустите, пожалуйста, отпустите. У меня нет другого выхода. Отпустите, -взмолилась сиплым голосом Лена, а ее серые трогательные глаза заблестели от слез.  

– Не могу и не отпущу. Расскажи мне все, хотя бы в качестве облегчения своей души перед… Тебя бросил парень? Кто-то умер? Ты больна? – почти орала на нее я.  

– У меня есть парень, я здорова. Но…но, – и тут она безутешно залилась слезами.  

–Поплачь и расскажи, что же произошло.  

Но тут я увидела, как её халат начал темнеть в районе промежности. Что это? Она сходила под себя? О Господи, как же я не поняла сразу, у нее ведь кровотечение. Может, был криминальный аборт. Вот это поворот, она сейчас и без всяких прыжков с крыши Богу душу отдаст. А я под статью за неоказание своевременной помощи.  

– У тебя же кровотечение, ты чувствуешь? Ну-ка быстро говори, что с тобой! – жестко скомандовала я.  

– Я не хотела делать аборт. Я не могу убить своего ребенка, для меня это такое же убийство, как любое другое. Но мой парень категорически не хочет детей, говорит, что слишком рано, что надо еще окрепнуть материально. Он считает, что аборт – это обычное дело, многие так поступают, а потом заводят детей – и все нормально. А для меня это ненормально, совсем ненормально. Его мать считает так же, как он. И слышать ничего не хочет о детях. Она растила его одна, думала: он многого добьется и будет ей опорой в старости, а тут новые нежданные заботы в виде нашего с ним ребенка. Они долго на меня давили, но я не согласилась. Тогда они заявили, что ребенка не признают и жизни в этом городе мне не дадут, чтобы я не позорила их, не скулила по углам и не жаловалась на них. А куда мне ехать? Кто купит мою захудалую однушку? Мамы не стало много лет назад, а мой отец давно с другой, у него своя жизнь… И куда мне деваться? Как быть? Чтобы не быть убийцей своего ребенка и не обрекать его на мытарства, я решила покончить собой, – и тут она зарыдала в голос.  

– Но ведь, убивая себя, ты неизбежно убьешь и ребенка, – задумчиво произнесла я.  

– Да, но я не буду жить с этой мыслью…- тихо, сквозь слезы, ответила Лена.  

– У тебя, похоже, выкидыш вот-вот может случиться, надо в больницу тебе скорей.  

– А может, это и к лучшему… Может, ребенок сам не захотел рождаться, чтобы никому не создавать проблем, – куда-то в пустоту с потухшими глазами прошептала Лена, – это я виновата, я виновата, я не должна жить, отпусти меня, я хочу умереть, я хочу туда, к моему ребенку, – забилась она в истерике.  

«Да какого ж ты тут разлеглась, не видишь: это беременная истерика и психоз на почве долгого стресса? Вот тебе и выкидыш как результат», – вдруг очухался Вася.  

Так, надо срочно звонить в скорую. Телефон в сумке, там, около лестницы, ведущей на крышу. Может, еще не поздно и ребенка спасти.  

– Лена, слушай меня! Сейчас встаем и идем к тому спуску, там я кинула сумку. Надо взять телефон и вызвать скорую. Вставай, пойдем.  

Но Лена, всхлипывавшая до этого момента, после моих слов снова забилась в истерике, выкрикивая: «Я не хочу жить! » и « Я виновата, я должна умереть! » Приподнявшись немного, я еще не совсем окоченевшей левой рукой со всей силы влепила ей пощечену. Знания знаниями, а при истерике это самый верный способ. Девушка замолчала и, казалось, оцепенела. Я встала, с трудом сгибая и разгибая замерзшие суставы и начала потихоньку поднимать Лену. Она совсем не сопротивлялась и, похоже, совсем ослабела. Рывком я выпрямила девушку, перекинула ее правую руку себе через шею, подхватила за талию – и мы поковыляли к сумке. От холода я сама чувствовала себя слабо, и в какой-то момент меня охватило отчаяние. Казалось, что еще пара шагов – и мы просто свалимся без сил.  

– Э-э-э-й, кто-нибуууудь, помогитеее! – заголосила я.  

Но ответа не было. Кругом было пусто и тихо. Даже снег перестал падать. И только свет далекого фонаря поддерживал слабую надежду на спасение. Я остановилась на секунду, перевела дыхание, собралась с духом, и мы пошли дальше. Лена уже почти висела на мне. Вот, наконец, сумка. Я опустилась на колени, нащупала телефон и вызвала скорую, с трудом выпытав у Лены адрес. Надо было каким-то образом спуститься вниз. Я не сказала, что мы на крыше, чтобы не задавали лишних вопросов. Надев на шею сумку и подхватив Лену, я начала медленно спускаться по ступенькам. В старых домах лаз на крышу не такой крутой, как в новых, что очень облегчило нам дорогу. По пути я надела кофту, брошенную впопыхах, и накинула на Лену свой красный пуховик. Она прилично потеряла крови и была уже почти без сознания.  

Я решила поехать в больницу вместе с Леной. Когда дверь скорой захлопнулась, я почему-то подумала о том, что неплохо было бы вернуться сюда за моей синенькой блузкой. Как-то стало жалко оставлять ее здесь. Я взглянула на Лену, вокруг которой уже вовсю хлопотали врачи. Как хорошо, что мне удалось удержать ее от этого глупого самопожертвования. Да, поднять можно только блузку. Человека не поднимешь после такого падения…только тело. Ай, и далась мне эта блузка, в самом деле.  

Вот и больница. Лену повезли в отделение гинекологии. Я зашла следом. Может, не надо было с ней ехать. Вероятно, это было уже лишним. Мы больше не нужны друг другу. Для нас обеих будет лучше больше не общаться, не видеться, чтобы воспоминания об этом дне поскорее стерлись. И все же, раз я приехала, то хотя бы дождусь новостей о здоровье её и её малыша. Я сидела и размышляла о своих нерешенных вопросах, о том, что не хочу больше быть психологом, не хочу жить с вечным встроенным анализатором происходящего. Я хочу видеть эту жизнь простой, заурядной. Без этих скрытых мотивов и целей. Я так устала, я выдохлась, я испаряюсь. Голод естественного восприятия действительности мучает меня который год. Пусть это профессиональное выгорание, или профнепригодность, или профдеформация. Да что угодно, но мне это мешает жить и радоваться, меня это душит. Знание психолога – это его проклятье, его карма… И с этим надо было что-то делать, с этой частью меня. Сначала я решила уволиться и попытаться сменить сферу деятельности, а потом…  

– Это вы подруга Елены Воронцовой? – остановила поток моих мыслей молоденькая медсестра.  

– Да, видимо, – неуверенно ответила я.  

– С ней все хорошо, она спит сейчас. У Елены был нервный срыв и небольшое переохлаждение. На этой почве возникла угроза выкидыша, но все обошлось. С ребенком тоже теперь все благополучно. Здесь сидеть нет необходимости, вы можете навестить ее завтра.  

– Да, хорошо, спасибо вам, – дрожащим голосом отозвалась я.  

На мои глаза навернулись слезы. Слезы радости счастья и облегчения. Сколько же новостей, и все хорошие. Теперь Лена и ее ребенок будут жить. Не во имя или вопреки, а жить, чтобы жить…  

Я вышла из больницы. Будто открыла дверь в грядущий день, в который войдут Елена, и ее будущий малыш, и я. И в котором столько еще нерешенного…  

Опять пошел снег. Он падал так неторопливо, что, казалось, можно было рассмотреть каждую снежинку. Я снова вспомнила про блузку и решила все же вернуться за ней. С этой мыслью я направилась к остановке. На душе было так спокойно, ощущалось приятное довольство собой от того, что спасла человека, даже двух. А кто бы спас меня… Может, я и сама бы могла, если бы ясно понимала от чего именно, ведь…. Тут подошел мой автобус.  

Блузку почти совсем занесло снегом, только небольшая ее часть еще была видна. Эта вещь, будто часть меня самой, которая тяготит и душит. Сбросив ее, я словно освободилась, словно вырвалась из оков, из плена.  

А снег сыпал и сыпал. И засыпал совсем. Ну, и ладно с ней. Пусть остается. Под слоем холодной свежей чистоты. И мне будто стало легче. С этой блузкой под снегом пусть остаются все мои гнетущие метания и мучения. И Вася, ответственный и исправный анализатор событий, чьи выводы и команды я так устала транслировать и выполнять, пускай тоже останется здесь. Нам больше не по пути.  

Я повернула к остановке. Как же я утомилась за эту ночь. Домой, домой…поесть и лечь спать. А завтра съездить, написать заявление об уходе и оставить позади свое психологическое действо. Будет новый день, и придут новые решения. Все будет другим. И я буду другой. Но… но буду ли это я?..  

И вдруг меня задушило разъедающее чувство тоски и паники. Не понимая, почему и зачем, я быстро пошла к тому месту, где видела блузку. Приближаясь, я уже бежала. Блузки не было видно. Я стала распинывать снег ногами, но не могла ее найти. Неужели успело выпасть так много снега и она совсем затерялась? Я заплакала. Беспомощно раскидывала снег и плакала. В груди защемило, будто потеряла кого-то близкого. И вдруг, когда я уже совсем отчаялась и потеряла надежду, блузка показалась из-под снега. Я схватила ее, прижала к лицу и зарыдала.  

«Гештальт завершен», – констатировал Вася, – «Не нужно отказываться от части себя, отвергать себя и свои сущности. Просто можно найти им другое применение, найти выход в другой сфере», – не унимался он…  

Засыпая, я подумала о том, что это не я уберегла Лену от смерти, а она меня – от саморазрушения. Она сохранила жизнь, а я обрела себя в эту ночь…