Сюй Цзэчэнь избранное：Сливовые дожди и другие произведения

Сюй Цзэчэнь Избранное  

Сливовые дожди и другие произведения  

Сюй Цзэчэнь  

Русская академическая исследовательская пресса 2022  

This book is published with financial support from the Jiangsu Literature Translation Program.  

УДК 821. 581-31/-32  

ББК 84(5Кит)-44  

С98  

Сюй Цзэчэнь  

C98 Сюй Цзэчэнь избранное / пер. с кит. Н. Н. Власова — Москва: Русская академическая исследовательская пресса, 2022. — 349. : ил.  

ISBN 978-5-6044968-9-3  

В сборник избранных произведений Сюй Цзэчэня вошли шесть повестей и рассказов, созданных писателем в разные годы: «Сливовые дожди», «Нанкин, Нанкин! », «Цицзячжуан», «В раю», «Камень, ножницы, бумага», «Мордаога». Перед читателями предстают перипетии судеб главных героев, чьи портреты нарисованы автором очень ярко. Автор говорит о своих героях с сочувствием и симпатией, позволяя увидеть происходящее их глазами.  

УДК 821. 581-31/-32  

ББК 84(5Кит)-44  

Авторские права на русское издание предоставлены  

Sichuan People’s Publishing House. через издательство Veritas & Mercurius Publishing Co., Ltd. Все права защищены.  

© Сюй Цзэчэнь, 2022  

© Русская академическая  

ISBN 978-5-6044968-9-3 исследовательская пресса, 2022  

Оглавление  

Сливовые дожди / 1  

Нанкин, Нанкин! / 35  

Цицзячжуан / 129  

В раю / 148  

Камень, ножницы, бумага / 278  

Мордаога / 320  

Сливовые дожди  

1  

В тот год, когда мне исполнилось четырнадцать лет, я жил не пойми как. Топал в школу и обратно пять ли с портфелем за спиной, а остальное время торчал дома или сидел на каменном причале. В нашу сторону от Великого канала плыло множество кораблей, но я их особо не разглядывал. Я не понимал, чем хочу заниматься, а в душе постоянно царила какая-то сумятица, словно бы там бешено разрастались в несметном количестве дикие травы. Ничего не получалось, да ничего и не хотелось. Я больше не ездил в школу на велосипеде, ходил пешком или бегал, держась подальше от других людей. Мне нравилось приходить в класс и возвращаться домой, ощущая, что все тело с ног до головы покрыто влагой. Истекая потом, я словно бы получал свободу, мое тело больше не пребывало в плену одежды, сливалось с окружающим миром, пропуская его сквозь себя, и каждая клеточка тела оживала. Я бежал или торопливо шел, обливаясь потом, даже в дождливые дни. По моим ощущениям в тот год сезон дождей длился необычайно долго, и половину времени лил сильный дождь или моросил мелкий. Я мок и вдобавок потел, а потому все мои вещи, начиная с одежды и заканчивая одеялом, покрылись плесенью.  

В том году на Цветочной улице ничего особо не поменялось, если не считать появления одной женщины. Она перебралась сюда накануне начала сливовых дождей, а по окончании умерла. О ней-то я и хочу рассказать.  

Старики говорили, что детям нельзя торчать около Великого канала, а не то утопленники утянут на дно. Но я-то не ребенок. Я уже взрослый. Это они так сказали, Дунлян и Убай, мои одноклассники. Как-то раз после уроков я с портфелем за спиной забежал в туалет, чтобы отлить на дорожку, там перед рядом писсуаров выстроились мальчишки, которые стряхивали свое хозяйство. Тут Дунлян нагнулся, вытянул шею, принялся меня разглядывать, а потом завопил:  

— У него там волосы выросли! У него там волосы выросли!  

Меня обступила целая толпа, и только тут я понял, что это он обо мне. Дунлян ухмыльнулся, а Убай и остальные по его примеру тоже принялись орать и дико ржать.  

— Он теперь мужик!  

Это они про меня говорили. Внезапно я напрягся и, не завершив начатое, подтянул штаны, отчего тут же намочил их. Мое лицо раскраснелось, как у вора, и все мое тело, вероятно, тоже. Мальчишки галдели. Я знал, что у них уже давно отросли там волосы, о чем они шушукались, оставаясь наедине, но почему тогда так удивились и воодушевились при виде моих волос, словно сами чисты и невинны? Когда я в ужасе натянул штаны, то действительно почувствовал, что я единственный, кому стыдно. Когда потерявшие всякий стыд люди толпой на тебя набрасываются, а сами прикидываются чистыми и невинными, то ты становишься единственным, кому совестно. Я впервые понял эту истину в четырнадцать лет. Впоследствии за долгие годы я много раз испытывал жгучий стыд, хотя на самом деле стыдно должно было быть не мне. Я пулей выскочил из туалета, а они продолжали кричать мне в спину, а при виде девчонок разошлись пуще прежнего. Я думал, что мне конец, ведь если знает одна девчонка, то считай знают все. Я мчался со всех ног, словно бы в меня вселился дух умершего, и пробежал без остановки пять ли до пристани. Когда я присел на каменную ступеньку, сердце готово было выпрыгнуть из груди, а слезы текли вперемешку с потом. Старики говорили, что детям нельзя торчать около Великого канала, а не то утопленники утянут на дно. Но ко мне это не имеет никакого отношения. Я сидел там, словно бы врос корнями в ступеньку, и остекленевшими глазами уставился на водную гладь и корабли. Мимо меня сновали туда-сюда люди, но я не отодвигался с их пути.  

Мне не было грустно, я не испытывал злобы, да и вообще непонятно, что испытывал. Если уж надо что-то выбрать, то это всего лишь пустота, похожая на водные просторы, где не осталось кораблей.  

Я обсох под ветром, по-прежнему стояла жара, солнце уже наполовину зашло за горизонт, и на пристани стало оживленно. Какие-то корабли уплывали, какие-то причаливали, пешеходы тоже приходили и уходили. Малиновый свет залил половину канала, вторая половина была черной, а вдали поднимался туман. Какой-то корабль с гудком причалил к берегу, втиснувшись между двумя другими. На берег сошла женщина, волоча огромный чемодан, и держа в левой руке пухлую сумку. Сколько ей, лет тридцать? Не знаю, мне никогда не удавалось угадать чей-то возраст. Она остановилась на второй ступеньке и постояла у кромки воды, озираясь, пока лодочник считал деньги, затем повернулась в сторону Цветочной улицы, и вечерний свет окутал ее, словно мягкий шелк, а черты нежного лица показались мне чем-то нереальным. Мне померещилось, что я уже видел когда-то где-то это лицо. Я искоса посматривал на нее, явственно ощущая кристаллики соли, оставшиеся после высохшего пота. Она мизинцем правой руки заправила за ухо выбившуюся и упавшую на глаза прядку волос. Ухо просвечивало насквозь. Где-то я ее все-таки видел. Такое чувство, что когда-то в прошлом кто-то мне говорил, что нельзя стоять у кромки воды рядом с падшей женщиной. А почему она падшая, я даже и не знаю.  

Ее лицо было холодным. При виде меня женщина улыбнулась, на мгновение продемонстрировав белые зубы. Я быстро отвел глаза. Эта улыбка означала, что мы не знакомы и раньше никогда не встречались. Это была улыбка, адресованная незнакомому человеку, ею или скорее мимикой женщина проявила радостное удивление при встрече со мной. Я ощущал одновременно разочарование и безмятежность. Такое со мной уже бывало, когда я чувствовал, что что-то со мной уже происходило, причем повторялось в мельчайших подробностях, словно бы снилось мне раньше. Я решил, что за прошедшие тринадцать лет видел бесчисленное множество снов, которые не мог вспомнить. Проходя мимо, та женщина споткнулась. Похоже, последняя ступенька оказалась высоковата для огромного кожаного чемодана. Я помог подхватить чемодан, не сдвинувшись при этом с места и по-прежнему преграждая путь. Я заметил, что на платье слева на груди вышита маленькая магнолия, а потом уловил легкий аромат этого цветка.  

— Спасибо, — поблагодарила она. — Это Цветочная улица?  

Я не услышал в ее словах акцента, поэтому я рассудил, что она приехала не издалека. Я покивал, а потом махнул рукой себе за спину. Цветочная улица начиналась от лавки на пристани. На самом деле я хотел спросить, кто ей нужен, поскольку знал там почти всех, но в итоге промолчал. Я стеснялся открыть рот и немного побаивался.  

Я вернулся домой только к ужину. Отец как раз ставил кому-то иголки. Он открыл дома частный кабинет, и к нему стекались пациенты со всех окрестностей, в том числе с Цветочной улицы, а еще с Западной и Восточной, а иногда и из районов подальше. По слухам отец был неплохим врачом, разбирался и в традиционной, и в западной медицине. Такое чувство, что он владел и своими уникальными методиками, и знахарскими рецептами. Я особо глубоко не вникал, но обладал кое-какими поверхностными знаниями, чтобы подобрать лекарство от головной боли и легкого недомогания. Так что если отца не было дома, то пациентов принимал я. Обычно давал им лекарства, которые пусть и не могли вылечить их недуг, но и на тот свет никого не отправят. У отца имелась дурная привычка вытирать пальцы ваткой, смоченной в спирте, он носил аккуратный пробор, из которого не выбивалась ни одна волосинка, и у меня сформировалось определенное представление о том, как должен выглядеть врач, от которого впоследствии я не мог избавиться еще долгие годы. Отец велел мне зайти посмотреть, как он ставит иголки, я повернулся и вошел в соседнюю комнатку, но при виде тощей голой спины пациента меня пробрала дрожь, словно бы мороз прошел по коже.  

Мать в тот момент готовила ужин. Заметив меня, она тут же принялась читать нотации. Это ее единственная привычка. Если я запаздывал, то она не могла удержаться и хоть пару слов, но вставляла, пусть даже и бормотала себе под нос, мол, целыми днями где-то тебя черти носят. Я отвечал, что просто сидел на причале и смотрел на корабли, ни с кем не дрался. Мать хмыкнула и проворчала, что из-за меня ей нет покоя ни днем, ни ночью, и я такой же подлец, как мой папаша. Ее всегда переполняла ненависть к отцу, а заодно и мне доставалось. Если бы у меня был брат или если бы был жив мой дедушка, то и они не избежали бы этой участи. Все мужики козлы! Женщины с Цветочной улицы придерживались этого мнения. Поэтому мать с отцом постоянно ссорились. Когда мы только сели за стол, все было нормально, но когда я вернулся с добавкой, то они уже сцепились. В этот момент мать как раз говорила:  

— Цветочная улица! Проклятая Цветочная улица!  

Отец тихонько перевел мне на ухо слова матери:  

— Мужики! Проклятые мужики!  

Мать попросила меня помочь.  

— Что там смотреть на этих кораблях-то? Ты что в управлении водного транспорта работаешь?!  

— Сегодня на одном корабле приплыла женщина.  

— Еще одна приперлась! Что за напасть! Проклятая Цветочная улица! Почему власти не прислали бульдозеры и не сравняли это место с землей?!  

2  

Мать сказала «еще одна приперлась», поскольку по Цветочной улице сновали целые толпы женщин. Я ведь вам успел сказать, что Цветочной улица называется не просто так, а потому что там располагаются публичные дома. Не сказал? Это вы просто забыли. Я скажу еще раз.  

Изначально это место называлось Прибрежной аллеей. Но это было много лет назад. Поскольку улица располагалась рядом с причалом, то сюда захаживали торговцы с проходивших мимо кораблей. Эти мужчины круглый год плавали на кораблях и при виде женщин застывали на месте, а раз так, то все складывалось хорошо, и женщины, жаждавшие денег, распахивали двери и ждали, когда вы зайдете со своим мешком денег. Дело оказалось прибыльным, так все решили, и к нам понаехали с других мест, и мужчины, и женщины. Женщины снимали целиком маленькие дворики и ждали там мужчин. Постепенно Прибрежную аллею переименовали в Цветочную улицу. А потом все и вовсе забыли, что это была Прибрежная аллея. Так Цветочная улица стала Цветочной улицей. Не все обитательницы Цветочной улицы торговали собой. Но если бы вы в те времена, когда мне было четырнадцать, попали на Цветочную улицу, то в тех двориках, которые освещал маленький фонарик, вас приветствовала бы изящная девушка. Нужно было снять фонарик и вместе с ним войти внутрь. В арке тут же становилось темно. А после вашего ухода, если девушка хотела еще подзаработать, то могла снова повесить фонарик. Разумеется, не все девушки хотели вешать фонарики, им не хотелось, чтобы окружающие знали, и вам приходилось узнавать об их профессии по другим каналам. Не переживайте, я говорю «вы», но не про вас конкретно. Сейчас уже необязательно вешать фонарики, стоит только мужчине захотеть, и он безошибочно определит нужную женщину. У посетителей такого места нюх лучше, чем у собаки. Я слышал эту фразу из уст какой-то дамочки, когда однажды переходил Цветочную улицу. Разумеется, сейчас уже не так. Фонарики вешают все реже, зато появились грандиозные вывески парикмахерских и салонов красоты, где за стеклами сидят полуголые девушки, которые зазывают вас прямо посреди бела дня.  

Опять же я не про вас.  

Но все было иначе в мои четырнадцать.  

В тот год дождь никак не заканчивался. Только-только наступил июнь, а вместе с ним и сезон сливовых дождей. Сезон сливовых дождей начался на следующий день после появления той женщины. Я это точно помню, потому что чуть не сбил ее с ног.  

В середине дня погода внезапно переменилась, а к окончанию уроков солнце и вовсе уже скрылось за тучами. Когда нас отпустили с занятий, полило как из ведра. Я не взял ни зонта, ни плаща, а потому помчался домой под дождем и завернул на Цветочную улицу мокрый до нитки. В дождливый день Цветочная улица выглядела еще более тихой. Мостовая из каменных плит отливала зеленоватым цветом, кругом скопилась вода, капли дождя стучали по мостовой, и стук эхом отражался с обеих сторон от стен, которые наполовину заросли мхом. В те времена на Цветочной улице сплошь были старые дома, ветхие и высокие. Они одиноко мокли под дождем, напоминая стариков в пальто, накинутых на плечи. Коньки крыш тщетно пытались взмыть в воздух. Много лет назад стены были белыми, но сейчас на побелке проступили пятна плесени, черепица потемнела, на крыше пробивалась клоками трава. Под дождем здесь было особенно уныло, поэтому в пасмурную погоду я не очень любил ходить по Цветочной улице и приходил сюда разве что за покупками. По обе стороны теснилось множество лавочек: портновская мастерская Линя, лавка Рябого Ланя, где торговали соевым творогом, бакалея Косого, рисовая лавка Горбуна Мэна, магазинчик Полуночника Фэна, где продавали собачатину, а еще мастерская по пошиву погребальных одеяний, ресторанчик и магазин одежды. Если добавить к этому арки, ведущие во дворы, то теснота тут царила невообразимая.  

Внезапно из ворот, втиснувшихся между бакалеей и рисовой лавкой вышла какая-то женщина, я не успел притормозить и врезался в нее. Она тихонько вскрикнула, вода из таза выплеснулась на мостовую, а сам таз с грохотом покатился по улице. Если бы женщина не прислонилась к воротам, то полетела бы вслед за своим тазом. Я испуганно уставился на нее и понял, что это та самая женщина, которую я вчера встретил на пристани. Она переоделась, собрала волосы в пучок и воткнула в прическу вместо шпильки палочку для еды. Я что-то невнятно промычал и, не извинившись, помчался прочь. Я так заволновался, что летел на всех парах, будто меня преследуют. Я услышал, как она снова ойкнула за спиной. Наверное, топая по лужам, я забрызгал ее.  

Она арендовала тут жилье, ошибки быть не могло. Это точно она. Но по сравнению со вчерашним днем она показалась мне еще более незнакомой. Исчез тот профиль, который, как мне показалось, я уже видел раньше, она превратилась в обычную незнакомку, снимавшую угол на Цветочной улице. Но я-то не изменился и был все тем же. Внезапно я рассердился и, не оборачиваясь, бежал до самого дома, тяжело шлепая по лужам.  

Дома я переоделся, уселся на подоконник и наблюдал, как под деревом за нашим домом ссорятся два воробья. Старая софора была такой раскидистой, что маленький островок земли под ней почти всегда оставался сухим. Отец закончил прием пациента, вошел ко мне и велел по памяти перечислить симптомы геморрагической лихорадки, про которые он рассказал мне два дня назад. Я напряг все силы и только тогда припомнил несколько из всего списка: кровоподтеки в слизистой, тошнота и рвота, белок в моче. А остальные напрочь забыл. Отец снова выразил свое разочарование. Он привык. Я тоже привык. Отец всегда надеялся, что я стану известным врачом, как Бянь Цюэ и Ли Шичжэнь2, и мое имя будет передаваться из уст в уста на протяжении поколений, тогда и его имя как моего отца останется в веках. Но я на эту роль не годился, и оценки в школе оставляли желать лучшего. Особенно в этом году. Отец явно дал понять, что, по его мнению, я качусь по наклонной, что явствует из моего поведения и речи. Я вялый и заторможенный. Похоже, все проблемы от того, что я появился на свет не так, как обычный дети. Все верно, я родился ногами вперед.  

Отец вышел, покачивая головой, а я налил себе чашку воды. Чашку держать было неудобно, а потому вода всякий раз выливалась через край и текла по шее, как будто я промахивался мимо рта, не понимая его размеры. Это меня злило. Не произнося ни звука, я дал воде стекать по шее.  

Воробьи все так же дрались. Я нащупал в ящике стола рогатку и взял отличный камушек, который нашел как-то на берегу реки. Бац! — один из воробьев свалился замертво. Ему крышка, совершенно точно, хотя бы в моей меткости сомнений не было. В те годы рогатка была у меня любимой забавой. Другие мальчишки ловили рыбу острогой, а я выходил с рогаткой. Стоило рыбине высунуться из воды, как она после первого же выстрела всплывала кверху брюхом. Второй воробей сначала упрыгал в сторонку, потом снова подскочил и начал скакать вокруг поверженного друга, чирикая на иной манер. Он не останавливался и без конца выщипывал свои перья, которые летели одно за другим на землю. Такое впечатление, будто воробей воспринимал их как одежду, которую нужно снять Он и не думал улетать.  

Я отложил рогатку и вытащил второй камешек, который заранее вложил в нее. Я посвистел выжившей птахе, но воробей все равно не улетал. А потом я три раза подряд чихнул. Я простудился.  

3  

Лежать в постели и болеть ужасно скучно. Я хотел было встать, но из-за лекарств ослаб, а любое движение отзывалось болью в костях и мышцах. Не знаю, что за лекарство дал мне отец. Он отпросил меня в школе, а потом дал какое-то лекарство. Он сказал, что такие реакции нормальны, я ведь уже шесть лет не простужался, поэтому течение болезни настолько острое. Шесть лет. Значит, в прошлый раз я болел в восемь лет. Я не мог даже вспомнить, каким я был в восемь лет и засомневался, было ли мне когда-то восемь. Как минимум я не видел никаких следов этого возраста. Но отец утверждал, что когда мне было восемь, вся Цветочная улица знала, что я смышленый и милый ребенок, который учится только на «отлично» и все ему по плечу. Я не верил, поскольку слово «милый» вызывало у меня отвращение, казалось слишком искусственным и приторным, словно звучало из уст пожилой иностранки в зарубежном сериале, которая цепко держала за руку маленькую девочку. Мне не хотелось быть милым в том невидимом для меня восьмилетии.  

Вы когда-нибудь лежали в постели три дня, не двигаясь? Ага, не лежали. Умереть и то интереснее.  

Я день-деньской смотрел широко раскрытыми глазами, как паук плетет паутину на потолке. Стук дождя за окном то замедлялся, то ускорялся, и мне показалось, что время остановилось. День тянулся так долго, что можно было успеть прожить целую жизнь. Я попросил маму повесить старые настенные часы на стену напротив моей кровати, чтобы наблюдать, как они идут. На самом деле в такую прохладную погоду отлично спится, но я никак не мог уснуть и, глядя на маятник, который вяло раскачивался во влажном воздухе, я внезапно подумал о незнакомых мужчинах, которые захаживают на Цветочную улицу. Заворачивая сюда, они торопились. Разумеется, обычно они приходили по вечерам, иногда и среди бела дня. Покидая Цветочную улицу, они напоминают этот допотопный маятник: тащатся еле-еле, шаркая ногами. Я представил себя одним из них: непременно в ветровке с поднятым воротником и в парадном головном уборе, словно истинный подпольщик. Но что партийному подпольщику делать на Цветочной улице? После девяти часов мать строго-настрого запрещала мне высовывать нос на Цветочную улицу.  

— Проклятая Цветочная улица! Что там смотреть?! — всегда ворчала она.  

Если бы не та женщина, я бы и дальше лежал в кровати. Отец отправился на Западную улицу осмотреть пациента. Мать пошла на смену на стекольную фабрику. Работа ее заключалась в том, чтобы отбирать бракованные винные бутылки среди всей партии. Мать была очень недовольна отцом, наверное, это профессиональная деформация, она не могла мириться ни с какими дефектами. Та женщина постучалась в дверь. Пришлось мне вылезти из постели и идти открывать.  

— Это ты? — Она прижимала руку к точке за ухом. — Ты сын лекаря? У меня голова раскалывается.  

Я покивал. Ноги подгибались. Мое тело напоминало иссохшую землю, и когда я кивал, то явственно слышал, как проворачиваются проржавевшие шестеренки. В этот раз ее правое ухо не казалось прозрачным. Она поставила за дверью синий зонт в белый горошек, и вокруг него растеклась большая лужа. На ней были пластиковые шлепки. Ступни казались неестественно-белыми, а ногти были бледно-красными. От нее все так же пахло магнолиями, а на округлости груди распустилась еще одна магнолия.  

— У меня голова болит, — повторила она.  

Я поспешно поднял глаза, заодно собрал в кулак всю свою волю, а потом вдруг невпопад выпалил:  

— А я простудился!  

Сообщив это, я неловко рассмеялся. Если бы рядом висело зеркало, то я бы увидел, что этот смех вызывает неловкую улыбку.  

Она тоже засмеялась, и тут я обнаружил, что она слегка гнусавит. Раньше, когда она говорила, я этого не замечал.  

Как я уже упоминал, элементарные знания у меня имелись. Я знал, как лечить головную боль, чем снять приступ мигрени, и какие лекарства принять. Я перестал злиться и обрадовался. Я в подробностях поведал ей все, что мне известно о головной боли и о лекарствах против нее, при этом процентов двадцать выдумал на ходу. Я знал, сколько стоят препараты, поэтому не мог не взять деньги. Напоследок она сказала, что я молодец, истинный сын своего отца, а потом ушла под зонтом, перепрыгивая через лужи и сверкая белыми пятками. Я попробовал посмотреть на ее профиль под другим углом и даже воодушевился, но, увы тот профиль, который явился мне в свете заходящего солнца, не появился. Он исчез. Это была незнакомка.  

Когда я выбрался из кровати, то сразу пошел на поправку. Наверное, это могло случиться и раньше, и мне просто не хватало ощущения твердой почвы под ногами. Я начал ходить на уроки, бегом или пешком, переходил Цветочную улицу и в промежутках между дождями ходил на пристань. А дождь все лил и лил. Весь мир промок.  

Голова у нее так и не прошла, и через два дня она снова пришла к нам, поскольку я выдал ей лекарств как раз на пару дней.  

В выходные родители были дома. Я заметил, что дохлый воробей исчез из-под софоры. Кругом шастало много бездомных котов, вероятно, кто-то из них его утащил. Я тут же узнал гнусавый голос женщины, стоило ей появиться на пороге. Отец был сама любезность, он всегда куда вежливее вел себя с пациентами, чем со мной. Он велел матери заварить чай, а потом они обсуждали головную боль и другие болезни. Она своим гнусавым голосом без конца повторяла, что ей нездоровится. Отец извинился, что выписанные мной лекарства не возымели эффекта. Она возражала, что эффект все-таки был, просто до окончательного излечения дело не дошло. Процесс же нужно доводить до конца. Я лежал в комнате, навострив уши, и смотрел, как маятник покачивается туда-сюда. Он давно уже устал от этих однообразных движений.  

Отец назначил другую схему лечения. Он подробно фиксировал состояние всех больных, проходивших через его руки. Это непременное условие для того, чтобы стать хорошим врачом, поскольку на основании своих записей он мог следить за течением болезни. На рецепте я подсмотрел имя той женщины. Гаомянь. Вытянутое в длину и мягкое, как она сама. В нашем краю этим словом называли кхмеров, но я тогда и слыхом не слыхивал про «красных кхмеров».  

За столом родители снова поссорились. Мать заявила, мол, у этой женщины все лицо «в цветах персика», сразу видно, что непорядочная.  

— А мне-то что? — спросил отец. — Пусть даже ко мне на прием придет персиковое дерево, я и то обязан истребить вредных насекомых.  

— Если тебе ничего, на черта так долго с ней трындел? Зенки вылупил под очками своими!  

— Мы просто соседи, перекинулись парой фраз о том, о сем, не более.  

Мать холодно усмехнулась.  

— А ты к ней подкатить решил? Ну и что, все тебе выложила? Только отнекивалась.  

— Нет, ничего не рассказала. А ты думаешь, мне интересно, где она живет?  

Мать помолчала, а потом своей излюбленной фразой поставила точку в ссоре.  

— Проклятая Цветочная улица! Понаехали за погибелью.  

— За деньгами, — поправил отец. — Кто ж смерти ищет?  

Я несколько дней ломал голову над выражением «лицо в цветах персика». В словаре ничего такого не нашлось. Я спросил в школе у одного своего хорошего друга, но он тоже не знал, сбегал, спросил у родителей, в итоге его отругали. Он расстроенно посетовал, что если б раньше знал, то и вообще бы не спрашивал. Детям такие вещи спрашивать не положено. Я в качестве утешения подарил ему пачку семечек.  

Никто из нас не знал, откуда приехала Гаомянь. Отец даже говорил, что имя, наверное, вымышленное. Очень многие женщины, снимавшие угол на Цветочной улице, не называли настоящих имен. Они здесь не задерживались: некоторые жили несколько лет, а потом уезжали, другие же покидали Цветочную улицу через пару месяцев. Они придумывали себе имена да такие, что сразу понятно, что ненастоящие. Но настоящее имя или нет, неважно, это же всего лишь условное обозначение. Косой, державший бакалейную лавку, назвал своего пса Колумбом. Надо же, даже знает, кто такой Колумб!  

Зачем они приезжали на Цветочную улицу? На заработки. При мысли, что Гаомянь тоже приехала ради денег, я испытывал необъяснимую печаль. Ну, почему ей тоже нужны деньги? Я начал по вечерам выбираться из дома под предлогом, что мне нужно купить линейку, циркуль или тетрадку, а сам только и думал, как бы мне пройтись по Цветочной улице.  

Дождь или все так же накрапывал, или только-только закончился. В обоих случаях Цветочная улица была мокрой, на мостовой плескались лужи. В девять вечера на Цветочной улице сгущалась тьма и воцарялось спокойствие, воды становилось все больше, так что мох изо всех сил полз вверх по стенам. На крышах виднелась влажная трава, поникшая даже в безветренный день. По каналу курсировали исключительно моторки с мощными дизельными двигателями. Создавалось впечатление, что они могут отбуксировать сразу двадцать пять кораблей. Такое наибольшее их количество мне довелось видеть. Даже шаги промокали насквозь, звук усиливался, отражаясь от камней, стен и луж, и казалось, будто по Цветочной улице марширует целая толпа народу. Когда вы лелеете тайные мечты, то даже походка у вас не как у порядочного. Не смейтесь! В ту пору мне было всего четырнадцать! Представили себе малолетнего клиента проститутки? Очень смешно! Типа четырнадцатилетние подростки ничего не понимают. Да, вы не ошиблись, я искал глазами фонарь.  

Женщины, которые хотели вывесить фонарь, делали это после девяти. Один за другим фонари загорались, а из-за контраста с черной дорогой возникало ощущение, что это улица призраков из фильма ужасов. Я ходил от бакалеи к рисовой лавке, а потом обратно, но в арке между этими зданиями фонарь так и не появлялся. Несколько вечеров я тайком заглядывал в щель между створками ворот, чтобы посмотреть, темно там или горит свет. Никаких подозрительных звуков из дома не доносилось. Я так и не смог догадаться, чем она там занимается.  

4  

Я не мог встретить Гаомянь нигде, кроме как под этой аркой. Она больше не приходила на прием к отцу. Наверное, поправилась. На причале ее тоже не было видно, видимо, не ходила туда. Кстати, на нашей улице почти все ходили на причал. Он широкий, если хочешь, то можно усесться там и смотреть на небо. Женщины покупали там рыбу и овощи, и торговцы, которые приплывали на маленьких лодочках, устроили на пристани стихийный рынок. Если она ничего не покупает, то чем вообще питается? Я по дороге в школу и обратно проходил по Цветочной улице, хотя мог пойти совсем по другой, более короткой дороге. Я сам не мог понять, почему на подходе к ее воротам сердце заходилось от волнения, но при виде плотно закрытых ворот, все это волнение испарялось. Тело становилось пустым, и я испускал вздох облегчения. Неужели я снова хотел увидеть тот профиль в лучах заходящего солнца?  

Но если мне и правда доводилось столкнуться с Гаомянь, то я забывал о своих желаниях и не осмеливался даже поднять голову, чтобы взглянуть на нее. Я притворялся, что ищу на земле монетку, и, спотыкаясь, брел мимо, не глядя Гаомянь в лицо. В поле моего зрения оказывались лишь ее ноги в шлепанцах, такие белые, что резало глаза. Как-то раз я заметил, что она мне улыбнулась, но поскольку поторопился опустить голову, то забыл улыбнуться в ответ. После этого у меня не было возможности даже ее улыбку увидеть, поскольку я заранее опускал голову. Перед ее воротами лежало девять каменных плит, на шести образовались лужи: на трех больших и на трех маленьких.  

Однажды ночью мне приснился сон, и во сне тоже шел дождь. Дождь был со всех сторон, словно бы кто-то подсказал мне, что эта мелкая морось символизирует трагические переживания. Мне лично не доводилось испытывать никаких трагических переживаний, поэтому для меня тот дождь был просто абстракцией. Я увидел, как за пеленой дождя возникла Гаомянь, ее лицо потускнело и казалось мне мрачным, унылым и окаменевшим. Она преградила мне путь на пристани и велела: «Поговори со мной, и я сразу просветлею». Так она сказала во сне, корявая какая-то фраза, поэтому, проснувшись, я все еще ломал над ней голову. За окном и правда все еще шел дождь, но я не мог рассмотреть этот прозрачный дождь в ночной тьме.  

Я решил с ней заговорить. Неважно о чем.  

На следующий день на уроках я постоянно отвлекался и придумал не менее десяти разных способов. После занятий я рысцой бежал всю дорогу, но только у самых ворот до меня дошло, что ни один из способов не годится, если я не решу, как мне ее увидеть, например, не постучу в ее дверь. Пришлось шагать дальше. Дождь перестал, на пристани стало оживленно. Подойдя поближе, я увидел, что народ выстроился в очередь за рыбой. Рыба была свежевыловленная, да еще подешевке. У меня екнуло сердце, и я помчался к воротам Гаомянь и постучался.  

Она вышла, держась за поясницу. Выглядела так, будто я ее разбудил посреди сна, и казалась утомленной. Гаомянь уставилась на меня.  

— На пристани продают рыбу, — сказал я. — Тебя тоже зовут.  

— Я не люблю рыбу, — улыбнулась она.  

Мне показалось, что она через силу улыбнулась только ради меня. Ее лицо оставалось тусклым и не просветлело. Хотя она и улыбнулась, но выражение по-прежнему было ледяным, каменным. Цветок магнолии все так же цвел на ее груди, а вот аромат исчез. На лице отпечатался весь сезон дождей.  

— Это все? — не переставая улыбаться, спросила она и закрыла дверь перед моим носом.  

Я повернулся и побежал прочь. Снова пошел дождь, и капли обжигали лицо. Я услышал, как она запирает ворота. Я остановился, уперся левой рукой в мох на стене, а потом рванул дальше, чувствуя, как кончики пальцев горят огнем и немеют, а потом я ощутил острую боль, затем тупую, а потом обжигающую. Я добежал до конца Цветочной улицы, дальше не было ни стены, ни мха, а из четырех грязных пальцев начала сочиться кровь. Боль усилилась. Я подбежал к берегу и окунул руку в воду, напоминавшую раскаленное железо. Кровь растворялась в канале и растекалась с дождем, пока не исчезла без следа, а когда кровотечение остановилось, я вытащил ладонь. Если не считать волдырей, то натертая левая рука ничем не отличалась от правой.  

Я стал ходить в школу и обратно другой дорогой, не желая проходить мимо бакалеи и рисовой лавки. Я вообще избегал любых магазинчиков, расположенных южнее бакалеи. Порой я вспоминал тот нежный профиль в лучах заходящего солнца, но это были всего лишь фантазии. В конце концов что хорошего в раздумьях об этом профиле?  

В выходные я остался дома, решив разобрать настенные часы и проверить, что с ними. Мне казалось, что они идут слишком медленно, почти наверняка отстают. За окном шел дождь, который начался вчера во время ужина и до сих пор не переставал ни на минуту. Минута в исполнении старых часов длилась как все пятьдесят. Я же говорил, что они шли слишком медленно. Отец ушел к пациенту. Через полчаса после его ухода мать вернулась от подруги с Западной улицы.  

— К кому ушел отец?  

— Я не знаю?  

— А куда?  

— Я ж за ним не слежу!  

— Ну что за ребенок! — удивленно воскликнула мать. — Ты зачем часы раскурочил?!  

Она хотела спасти часы, но уже опоздала, поскольку я уже превратил их в груду деталей. Шестеренки разболтались, и я пододвинул к ней кучу железок. Я же знал, что она ничего не понимает в ремонте часов. Что делать, если часы сломались? Они и были сломанные. Мать спросила меня, помню ли я, какая деталь на каком месте. Я себя успокаивал тем, что одна деталь на место другой не подойдет. Мне казалось, что я все очень четко запомнил, но в итоге все-таки возникла проблема. У меня осталась лишняя деталь. Я удивился, поскольку приладил все на свои места, точь-в-точь как было, откуда же взяться лишней детали? Я пересобрал часы заново, в этот раз осталось аж две лишних детали. А на третий раз снова одна. Я никак не мог найти ей места, в итоге решил вообще не использовать и кинул в ящик стола. Часы встали, затихнув, словно покойник. Мать была права — им пришел конец. В отчаянии я подергал стрелку, и вдруг часы пошли, тиканье волновало, как биение сердца. Они действительно ожили. Я достал электронные часы и сверился: лишившись одной детали, старые часы наконец пошли в ногу со временем.  

Я обрадовался, мне стало жарко, словно бы с кожи испарялись обжигающие капли сливового дождя. Внезапно так посветлело, что я даже решил, что вышло солнце. Дождь и правда кончился, но солнца не было еще и в помине. Я снова вспомнил профиль Гаомянь. С тех пор, как я видел солнце, прошел целый месяц. В этот момент опять вошла мать и спросила:  

— Ты точно не видел, куда пошел отец?  

— Нет.  

— Не к этой, как ее там… — К кому?  

— Ну к этой… Гаомянь?  

— Разве она не поправилась?  

— Он сказал, что она еще чем-то заболела. Я не особо в курсе, — проворчала мать. — Отец несколько раз к ней таскался. Черт бы ее побрал, что за болезнь такая, что в больницу не сходить?!  

— Если заболел, то неважно, где лечиться.  

— Да что ты понимаешь?! Все вы, мужики, одинаковые! Проклятая Цветочная улица! Хоть бы эту улицу затопило или громом шандарахнуло!  

Я с безразличным видом вышел на улицу, сказав, что мне надо купить ластик. Мать буркнула:  

— Опять за ластиком! Ты ими питаешься что ли? Ничего не знаешь и постоянно с ошибками пишешь!  

Впервые за много дней я подошел к той арке. Ворота были закрыты. Я купил ластик, медленно побрел обратно и тут увидел, что из того дворика вышел отец с аптечкой в руках. Он по привычке откашлялся, пригладил волосы и поправил одежду, как делал всякий раз после осмотра пациента. Я последовал за ним на расстоянии, а когда пришел домой, то отец как раз объяснялся с матерью.  

— Я был на Восточной улице! Не веришь — спроси у сына! — отец ткнул в меня пальцем. — Когда уходил, то предупредил его. Так ведь, сынок?  

— Так, — ответил я, а живот вдруг пронзило острой болью, словно кто-то сжал мне кишки.  

— А что ж ты мне раньше не сказал? — кипятилась мать.  

— Забыл, только что вспомнил. — И снова внутренности скрутило.  

5  

И что же отец? А ничего. Он никогда передо мной так и не извинился и не поблагодарил. Возможно, он и правда тогда ходил на Восточную улицу, кто знает. Я не стал его разоблачать, сам не знаю, почему. Я не надеялся на благодарность и даже не понимал, испытывал ли в тот момент к нему отвращение. Любой человек может выйти из двора Гаомянь или любого другого двора по своему желанию. Я просто не хотел это с ним обсуждать. Я вообще не особо разговорчивый человек, а особенно в том году.  

Но я стал на многое обращать внимание. Например, когда отец упоминал Гаомянь, когда он выходил из ее дворика или даже просто проходил мимо ее ворот. Честно говоря, с тех пор я только раз видел, как отец выходил из ее дома, и случилось это в день смерти Гаомянь. Он поспешил внутрь с чемоданчиком, а потом вышел понурый. Он не спас Гаомянь, смерть нанесла удар и по ней, и по отцу. Иногда, когда я видел отца, подходящего к воротам Гаомянь, мое сердце глухо ухало и переставало биться, а потом снова начинало. К счастью, те несколько раз, когда я его видел, он просто прошел мимо.  

Пока Гаомянь не умерла в тот сезон дождей, помимо проклятого дождя мать проклинала Гаомянь наравне со всей Цветочной улицей. Родители часто ссорились, до матери долетали какие-то слухи, и хотя они не имели под собой оснований, мать предпочитала им верить. Она считала, что отец зачастил во двор к Гаомянь, а соседи подогревали слухи, потому что не могли стерпеть подобного поведения. Отец пытался объясниться. Все ссоры с матерью начинались с объяснений, словно отец пытался доказать ее неправоту. Он говорил:  

— Слушай, ну я же врач. Даже если кошка заболеет, я не смогу сидеть сложа руки, а тут человек!  

— Дикие кошки целыми днями носятся по округе, задравши хвост, что-то не видела, чтобы тебя заботила их судьба.  

— Они же меня не просили о помощи. Кроме того я же не знаю, считаются ли задранные хвосты симптомом болезни.  

— А та девица значит тебя попросила о помощи? — усмехнулась мать. — Ты уже выяснил, чем она заболела?  

— Если бы выяснил, то давно бы уже вылечил.  

Иногда мне казалось, что они просто упражняются, кто кого переспорит. За долгие годы скандалов они оба развили недюжинное красноречие. Они оба считали, что от меня нет никакого проку, может быть, все дело в этом. Я же становился все более молчаливым, как будто я и не сын им вовсе. Мать только и могла, что ссориться, следить за отцом означало для нее потерю лица, да и заявиться к той женщине, чтобы устроить очную ставку, она тоже не могла. Наверное, отец все же опасался подобного развития событий, поэтому всегда старался замять дело, чтобы дальше объяснений не пошло.  

Возможно, этот факт вас разочарует, но я до сих пор так и не знаю, было ли что-то между моим отцом и Гаомянь, ну, вы понимаете, о чем я. Сейчас родители потихоньку доживают свой век и неясно, вспоминают ли они Гаомянь. А я, как сын, не могу никого из них спросить. Даже если на самом деле мать все прекрасно понимала, я знаю о Гаомянь ничуть не больше, чем в четырнадцать лет.  

Отец едва ли не каждый день у себя в кабинете листал толстенный медицинский трактат. Это в дождливые дни. Когда дождь переставал, а тело становилось клейким от пота, то пока не приходил кто-то из больных, отец расстегивал рубаху и, читая книгу, почесывал спину и грудь. По его словам, он так и не смог поставить Гаомянь диагноз.  

Ни у Бянь Цюэ, ни у Чжан Чжунцзина, ни у Ли Шичжэня такая болезнь не встречалась. Мой отец с взъерошенными волосами сгорбившись сидел за чтением.  

На мебели и одеялах обитателей Цветочной улицы выросла плесень, одежду не получалось просушить, и от нее исходил неприятный запах. В тот день родители ушли куда-то, а я сидел на каменном крыльце, уставившись на поросшую мхом стену напротив. Вдруг пришла Гаомянь. Я не слышал ее шагов, но уловил легкий аромат магнолии. Я нервно повернулся, а она уже стояла рядом. На ней было надето платье, которое я раньше не видел, слева на груди, как и на других платьях, была вышита маленькая магнолия. Я хотел было встать, но ее рука уже легла мне на макушку. Она засмеялась, поскольку я не мог выпрямиться и встать под ее рукой. Только когда она прошла в дом, я разогнулся и поднялся с места. Она в своих светло-фиолетовых носках прошла к отцу в кабинет. Я пошел следом. Гаомянь уже рылась в шкафчике с лекарствами, перебирая пузырьки.  

— А что ты ищешь? — спросил я.  

Она повернулась ко мне:  

— Я знаю.  

Она взяла пять пузырьков, повернулась и зашагала прочь. Мне это показалось странным, и я крикнул вслед:  

— А зачем тебе лекарства?  

— Принимать! — Она снова улыбнулась.  

Я почувствовал, что аромат магнолии исходит из ямочек на ее щеках.  

— Не говори отцу. Вообще никому не говори.  

Я снова спросил:  

— Зачем тебе лекарства?!  

Она одной рукой потрепала меня за ухо, отчего все тело напряглось. Ухо загорелось огнем и постепенно стало прозрачным. А Гаомянь уже была на улице. Я потер ухо и забыл, просветлело ли только что ее лицо.  

Я уснул, сидя прямо на крыльце. Снова пошел дождь. Когда отец прибежал к нашему дому, на Цветочной улице уже подняли шум. Ровно в пять старые настенные часы с воодушевлением пробили пять раз. Отец бормотал:  

— Аптечка, аптечка.  

В кабинете что-то грохнуло, потом оттуда выскочил отец. Он споткнулся об порог, и очки упали на пол. Одна линза вылетела, но отец схватил очки, нацепил в таком виде на нос и умчался прочь. Я никогда не видел его таким рассеянным. Я заметил, что он скрылся в маленькой арке, и туда уже бежала целая толпа соседей. В голове что-то щелкнуло, и я со всех ног бросился за ними.  

Труп Гаомянь выглядел страшно. В углах рта выступила белая пена, цветок на груди перепачкан. Ее всю перекосило. А рядом валялись пять пустых пузырьков. Она думала, что приняв это лекарство, упокоится с миром. Отец пробовал ее реанимировать, но скрюченное тело Гаомянь уже окоченело. В комнатке горел яркий свет, а ее лицо было пепельно-серым. Аромат магнолии исчез. Отец в отчаянии сел на корточки рядом с покойницей. Свет падал на линзы очков, а поскольку одна отсутствовала, то отец казался одноглазым.  

Поскольку никто не знал, откуда приехала Гаомянь, то мы не могли известить родных. На такой жарище долго хранить труп не представлялось возможным, в итоге силами обитателей Цветочной улицы и местных полицейских в ту же ночь ее кремировали, а на следующий день прах предали земле на общественном кладбище на противоположном берегу реки. Я не пошел на похороны. Лежал, не вставая с постели. Мне снились кошмары. От усталости все тело ломило. Даже в моих кошмарах небо затянуло тучами, ветра не было, зато лил дождь.  

Через два дня после школы я на маленькой лодочке переправился на другой берег. Моросил мелкий дождь. Могила Гаомянь оказалась совсем крошечной, просто свежий холмик земли. Вместо надгробия — деревянная дощечка, на которой кто-то коряво нацарапал ее имя — «Гаомянь», даже без слова «могила» перед ним.  

Вскоре сезон дождей закончился. Выглянуло солнце, озарив ярким светом весь мир. Как вы уже поняли, я никому не сказал, что те пять пузырьков Гаомянь взяла у отца в кабинете. Кроме вас. Никто и не интересовался, потому что эти лекарства можно купить в любой аптеке. Если человек решил умереть, то ему уже никто не помешает.  

Я не знаю, обнаружил ли отец исчезновение лекарств, не слышал, чтобы он про это спрашивал.  

У меня ничего не изменилось. Я учился. Жил. Торчал без дела на причале. Чем чаще я видел солнце, тем хуже удавалось выразить свои мысли. Мать считала, что если так и дальше пойдет, то я рано или поздно онемею. Отец заявил: чтобы этого не случилось, он решил изготовить лекарство, которое и немому развяжет язык. Они продолжали ссориться: мать набрасывалась с вопросами, отец оправдывался. Но вместе они радовались, что закончился наконец бесконечный сезон дождей.  

Наступил октябрь. Как-то раз я проходил мимо той арки и заметил, что ворота приоткрыты. Я толкнул их, вошел внутрь и по дорожке, мощенной кирпичом, подошел к дому, потихоньку открыл дверь и увидел, что на кровати друг на друге лежат двое. Сверху кто-то черный, а внизу белый, и с кровати свешивается белая ляжка. Они двигались и кричали в такт. Я повернулся и убежал. Ноги стали невесомыми. Солнце заливало все кругом ослепительным светом, а я несся, не чуя ног.  

В тот день я в последний раз посетил общественное кладбище. Могила Гаомянь густо поросла травой. Она и без того была маленькой, а теперь затерялась в зарослях. Если не знать, что здесь кто-то похоронен, то ни за что и не подумаешь, что тут чья-то могила. Деревянная дощечка торчала из травы, но имя стерлось, словно его никогда и не было.  

Вот и все. Вы, наверное, уснули от скуки. Простите. История про Гаомянь на этом заканчивается. Может, и не стоило ее рассказывать. Она касается только меня. Еще раз простите.  

Нанкин, Нанкин!  

Незнакомое пекло  

Если я и ошибся, то это наверняка из-за головокружения от жары. Я снова и снова повторял эти бессмысленные умозаключения Лу И, чтобы доказать, что я все еще знаю Нанкин, и Нанкин меня тоже знает. Мы расхаживали тудасюда возле входа в стоматологическую клинику Гулоу, но куда бы ни пошли, везде были под солнцепеком. Никакого тенечка, полуденное солнце нещадно палило, бетонная мостовая раскалилась добела. Лу И было так жарко, что голова намокла от пота, как и у меня, влажная футболка прилипла к телу. Он считал, что это я напутал, раз уж Лу Сяодун договорился, что будет ждать нас у входа в больницу в одиннадцать, но сейчас уже двенадцать, то почему от него ни слуху, ни духу. А я-то откуда знаю? Мы-то с Лу И позвонили Лу Сяодуну, как только вышли из Центрального вокзала. Он сказал, что немедленно поедет в больницу, но сейчас мы не можем его отыскать. Лу И бросил свой рюкзак на каменные ступени перед больницей, тяжело опустился на оставленную кем-то газету, сел и вскочил, каменные ступени обожгли зад, потом снова осторожно сел, и выпил залпом больше половины бутылки минеральной воды. Все равно жарко, сидеть комфортнее, чем стоять.  

После того, как мы вышли из автобуса № 35, мы уже прождали здесь целый час, но нас не приветствовал Лу Сяодун, как он описывал, в широких штанах и в тапочках. Я заподозрил, что он не стал ждать нас ни минутки, а снова лег спать. Эту привычку он выработал после того, как у него развилась неврастения: если после обеда он не ложился вздремнуть, то в итоге до вечера без сил, как больной кот. Лу И не согласился с моими доводами, ведь когда Лу Сяодун говорил с нами по телефону, он только-только встал в десять часов и был так полон энергии, что готов на что угодно, без проблем мог бы принять участие даже в международном марафоне. Лу И сказал, что даже если у него нервная система ни к черту, то пережить три-четыре часа всяко он в состоянии, мы же верим, что он как-никак мужик.  

Ладно, покамест предположим, что он мужик. Я положил рюкзак на каменные ступени и стал спрашивать у прохожих, где находится гостиница «Шичэн». Лу Сяодун сказал, что наша гостиница рядом с больницей, и он будет ждать нас перед больницей, то есть перед гостиницей. Но я обыскал округу больницы четыре раза и нашел только «Макдональдс», рестораны и торговый центр, никакого «Шичэна» не было, и я даже не нашел общественный туалет.  

— Девушка, вы не знаете, поблизости есть гостиница «Шичэн»?  

Молодая девушка настороженно посмотрела на меня и преувеличенно театральным жестом всплеснула руками. Она не сказала ни слова и удалившись под зонтиком от солнца, виляя своей целомудренной попкой, улетела прочь, как большой сексуальный гриб. Она что немая? Ну или к ней постоянно привязываются мужчины, так что при виде мужчин инстинктивно проявляет бдительность.  

— Тетушка…  

Стоило мне открыть рот, как обрюзгшая старуха отмахнулась:  

— У нас все есть, и кондиционер, и холодильник, цветной телевизор и даже стиральный порошок и иглы для вышивания. Поищите кого-то другого…  

Она не укрылась под зонтом и выглядела как большая морская губка, поскольку пот сочился без конца. Старуха приняла меня за торгового агента.  

Я растерял большую часть своего энтузиазма. Один приятель из Шанхая хорошо сказал, мол, в современном обществе причиной социального кризиса в основном становятся женщины: маленькие девочки боятся, что их похитят с целью продажи, девушки постарше боятся домогательств, а пожилые дамы боятся торговых агентов. Мне не хотелось обращаться к маленькой девочке, чтобы проверить выводы моего друга. Лу И уже ухмылялся, глядя в мою сторону.  

И кто дернул меня за язык хвастаться, что я знаю Нанкин, как свой собственный дом. Я здесь учился в университете и успел поездить чуть ли не на всех автобусах. Не было таких названий, которые я бы не слышал, и мест, которых бы я не знал, я успел побывать даже в самых глухих уголках. Лу И сказал, что это здорово, потому что он в Нанкине никогда не был, так что все зависело от меня. Но я себя явно перехвалил, что ж, всего через два года после выпуска я стал в Нанкине чужаком и даже не мог отыскать гостиницу в оживленном районе. Вот уж опростоволосился так опростоволосился. Лу И спокойненько сидел там, прикрыв голову газетой, которую вытащил из-под задницы. Он не осмеливался дергаться, хотя и не переставал жаловаться. Он топографический кретин, а в незнакомых местах еще сильнее чувствует себя чужим.  

Было слишком жарко, и от жары я ничего не мог узнать. Помнится, в университете мне тоже было очень жарко, но я не знаю, из-за ухудшения памяти или по какой-то другой причине, после того как тогдашняя жара отступила в глубины времени, она слегка затуманилась и обветшала, поэтому мне начало казаться, что в ней была прохлада, в отличие от нынешней жары, которая вызывает тошноту и не дает жить. Я вытер пот и бросился останавливать старика, опиравшегося на трость. Наверное, только старпер, которому прогулы ставят на кладбище, испытывает в достаточной мере чувство безопасности.  

— Дедушка, вы не знаете, где находится гостиница «Шичэн»?  

— Что? — Он загородился от солнца руками, пропуская мой голос в свои затененные уши.  

— Гостиница «Шичэн».  

— О, никогда о такой не слышал.  

Старик торжественно покачал головой и продолжил идти, опираясь на трость.  

После этого я спросил мужчину средних лет, ехавшего на велосипеде, догадавшись. что это, должно быть, местный житель, потому что он в майке и тапочках. Он тоже не знал. Сказал, что живет здесь почти десять лет и никогда не слышал о такой гостинице, зато знает отель «Цзиньлин », а потом улыбнулся мне и добавил:  

— Зачем я вам говорю, я думаю, вы не можете позволить себе жить там.  

— Спасибо за напоминание, — сказал я, — во избежание неприятностей остается только отправиться в отель «Цзиньлин».  

Я решил больше никого не спрашивать. Он правильно сказал, я не мог себе позволить поселиться в отеле «Цзиньлин», стыдно, но у меня в карманах гуляет ветер. Я учитель в средней школе и работаю по профессии, которая не приносит денег. Я буду жить в гостинице «Шичэн», Лу Сяодун уже забронировал для нас номер. Он сказал, что условия там нормальные: номер на трех человек с кондиционером, телевизором, в котором из мебели есть стол, стулья и кровати. Но самое основное, по его словам, что цена дешевая, заманчивее, чем где бы то ни было. Я обрадовался, даже разволновался. Только послушайте — гостиница «Шичэн»! Это была «гостиница», а я очень доверял этому слову. Пусть ей и не сравниться с отелем «Цзиньлин», но всяко повыше классом, чем хостел, при упоминании которого тут же на ум приходит общая спальня. Самое главное — хочу еще раз повторить — дешево и с кондиционером. Нанкинским летом, жарким, как печь, кондиционер так же важен, как вода. Надо найти гостиницу «Шичэн» и Лу Сяодуна. Я попросил Лу И не бегать вокруг, чтобы не получилось так, что Лу Сяодун придет, а никого нет, а сам отправился на противоположную сторону кругового перекрестка проверить, вдруг он потерял терпение, не дождавшись нас, и зашел в почтовое отделение купить газету.  

Солнце пекло так, что у меня кружилась голова и все чуток плыло. Свет был ослепительным, но подрагивал, словно при пожаре. Оставшуюся в бутылке воду я вылил себе на голову, чтобы внезапно не рухнуть из-за теплового удара прямо под колеса бесконечной вереницы машин. Асфальт растаял на солнцепеке, и я шел с большим трудом. Мимо проехала машина, и асфальт затрещал. Я обогнул круговой перекресток и собирался вместе с людским потоком направиться к почтовому отделению слева, когда услышал, как кто-то окликнул меня по имени. Раз, другой. Я остановился посмотрел направо и только через некоторое время обнаружил Лу Сяодуна, стоящего под рекламным щитом «Кока-колы» и размахивающего газетой. Его очки напоминали два маленьких солнца, излучающих ослепительно белый свет, и одет он действительно был в пляжные шорты и футболку, а на ногах тапочки.  

За моей спиной раздалась целая серия сердитых гудков, время пешеходов истекло, позади столпилось множество машин. Я помахал первой машине и поплелся к рекламному щиту «Колы». От жары люди вели себя бестолково, как если бы их разбудили посреди сна.  

— Вы почему только сейчас явились?! Я жду уже два часа! —Лу Сяодун зевнул, он все еще не мог оправиться ото сна.  

— Мы тебя ждали перед больницей. Куда ты делся? Что за гостиница «Шичэн»? Никто не слышал об этом призрачном месте.  

— Вот, — Лу Сяодун указал газетой на здание перед ним. — Больница Гулоу, а перед ней гостиница «Шичэн».  

Это я напутал. Мы с Лу И нашли стоматологическую клинику Гулоу, а Лу Сяодун говорил о больнице Гулоу. Расстояние всего два километра, но разница большая.  

Они с Лу И подшучивали надо мной:  

— Отучился здесь четыре года, но, видать, все зря!  

Черт, а я-то думал, что знаю Нанкин как собственный дом.  

Гостиница «Шичэн» и правда оказалась большим гостевым домом, раньше она и называлась гостевым домом «Шичэн», и только последние два месяца стала «гостиницей». По отделке снаружи отеля понятно, что стены старые, украшения тоже старые, и два бронзовых иероглифа «Шичэн» тоже старые. На этом фоне только слово «гостиница» новое и сияет золотом после названия «Шичэн».  

— Это стратегия, — с гордостью сказал директор Сяо Вэй. — Нужно идти в ногу с ситуацией, сейчас средний класс на подъеме, и мечты среднего класса также выходят на передний план. Мы можем предоставить хорошие комнаты для богатых, чтобы они там жили, и плохие комнаты для бедных, чтобы они о них мечтали. Они могут поселиться в гостинице за очень небольшие деньги, это служит утешением в их тяжелой жизни. Как хорошо! Моя сестра даже не подумала, что будет интересно сменить название. Посмотрите на наших гостей, в том числе и на вас, все ведь приехали к нам!  

Он сидел в нашем номере и с пеной у рта рассказывал о своем бизнесе. Сяо Вэю было двадцать семь лет, и он оказался моим однокурсником. К сожалению, он не смог окончить вуз. Из-за эмоциональной пресыщенности и отношений непонятного толка с тремя девушками в его жизни воцарился полный хаос, с которым Сяо Вэй не смог справиться, и его исключили из университета. Но это нестрашно. Он очень доволен своим нынешним положением. Его сестра уехала в Японию и перед отъездом подарила ему гостиницу «Шичэн», а Сяо Вэй стал боссом. Он решил вести дела по уму, по крайней мере, лучше, чем его сестра.  

— Как дела, вы довольны? — спросил Сяо Вэй. — По любым вопросам обращайтесь ко мне, мы же братья, так что не церемоньтесь.  

— Очень хорошо, — сказал я. — Мы очень довольны.  

Тем не менее, мне все еще казалось, что название «гостиница» этому месту немного великовато, и оно выглядит потрепанным. Ничего особого нет, здание старое и запущенное. Всего этажей четыре, но постояльцы селятся только на трех. На первом этаже оставлен небольшой холл, а за стойкой обслуживания, как и положено, висят несколько кварцевых часов, на которых время бежит по-разному, с пометками «Пекин», «Нью-Йорк», «Токио» и «Лондон». Пустая затея, заморские дьяволы здесь жить не будут, разве что попрошайки, которые приехали в Нанкин побираться. Сяо Вэй и молодая администраторша весь день сидели под кондиционером за стойкой, флиртуя под грохот сломанного кондиционера. Другая половина первого этажа сдавалась в аренду. Это еще одна стратегия Сяо Вэя по зарабатыванию денег. Семейная пара арендовала помещение и открыла лапшичную. Стоя перед зданием, можно было услышать, как коротышка-хозяин из Ланьчжоу стучит лапшой по разделочной доске из нержавеющей стали.  

Позднее, наблюдая за окружающей обстановкой, я так и не понял, кто занимает второй этаж. Несколько комнат у входа на лестницу уже долгое время были закрыты, а на всех дверях висели таблички из сизой бронзы с надписью: «Управа такого-то уезда в Нанкине». Большинство из мест были названиями уездов, но фигурировали также названия городов уездного значения. Часто на наших глазах оттуда выходили мужчины или женщины по одному или по двое, а когда дверь была настежь открыта, можно было увидеть внутреннее убранство, напоминавшее кабинет директора в бедной сельской начальной школе, где на простом столе и стульях лежали груды грязных тетрадей, кроме этого, виднелась незаправленная кровать и посуда, а еще кухонная утварь и наполовину нарезанные овощи. Мужчина в костюме и шортах, сидел за столом, раздвинув босые ноги. Этот человек уехал далеко от дома, он очень одинок и так грустит, что даже курить не хочет. Дальше располагались в два ряда номера побольше, иногда оттуда выходили взрослые и дети сразу по трое-четверо за раз, с виду похоже на семью, но по манере одеваться казалось, что взрослых недавно понизили в должности. Еще здесь жили студенты, по большей части из нескольких университетов поблизости. На каникулах они решили остаться в Нанкине, подзаработать деньжат и вскладчину сняли номер. Двухъярусные кровати почти как в университетской общаге. На втором этаже царил беспорядок. Если не считать нескольких человек из управы, редко можно увидеть знакомое лицо, каждый раз, сталкиваясь на лестничной площадке с незнакомцем, я гадал, новый ли это постоялец. На втором этаже проходимость была слишком большой. Думаю, Сяо Вэй и сам не мог точно сказать, сколько конкретно людей живет в его гостинице.  

Можно переименовать хостел в гостиницу, но четвертый этаж — самая реальная причина для Сяо Вэя заявлять об этом уверенно и с чувством собственной правоты. Он потратил акционерный капитал на обновление номеров на четвертом этаже. В описании гостиницы на первом этаже они назывались красивым словом «стандартные номера». Четыре двухместных стандартных номера, остальные одноместные. Разумеется, везде стояли двухспальные кровати. Я ни разу не бывал в этих номерах, только изредка проходил мимо, когда шел на крышу сушить белье. Всякий раз, когда я прохожу там, по счастью там мало постояльцев, я осмелюсь заявить, что даже в самый пиковый сезон на четвертом этаже жило не более пяти человек. Номера на четвертом этаже оказались не так популярны среди среднего класса, как представлял себе Сяо Вэй. Но куда делся средний класс? Объяснение Лу Сяодуна очень разумно: он сказал, что цена номеров на четвертом этаже так высока, что почти догоняет уровень трехзвездочных отелей, но условия настолько плохи, что там поселятся только люди, у которых не все в порядке с головой. В самих номерах, может, условия и неплохие, но окружающая действительность реально не стоила доброго слова. Четвертый этаж — последний, и эффект от солнцезащиты почти нулевой, к тому же кондиционер дует нещадно, и в комнате воздух такой сухой, аж хрустит, как бумажка, если ее сжимаешь в горсти. Кроме того очень душно, я видел, как горничная вышла из одноместного номера, где меняла пододеяльник и ванные принадлежности, держась за дверной косяк и тяжело дыша. На четвертом этаже только половина площади использовалась под номера, вторая половина пустовала. На общем для всей гостиницы балконе были натянуты с десяток веревок, сюда можно было принести посушить выстиранное белье.  

Что касается третьего этажа, того самого, на котором поселились мы с Лу И и Лу Сяодуном, условия здесь были не слишком хорошими и не особо плохими, а цена — нечто среднее между стандартными номерами наверху и общагами внизу. Общих комнат на этом этаже уже не было, стандартных номеров нет и не будет, только обычные двухместные, трехместные и четырехместные номера. Позже мы узнали, что вы сами можете сделать номер на этом этаже одноместным, двухместным, или многоместным, если только выкупите весь номер. То есть, если не считать отдельного расчета за постельные принадлежности и прочие расходы, номера на этом этаже тарифицировались не посуточно за человека, а за целый номер, но цена, естественно, гораздо выше, чем за номера на втором этаже. Наша комната была увешана фотографиями звезд футбола: Пеле, Марадоны, Зидана, Фигу, Бекхэма, Рауля и других, а также групповыми снимками игроков «Манчестер Юнайтед» и других клубов. Сяо Вэй сказал, что раньше в этой комнате аж полгода жили трое студентов Нанкинского университета, им-то нормально было.  

Конечно, были и другие гости, например, три медсестры, несколько торговых агентов, обычные туристы, которые приезжали и уезжали, а еще пациенты из других городов, которые прибывали в больницу Гулоу на лечение. А на втором этаже гостиницы жило множество постояльцев, знакомых и незнакомых, время от времени они натыкались друг на друга в тускло освещенном проходе.  

С новосельем!  

Когда мы впервые въехали в отель «Шичэн», то остановились в номере 314. Четыре дня спустя мы переехали в соседний номер 316. Причина в том, что Лу И три раза подряд позвонили и срочно вызвали домой, он больше не мог оставаться в Нанкине, а Сяо Вэю просто потребовался трехместный номер, поэтому он попросили освободить нас номер 314.  

Следует добавить, что мы втроем приехали в Нанкин для участия в подготовительных курсах для аспирантов. По словам коллеги, поступившего в аспирантуру, если вы действительно хотите сбежать из этой чертовой школы, то нужно сдать вступительные экзамены в аспирантуру, но если вы действительно хотите поступить в аспирантуру, вам следует пойти на подготовительные курсы. Он бесплатно рекламировал подготовительные курсы, мол, все тамошние преподаватели — специалисты, отлично знавшие экзаменационные вопросы, а некоторые даже когда-то выступали в качестве составителей экзаменационной работы определенного года. Кроме того, лучше иметь какого-то проводника, чем блуждать в темноте в одиночестве, да и стоило это недорого.  

Мы, разумеется, хотели поступить в аспирантуру. Когда дело не терпит отлагательств, то куда только не обратишься за помощью, и мы записались на летние подготовительные курсы. Мы беспокоились из-за препятствия в виде школы. Я не знаю, все ли средние школы в мире такие же, как та, в которой мы работаем, всегда пытаются связать вас по рукам и ногам, пока вы не станете слишком стары, чтобы сбежать. Директор школы сказал, мол, какое исследование вы задумали провести? Это невозможно. Если бы не какая-то непростительная ошибка, или действительно ужасное качество преподавания, я бы даже не подумал о том, чтобы уйти до сорока лет. Это же система, пояснил директор школы, а все системы — это жесткие рамки, которые надо соблюдать любой ценой, пусть даже не хочется. Вы народный учитель, нужно быть достойным своей профессиональной совести. Что тут еще скажешь? Директор прям-таки цитировал статью 22 дисциплинарных правил. Система была закостеневшей, даже не надейтесь уволиться, поступить в аспирантуру и уж тем более по безалаберности совершить ошибку, поскольку у учителя должна быть хоть какая-то профессиональная этика. Так что присядьте, а потом со спокойной душой вставайте за кафедру.  

Но мы не могли довольствоваться своим жребием и всегда ждали, чтобы сменить место работы. Неловко в этом признаваться, но наша совесть несколько нечиста, мы начали заниматься другими делами за спиной школы, например, сейчас тайком приехали в Нанкин учиться на подготовительных курсах.  

Лу И не повезло, и его срочно вызвали обратно. Что ж поделать, если он изучал информатику. Всем известно, что информатика — неплохая специальность для зарабатывания денег. Если так много возможностей заработать деньги, кто готов торчать в обычной средней школе в поисках проблем на свою голову, а если он уйдет, то школа лишится информатика, а потому его оберегали, как зеницу ока. В нашей школе информатиков было всего двое: Лу И и еще одна учительница по фамилии Вэнь. За Вэнь беспокоиться не нужно, сейчас на сносях ждет дома рождения сына, даже если бы ей и разрешили сбежать, она бы не смогла, более того ее муж — замдиректора по учебной работе, как-никак родственница руководителя, и это осознание было всегда. Беспокойство вызывает Лу И. Парню двадцать четыре или двадцать пять, очень нестабильный возраст, более того он холостяк, так что возможно все. Мы с Лу Сяодуном предположили, что, вероятно, именно из-за этого его вызвали. Может быть, его местонахождение вызвало у руководства большие подозрения. Официальная причина — школа срочно решила открыть летнюю школу для любителей информатики и распорядились, чтобы Лу И вернулся и вел сверхурочно занятия. Родные Лу И сказали, что он отправился навещать родственников в Цзянси, и руководство велело ему вернуться как можно скорее, аж на самолете. У матери Лу И не было другого выбора, кроме как звонить ему три раза за два дня и вызывать его обратно.  

Мы приехали в Нанкин на несколько дней раньше, так что Лу И вернулся, когда подготовительные курсы еще не начались. Когда он уезжал, то попросил нас помочь ему забрать документы, позволяющие посещать занятия. В любом случае он не сможет слушать лекции и, вероятно, вступительный экзамен в аспирантуру в этом году провалит. В полдень в день отъезда Лу И к нам в комнату пришел Сяо Вэй. Он попросил нас сделать одолжение и перебраться в соседний номер 316.  

Там всего две кровати, а здесь три. Кровать Лу И все равно пустует, уж лучше он на ней подзаработает.  

— Мне очень жаль, — сказал Сяо Вэй. — Ко мне тут обратился друг. Семья из трех человек хочет приехать в отель на пару месяцев. Дорогой отель не могут себе позволить, а в плохом не хотят селиться. Трехместных номеров не осталось.  

Только если вы поможете.  

Я посмотрел на Лу Сяодуна.  

Лу Сяодун сказал:  

— Без проблем. Сделаем так, как ты скажешь, директор.  

Сяо Вэй обрадовался:  

— Отлично! Большое спасибо! Как будет свободное время, приглашу вас поесть арбуз. Сейчас время, мать его, непростое, так хоть несколько лишних юаней заработаю.  

Мы с рюкзаками перебрались в номер 316 и очень радовались. Это все упоение от новоселья. Условия здесь оказались немного лучше, а изображение телевизора четче, чем в 314. Неожиданным результатом стало то, что мы наконец-то поселились напротив трех медсестер из больницы Гулоу. Лу Сяодун еще давно сказал мне по телефону, что напротив наискосок от нашего номера живут три молоденькие медсестры, и одна из них очень хороша собой. Жаль, что я по истечении нескольких дней не смог поближе рассмотреть прекрасную медсестру, о которой упомянул Лу Сяодун. Девушки были очень заняты на работе и крайне неуловимы, так что мы их редко видели. По вечерам мы слышали, как они с веселым щебетанием возвращаются, но я не успевал приоткрыть дверь, чтобы тайком посмотреть в щелку, как их дверь уже закрывалась. Летом они не хотели, чтобы другие что-то видели. Сейчас классно, сказал Лу Сяодун, живем напротив. Мы оставим дверь открытой, они не смогут прошмыгнуть незамеченными у нас под носом. Они и правда не прошмыгивали незамеченными, а проходили раз за разом мимо нашей двери. Когда у нас не было занятий и не хотелось никуда идти, мы открывали двери, особенно в полдень и вечером, чтобы в открытую насладиться зрелищем. Сяо Вэю не очень нравилось, что мы оставляли дверь номера нараспашку, поскольку горячий воздух попадает в комнату, и кондиционеру приходится работать в усиленном режиме, а это увеличивает электропотребление. Но ему неловко было нам сделать замечание, однако, когда он время от времени проходил мимо нашей комнаты, то нес какую-то чепуху, вроде того, что ему жарко или что он поел, и походя небрежно закрывал дверь. Он уходил, и мы снова открывали дверь. В конце концов медсестры волей-неволей мелькали перед нашими глазами, в белых халатах или уже без них.  

На третий вечер после переезда в 316 номер мы с Лу Сяодуном и любовалась ими. Около десяти часов я услышал, как они разговаривают, смеются и поднимаются по лестнице, мы сели за стол и притворились, что читаем. На общем фоне выделялся четкий и чистый голос, он хихикнул, а потом ойкнул, словно кто-то почесал зудящее место, а потом сказал:  

— О, потише, не мешай соседям.  

Лу Сяодун сообщил мне:  

— Эта. Самая красивая.  

Три девушки подошли к двери, естественно, глянув на нашу комнату, а затем столпились перед своей, подгоняя друг дружку открыть дверь. Одна из девушек в розовом платье была высокая и полная, особенно округлой казалась ее вздымающаяся грудь, придававшая девушке слегка агрессивный вид. Она отрастила длинную косу, которую из-за жары заколола на затылке, и коса казалась свернувшимся черным питоном. Дверь открывала недокормленная худышка, черты лица и тело толком не успели развиться, хорошо хоть рост не маленький, еще есть надежда, что в один прекрасный день тело очнется, и она станет похожа на нормальную девушку. Наверное, она была близорукой, и в своем светло-желтом платье, стоявшем колом, искала замочную скважину. Лу Сяодун говорил о той девушке, что стояла ближе всех к нашей двери. Она была приятно-полной, и на ней лежала печать юности. У девушки была неплохая кожа. Пухлые руки, похожие на корни лотоса, держали платок, которым она обмахивалась, приговаривая: «Слишком жарко». Она явно красила в золотистый цвет волосы средней длины, как раз такие, что можно заколоть гребнем. Одета она была в приталенную обтягивающую рубашку с короткими рукавами и юбку до середины бедра. Когда она обмахивалась платком, то время от времени виднелась полоска кожи на талии, нежная и белая. Я безо всякой причины почувствовал, что спокойное и при этом сочащееся страстью тело переживало в жизни много счастья, только счастливые тела могут быть такими уверенными, источать неуловимое умиротворяющее искушение, такое же, как ее светлое лицо, взгляд на которое подобен чаепитию, уютному и теплому.  

— Неплохо, — сказал я, — у тебя глаз алмаз.  

Лу Сяодун гордо улыбнулся и самодовольно заметил:  

— Вот увидишь, рано или поздно у нас все срастется.  

— Шу Юэ, дай мне веер, я вся в поту, — попросила девушка, открывающая дверь, она все еще ковырялась в замке.  

— Не спеши, не спеши, — миловидная медсестра махнула в ее сторону платком.  

Лу Сяодун нацарапал на листочке бумаги и озвучил:  

— Шу Юэ.  

Семья из трех человек по соседству  

В номер 314 и правда въехала семья из трех человек. Один из них мужчина за сорок, который при встрече без причины заискивающе улыбался. Кроме того девушка лет двадцати, чистая и грустная, словно бы наглотавшаяся огромного количества горькой воды, со слегка припухшими веками. Она называла мужчину папой. Еще папой его звал мальчик около десяти лет, хоть роста и немаленького, но сразу видно, что умственно отсталый, форма черепа причудливая и с какой стороны ни глянь ненормальная. Но лучше всего отсталость просматривалась в глазах: как у почти всех идиотов глаза были так сильно расставлены, что у окружающих дух перехватывало, да еще и глядели в разных направлениях, отчего нельзя было понять, куда он в конце концов смотрит. Он хриплым голосом обращался к девушке: «сестра».  

Когда они приехали, мы с Лу Сяодуном были у себя. Дверь была открыта. Сяо Вэй с администраторшей проводили их и, проходя мимо нашего номера, сообщили:  

— Ваши новые соседи приехали!  

Нам с Лу Сяодуном неудобно было не выйти и не познакомиться. Мужчина с короткой стрижкой, обливаясь потом, нес в руках большую сумку из змеиной кожи и чемодан, одежда прилипла к телу. При виде нас он поспешно улыбнулся и сказал:  

— Простите за беспокойство! Прошу любить и жаловать!  

Мы не стали сразу же возвращаться в номер, а по молчаливой договоренности остались стоять на месте, желая получше рассмотреть девушку с сетчатой авоськой. В авоське лежали таз для умывания, вешалка для одежды, контейнер для еды, зубная щетка и другие бытовые мелочи. Девушка глянула в нашу сторону, быстро опустила голову и прошептала мальчику, который шел рядом, энергично потрясая игрушечной погремушкой:  

— Не балуйся!  

Неплохо. Мы с Лу Сяодуном понимающе переглянулись и улыбнулись, что означало довольно высокую оценку девушки. Мальчик не слушался, он повернулся к нам и несколько раз хохотнул, а струйка слюны, воспользовавшись случаем, повисла изо рта. Он счастливым голосом воскликнул:  

— Папа!  

Я не осмелюсь голословно утверждать, что парнишка перепутал, поскольку я не мог различить, куда в конце концов он смотрит. Его зрачки находились в разных положениях, поэтому, возможно, поле зрения было намного шире, чем у обычного человека. Он выразил возмущение нашим равнодушием, отвернулся, фыркнув, и позвал девушку:  

— Сестра!  

Сяо Вэй напустил на себя великодушный вид и погладил его по голове, со словами:  

— Такой милый ребенок!  

Мальчик быстро посмотрел на него и сказал:  

— Папа!  

Сяо Вэй перепугался, его брови внезапно поползли вверх. Мужчина извиняющимся тоном сказал Сяо Вэю:  

— Извините, мой сын плохо соображает, знает всего два слова и при встрече всем подряд говорит. Прошу прощения.  

Администраторша открыла дверь, и семья вошла. Девушка оглянулась на нас, прежде чем войти в номер, и мое сердце учащенно забилось. Мужчина улыбался до ушей и, входя в номер, снова вежливо сказал нам:  

— Извините за беспокойство.  

Сяо Вэй через стену что-то объяснил им. Проходя мимо нашего номера, он сказал:  

— Нормальная комната? Помогите им, эта семья из другого города.  

Мы согласились и сказали, что нет проблем. Сяо Вэй плавно закрыл дверь.  

Мы с Лу Сяодуном принялись обсуждать, потому что сомневались, правда ли они втроем поселились в одном номере. Кроватей там, конечно, хватит на всех, но проблема в том, что девушка уже взрослая. Одета она хоть и просто, но видны красота и зрелость. Понятно же, что ей не подобает жить в одной комнате с мужчиной за сорок, пусть даже с отцом. Женщины постоянно хлопочут и привыкли окружать свою жизнь бесчисленными тайнами.  

— Наверное, чтоб сэкономить, — предположил я.  

— Кто знает. Сейчас чего только не бывает, — двусмысленно сказал Лу Сяодун. — Но девушка и правда неплохая.  

Наша учеба  

Все всякого сомнения, мы приехали в Нанкин, чтобы учиться на подготовительных курсах для аспирантов. Мы с Лу Сяодуном всегда помнили, кто мы: студенты, а не туристы. Мы подчеркивали это в разговорах, чтобы напомнить и ободрить друг друга. Когда я учился в университете, мои оценки были посредственными, а теперь, когда после выпуска прошло два года, я совершенно забыл, каково это учиться. Это патетическое ощущение стимулирует ходить на пары, читать на иностранных языках, запоминать политические нюансы и повторять спецкурсы. Времени уже немного, надо отчаянно трудиться.  

На начальном этапе мы были очень довольны, что во всей красе проявилось в дисциплине. Если нужно было идти на пары, то мы шли, спозаранку вставали и мчались к месту проведения занятий, чтобы занять места. Я посещал занятия по иностранному языку, Лу Сяодун ходил на пары по политике, аудитории были далеко друг от друга, время не совпадало. Занятия по иностранному языку проводили в зале под названием «Хохай», относительно близко, полчаса пешком и всего десять минут на автобусе, но с пересадкой, я боялся что-то напутать и частенько прогуливался пешком. Я вставал, шел в лапшичную внизу, чтобы выпить чашку соевого молока, съесть «ютяо» и блин, потом надевал футболку и спортивные шорты, брал сумку с ручкой, бумагой и учебными материалами, а также складной веер. Без веера можно умереть от теплового удара в аудитории. Более двух тысяч человек в футболках набивались в зал «Хохай», и им приходилось сидеть в проходе в случае опоздания. По непонятной причине всем хотелось поступить в аспирантуру, я видел бесчисленное количество молодых и старых лиц, одинаково пропитанных потом, как скомканная туалетная бумага, брошенная на подоконник в дождливый день. В то время я неизбежно испытывал патетические чувства и про себя нашептывал, что если не сдам экзамен в аспирантуру, то погибну с честью, и пусть меня погребут прямо в экзаменационном зале. Все они были крайне самодовольны и бились за места не на жизнь, а на смерть, словно бы прямо в этот момент загодя сунули в карман извещение. Глядя на этих уверенных в себе воинов, я не мог не отчаяться, а от отчаяния еще сильнее проникался патетическими чувствами и с остервенением трудился. Кондиционер в зале висел только для видимости, я его совершенно не чувствовал, он только приносил еще более жаркий летний злой. Если бы не веер, я бы не смог даже дышать.  

Блин, это чистое безумие, Лу Сяодун сказал, что у него все то же самое. Политику он слушал в зале собраний Китайских южных авиалиний, очень далеко от гостиницы, и на автобусе ехать минут сорок. Из-за этого он очень мучился. Лу Сяодун страдал от неврастении, и когда рано вставал, то у него болела голова. Днем поспать не получалось. Времени слишком мало, можно было только расстелить газеты под сенью дерева, символически устроить на них задницу и вздремнуть. После занятий он возвращался, как измученная чумная курица, с изможденным и сонным лицом, безостановочно хлопал себя по голове и задыхался. В этот момент он мог пригласить меня прогуляться, пойти на площадь Гулоу, чтобы немного расслабиться. Я ухмылялся недобро и подбадривал его, мол, древние если утром познавали правильный путь, вечером и умереть можно, а у него вся жизнь впереди, так что довольствуйся своей участью. Он протяжно вздыхал и говорил: «Твою мать, если бы я умер, то и волноваться уже не надо было бы, на какой хрен поступать в эту аспирантуру? »  

После этих слов он на следующий день снова шел на занятия, чтобы мучиться. И так не щадили жизни, чертовски жаль будет не прикоснуться к контрольным работам в экзаменационном зале. Лу Сяодун сказал, раз попал в экзаменационный зал, то нужно получить приличный балл, иначе ему будет слишком жалко себя. Так что нам приходилось учиться прилежно, и в дни, свободные от занятий, он собирал учебники и звал меня в Нанкинский университет позаниматься.  

В подготовительной группе занятия проходили  

с перерывами, в общей сложности программа рассчитана была на месяц с лишним, и между парами было много свободного времени, тогда мы ходили в Нанкинский университет в поисках пустой аудитории, чтобы позаниматься. Отсюда до Нанкинского университета недалеко, выйти и идти прямо, на первом перекрестке повернуть направо, вот и пришли.  

Летом в Нанкинском университете немало студентов оставалось, чтоб подработать в городе или поступить в аспирантуру. Для этих любознательных товарищей университет специально открыл несколько учебных корпусов, оборудовав аудитории для самостоятельной работы. Мы ошивались среди студентов, чтобы вкусить в этой атмосфере бешеной учебы воодушевления от преодоления трудностей. В те дни мы и правда в Нанкинском университете прочли немало книг. Ужинали мы в университетской столовой, сидя за одним столом с молодыми студентами, я ощущал себя таким, как они, а потому слегка сожалел, что поступил не сюда, а не то мог бы по полной насладиться атмосферой в Нанкинском университете, заранее стать тут своим. Разумеется, при условии, что смог бы поступить.  

Но это же кто знает? Сколько бы ни учился, а все равно уверенности нет, и относительно результатов экзаменов можно было только у научного руководителя поинтересоваться. А что за руководитель такой? Мы оба не знали. Поэтому в промежутках между повторениями мы тяжко вздыхали: на черта таким ни хрена не знающим людям, как я, поступать в эту гребаную аспирантуру? Поздно вечером мы бесцельно слонялись по кампусу Нанкинского университета, проходя по участкам асфальтированных дорожек с уличным освещением и без, изредка пересекая лужайки или сады. Гулять в это время было довольно забавно, поскольку из густых зарослей кустарника доносилось яростное сопение, а листья издавали знойное шуршание. Эти шокирующие звуки резко прекращались при нашем появлении, и даже атакованные полчищем комаров парочки в кустах не осмеливались их пришлепнуть. Другая парочка сидела на лавочке рядом с лужайками и целовалась так, словно рядом никого нет, причем с таким страдающим видом, будто они занимались тяжелым физическим трудом. Мы безо всякого умысла за ними подглядывать, присели на ту же лавочку, чтобы передохнуть, поскольку и правда устали. Мы разговаривали и наблюдали за ними, а они продолжали целоваться, пока мы не устали сидеть, наверняка оба взмокли. Летней нанкинской ночью поцелуи — тяжкий труд, но они, похоже, растянулись до утра.  

— Сдавайся, — сказал я, поднимаясь с места.  

— Нам пора.  

Ля Сяодун сказал с тяжелым сердцем:  

— Даже на это сил нет, а еще надумали поступать в гребаную аспирантуру. Пошли, давай-ка выпьем.  

Мы собрали книжки и вышли с территории кампуса, чтобы пойти в бар по соседству, который назывался «Пугало». К этому моменту ночная жизнь в баре «Пугало» только-только начиналась, и туда набивалась бесшабашная публика. Мы нашли себе местечко в уголке и заказали четыре банки пива, по две на человека, и потягивали пиво под успокаивающую мелодию Ричарда Клайдермана. На стене за барной стойкой и правда висело огромное пугало, которое приветствовало каждого приходящего большой детской рукой. Бар был оформлен в стиле африканского племени с использованием рисовой и пшеничной соломы, коры и подобных материалов, а стены увешаны причудливыми деревянными фигурками, вырезанными из корней деревьев, и ликующими масками. Если бы не бокалы на высокой ножке и не постмодернистский наряд официанток, то правда можно было подумать, что ты на приеме у африканского вождя. У официанток на большую часть кожи падал тусклый свет, что завораживало посетителей бара.  

Лу Сяодун, сжимая пиво, пробормотал:  

— Только посмотри на их наряды. Настолько ничего не прикрывают, почти, как в пустыне Сахара.  

— Надо отдать им должное. Экономическое развитие неразрывно связано с нашими соотечественницами. Сколько ткани они сэкономили для нашей страны.  

— А я тут подумал про Шу Юэ, ту медсестру… эээ… симпатичная, — нетрезвым голосом сказал Лу Сяодун. — Твою мать, на хрена поступать в какую-то гребаную аспирантуру?!  

Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.  

— Пошли быстрее! — Я залпом допил оставшееся пиво. — Еще помыться надо. Опоздаем — горячей воды не будет.  

Проблема с душем  

Мы поспешили обратно в отель, где Сяо Вэй и лопоухая администраторша дремали, положив головы на стойку регистрации. Услышав наши шаги, Сяо Вэй в изумлении открыл глаза.  

— Вы почему только сейчас вернулись? Душ приняли?  

— Нет.  

— Электричество уже вырубили. Вы, ребята, обойдетесь холодным душем.  

— Без проблем! — заверил Лу Сяодун, специально для только что проснувшейся администраторши напрягая едва проступавшие мускулы на руках. — Мы ж крепыши!  

Пройдя второй этаж, мы обнаружили, что дверь в душевую открыта, а внутри темно. Отлично, душевая не занята. Лу Сяодун попросил меня подняться наверх за сменой одежды, полотенцами и мылом, а сам остался караулить и первым отправился в душ. Мы всегда так поступали, тут уж ничего не поделать. У нескольких стандартных номеров на четвертом этаже были собственные ванные комнаты, а постояльцы со второго и третьего этажей мылись в общественных душевых на втором этаже, где действовало правило «первым пришел — первым помылся». Изначально в гостинице были еще две душевых напротив лестницы на втором этаже, отдельно для мужчин и для женщин. Сейчас они сломаны, дверь всегда закрыта. Единственное, что пригождалось, это большое зеркало за дверью. Мы вышли из душевой, расчесали волосы перед этим зеркалом, заодно выдавив несколько застарелых прыщиков. В номере нет зеркала, а нам лень его покупать, если нам нужно прилично одеться, то мы спускаемся на второй этаж посмотреться.  

Чтобы решить проблему с мытьем, Сяо Вэй временно обустроил простую душевую комнату в конце коридора на втором этаже и установил два водонагревателя марки «Юйхуань» для общественного пользования. Если приходят мужчины, то моются мужчины, а если приходят женщины, то моются женщины, заходят внутрь и закрываются на засов. Тем, кто пришел позже, остается только ждать, символически поставив таз перед дверью, чтобы занять место, а потом либо вернуться в свою комнату, либо коротать время, стоя перед большим зеркалом и глядя в него. Те, кто приходил еще позже, ставили дальше свои тазики, и образовывалась длинная очередь.  

Поскольку мылись все подряд, и мужчины, и женщины, то в душевой царил бардак, особенно на стене, куда вешали одежду, и в мусорном ведре. Обычно мы вместе ходим в душ, и Лу Сяодун всегда напоминает мне заглянуть в мусорное ведро, там наверняка валялись несколько гигиенических прокладок или что-то подобное, а также ненужное нижнее белье. Что еще интереснее, часто нерадивые женщины забывали свое грязное белье на крючке на стене в душевой. Трусики и лифчики робко висели там, изо дня в день открываясь взору нескончаемого потока мужчин и женщин.  

Тем вечером мы увидели бюстгальтер. Когда я принес купальные принадлежности и сменную одежду, Лу Сяодун уже вошел в душевую, оставив дверь приоткрытой. Я толкнул дверь и вошел. Лу Сяодун указал на качающийся на крючке лифчик и сказал:  

— Угадай, кому принадлежит эта вещица?  

— Откуда я знаю? Точно не моя.  

— Должно быть, это Шу Юэ, — Лу Сяодун схватил лифчик, поднес к носу и понюхал, — запах все еще сохранился, можно его почувствовать.  

Мне было стыдно прикасаться к этой штуке, поэтому я спросил:  

— Почему ты считаешь, что это принадлежит Шу Юэ?  

Лу Сяодун уверенно сказал:  

— Во-первых, размер довольно большой, сам посмотри. Во-вторых, цвет светло-голубой, я видел его на Шу Юэ. Я тут как-то проходил мимо нее и увидел лифчик, просвечивающий сквозь бежевую рубашку. Ого! Я чуть не вскрикнул. А цвет был тускло-голубым.  

Горячей воды правда не было. Мы обливались холодной. Принимая душ, Лу Сяодун снова и снова повторял имя Шу Юэ. Пока он говорил, кто-то постучал в дверь снаружи. Мы подошли туда, завернутые в полотенца, и услышали женский голос, который спрашивал:  

— Есть кто?  

Это был голос Шу Юэ. Лу Сяодун указал на бюстгальтер на стене и самодовольно улыбнулся.  

— Занято! — крикнул я в ответ.  

Снаружи послышался звук тапочек, шлепавших об пол.  

— Надо было открыть дверь и впустить ее, — сказал Лу Сяодун, — но тогда тебе пришлось бы выйти!  

Мы снова вернулись под душ, из лейки которого текла холодная вода, и Лу Сяодун снова сказал:  

— Черт, я и впрямь что-то к ней испытываю.  

Пожать руку идиоту  

Поход на площадь — одно из увлечений Лу Сяодуна. По приезде в Нанкин, его нервы, казалось, ослабли еще больше. В течение дня он нагружал голову, а вечером не мог больше терпеть, чувствовал себя напряженным и опухшим. Он придумал описание, казавшееся ему профессиональным: голова стала старым пнем, скованным железным кольцом. Врач сказал, что даже с помощью эликсира бессмертия эту болезнь за ночь не вылечишь, можно только восстанавливаться, чтобы перетянутый нерв постепенно, как пружина, возвращал свою эластичность и функциональность. Врач рекомендовал почаще мягко стимулировать и активировать нервы, позволяя им снова и снова расслабляться, например, мыть ноги в горячей воде, прогуливаться и делать массаж ног. Лу Сяодун выполнял рекомендации неукоснительно в надежде, что излечится от этого невидимого и неосязаемого недуга как можно скорее. Он мыл ноги горячей водой два раза в день, даже в самые жаркие дни. Вдобавок он гулял и нашел отличное место для прогулки — площадь Гулоу, где была мощенная булыжником дорожка.  

Вечером площадь Гулоу была полна горожан, наслаждающихся прохладой. Это самая большая площадь в Нанкине, причем расположенная в центре, так что малолюдно тут не бывает. Здесь и скульптуры, и сады, и причудливая китайская акация, и платаны, и скамейки, и чайные для непринужденных бесед, и экраны, транслирующие MTV под открытым небом, между всем этим великолепием сновали люди, в том числе хозяева мопсов со своими питомцами на поводках.  

Площадь была огромной. К вечеру солнце село и налетел ночной ветер, и мы вышли на булыжную дорожку восточнее площади в футболках, широких штанах и тапочках. Все мужчины на площади были одеты точно так же. На дорожке в основном преобладали старики и женщины. Они оставляли обувь у дороги и медленно ходили босиком по булыжникам, наматывая круг за кругом. Говорят, этот метод очень эффективен, способствует циркуляции крови и укрепляет организм. Можно идти в одну сторону или в противоположную. Постепенно к ним присоединялись женщины средних лет. Они стеснялись ходить босиком, поэтому ходили по кругу в чулках. Те, кто помладше, тоже присоединялись к веселью, но после нескольких кругов, которые проходили с радостью, не выдерживали твердых камней и вынуждены были сойти с дистанции. На дорожке слишком много людей, находящихся в постоянном движении, поэтому площадь — настоящее действо, и сюда стекалась публика поглазеть на происходящее. На скамейках и каменных ступеньках битком набивались зрители, которые наслаждались масштабным перфомансом.  

Видимо, Лу Сяодуну требовалась именно такая прогулка. Он сбросил обувь и влился в людской поток, следуя по пятам за какими-то стариком и старухой и потихоньку двигаясь вперед. Через полчаса он откололся от группы. Прикосновение к вискам подсказало, что эффект был действенным, и голова действительно просветлела. Я тоже пытался дважды и в конце концов сдался, потому что камни нестерпимо натирали ступни.  

Пока Лу Сяодун ходил, я частенько присаживался на каменные ступени и наблюдал за людьми. Если не происходило ничего из ряда вон выходящего, мое внимание было приковано к молодым и красивым девушкам. Надо признать, что летом Нанкин действительно красивый город. Девушки являли городу свою красоту самоотверженно, а в тусклом вечернем свете можно со всей уверенностью утверждать, что в древней столице Шести династий прелестниц было много, словно облаков, и она оставила далеко позади даже реку Циньхуай, поскольку сейчас восхитительные юные руки и ноги девушек были выставлены напоказ, а в те времена красавицы облачались в длинные халаты, и каждый цунь плоти бережно скрывали шелка и атласы.  

Когда видишь слишком много красоток, то это приедается, и я переключался на кого-то нового и забавного, частенько это оказывался мальчик-дурачок, который жил в номере по соседству. Если только не было дождя, он почти каждый вечер шел на площадь Гулоу, ему нравилось, когда вокруг много народа, он живо сновал туда-обратно рядом с другими людьми, тряся старой погремушкой.  

Первый раз идиот появился на площади на следующий вечер после того, как его семья заселилась в гостиницу «Шичэн». Лу Сяодун закончил свои упражнения для укрепления мозга, мы сидели на каменных ступенях и болтали о всякой ерунде и тут увидели наших соседей, семью из трех человек, которые подходили с западной стороны площади. Мужчина положил правую ладонь на плечо девушке, девушка вела за руку брата, а идиот правой рукой тряс погремушку. Фамилия мужчины была Фэн, и Сяо Вэй обращался к нему Лао Фэн. Лао Фэн при виде нас убрал руку с плеча дочери, покивал и улыбнулся нам с Лу Сяодуном, сказал, мол, и вы тут. Мы поднялись, чтобы поздороваться в ответ, сказали, что просто глазеем. Девушка взглянула в нашу сторону и тут же опустила голову, а вот ее братик-идиот не боялся незнакомцев, размахивая маленьким барабанчиком, назвал нас обоих «папой». Девушка легонько хлопнула его по щеке, он сердито отвернулся и принялся еще громче звенеть погремушкой.  

Они, вероятно, просто пришли сюда, чтобы оглядеться, что находится вокруг отеля, потому что больше никогда их здесь не видели. Маленький идиот влюбился в эту площадь и каждый вечер приходил гулять один. К счастью, площадь была совсем рядом с отелем, так что отцу и сестре не о чем беспокоиться. У них не хватало на него времени. Лао Фэн, вероятно, был занят поиском работы, рано уходил и поздно возвращался, а иногда он не возвращался на обед. Однажды я проезжал мимо Синьцзекоу на автобусе и увидел человека, продающего газеты на обочине дороги, похоже, это был он. Дочь Лао Фэна оставалась все время в гостинице, каждый день стирала одежду и присматривала за младшим братом. Она редко выходила из гостиницы, и продукты покупал Лао Фэн. В комнату поставили новую газовую плиту, похоже, что собирались остаться надолго. В свободное время девушка смотрела телевизор, а когда я мимо их дверей шел в туалет, то иногда слышал бормотание их сломанного телевизора.  

Наслаждавшиеся прохладой люди любили подшучивать над идиотом, поскольку он всех без разбора называл папой или сестрой. Стоило только кому-то спросить: «Дурачок, а я кто? » Он тут же выпаливал: «папа» или «сестра». Если мужчина, то «папа», если женщина, то «сестра», причем неважно, сколько лет было собеседнику. Готовность идиота стать для каждого сыном и младшим братом развлекала собравшихся на площади, чтобы насладиться прохладой, они соревновались, чтобы мальчик именно их назвал папой или сестрой. Часто он начинал звать, стоя в каком-то месте, и успевал ко всем по кругу обратиться. Люди радовались, когда он кричал всю дорогу без остановки. Он тоже был счастлив, словно бы обрел множество отцов и сестер. Он взволнованно кричал, и громко тряс барабанчиком. Мы с Лу Сяодуном были очень недовольны этим маленьким идиотом, с чего называть кого не попадя папой и сестрой. Но он же идиот. А тех, кто издевается над идиотом, нельзя осуждать, идиот же сам хотел общаться, стоило им достать жвачку, несколько дынных семечек, полбутылки воды, или даже просто улыбнуться ему, и он не выдерживал и с уважением называл их папами.  

Бывали моменты, когда идиот расстраивался. Во-первых, когда его заставляли назвать какую-то женщину мамой, а во-вторых, когда кто-то посягал на его погремушку. Людей редко интересовал его барабанчик, старый, потрепанный, страшный и замызганный, так что никто не удосуживался его даже потрогать. Как только человек, который его плохо знал, тянул руку к барабанчику, идиот тут же отпрыгивал, смотрел на собеседника широко распахнутыми расфокусированными глазами, в его глупости сквозила убийственная злость, улыбка исчезала, он начинал пускать слюни. Собеседник не проявлял интереса к барабанчику, убирал руку и с улыбкой спрашивал мальчика:  

— Как ты меня назовешь?  

Он звонко отвечал:  

— Папа!  

Он обычно злился, когда его просили называть кого-то мамой. Как-то раз в дождливый и ветреный вечер я сидел недалеко от идиота, а перед ним стояла влюбленная пара. Парень спросил мальчика:  

— Как ты меня назовешь?  

— Папа, — сказал идиот.  

— А ее?  

— Сестра.  

— Нет, — возразил молодой человек, обняв свою девушку, — ее надо называть мамой.  

— Сестра!  

— Назови мамой, — велел молодой человек, а его девушка лишь застенчиво улыбнулась и сделала вид, что бьет парня в грудь.  

— Сестра! — сердито закричал маленький идиот и даже встал в боевую стойку, согнув ноги и поднял свой барабанчик.  

— Сестра! — заверещал он.  

Молодой человек сконфузился и резко встал:  

— Что, драться хочешь?  

Маленький идиот не выказал слабости, шея его покраснела, и он заорал:  

— Сестра!  

Вокруг сразу же собралась толпа, и все очень воодушевились. Оказалось, что идиот ужасен в гневе. Они хотели посмотреть, до какой степени он может разозлиться. Подружка молодого человека, очевидно, посчитала, что такие разборки в присутствии других неуместны, поэтому просто вытащила бранящегося бойфренда из толпы. Собравшиеся, разумеется, разочаровались, представление закончилось, едва начавшись. Один недовольный зевака шагнул вперед, чтобы рассердить идиота, но плюнул на землю и протиснулся сквозь толпу, вытянув шею, а его просторная футболка сползла с плеча.  

Маленький идиот непонятно где сделал круг, и минут через десять подошел к нам, одинокий и худой, потом такой же одинокий и худой встал передо мной и вдруг покраснел и протянул ко мне свою одинокую худую правую руку. На этот раз он не назвал меня папой. Я вдруг растерялся: зачем он тянет руку? Я протянул ему недопитый зеленый чай, но он не взял, что еще больше меня озадачило.  

— Он хочет пожать тебе руку, — со смехом сказал Лу Сяодун.  

Я немного оробел, ведь никогда не пожимал руку идиоту, но протянул руку и осторожно взял его за ладонь. Если сестра осмеливалась держать его за руку, то почему бы и мне не осмелиться. На миг перед моим мысленным взором возникла красивая рука его сестры, и моя рука постепенно расслабилась. Идиот ухмыльнулся, и изо рта ручьем потекла слюна.  

Лу Сяодун сказал:  

— Ты глянь, как обрадовался. Наконец нашел себе товарища.  

Он и правда смиренно пожал мне руку, погремушку сунул в карман шорт, а левой рукой схватил половину бутылки зеленого чая. Он очень обрадовался. Дождь дул все сильнее, скоро грянет ливень. Я спросил мальчика:  

— Домой?  

Он мило улыбнулся и вместе с нами вернулся в гостиницу.  

С того момента он считал нас своими знакомыми и частенько пробирался в наш номер смотреть телевизор. Ему нравились мультики, а на их телевизоре картинка была нечеткая. Не знаю, понимал ли он то, что смотрит, но видел, как он сидел на корточках с поднятым подбородком, с постоянно открытым ртом, откуда безостановочно текла слюна. Когда мы спрашивали, интересно ли ему, он глупо улыбался, кося глазами. Он перестал называть нас папами, ничего не говорил, только ухмылялся и пускал слюни. Во время просмотра, как только Лао Фэн или его сестра звали его по имени, он тут же вскакивал и убегал, не прощаясь. Через некоторое время он снова проскальзывал к нашей двери, спотыкаясь входил и плюхался на пол. Потом я слышал голос его отца или сестры:  

— Сяошань, иди обратно!  

Позвонила Яояо.  

Лу Сяодун громко позвал меня в двери, сказав, что мне звонят. Я выбежал из обшей душевой, размахивая мокрыми руками, и спросил, кто это. Лу Сяодун сказал:  

— Кто еще это может быть? Конечно, товарищ Шэнь Яояо.  

Я: «Эй, Яояо, я стираю».  

Яояо: «Это очень тяжело, я тебе сочувствую».  

Я: «Что же делать? Никто не может мне помочь, приходится самому».  

Яояо: «В следующий раз помогу тебе постирать. Ты правда собрался сдавать вступительные экзамены в аспирантуру? »  

Я: «Если бы не собирался сдавать вступительные экзамены в аспирантуру, я больной что ли ехать в Нанкин? »  

Яояо: «Решил поступить в Пекинский университет? »  

Я: «Ничего не попишешь. Разве есть университеты лучше? »  

Яояо: «Чушь это все. Ну, сколько дней ты по мне скучал? »  

Я: «Не менее двадцати пяти часов в сутки».  

Яояо: «Глупости! Я не верю! »  

Я: «Правда. Даже во сне скучаю, и мне снится, что я скучаю во сне, поэтому я скучаю о тебе каждую ночь. В сутках всегда двадцать пять часов».  

Яояо: «Я больше не буду с тобой разговаривать. У меня для тебя хорошие новости, моя мама  

согласилась! »  

Я: «На что согласилась? »  

Шао Яояо: «Конечно, чтоб мы встречались. Вот только ты должен сдать вступительные экзамены в аспирантуру. Если сможешь поступить в Пекинский университет, мы будем спасены».  

Я: «Снова про вступительные экзамены в аспирантуру, рано или поздно придется мне уподобиться Фань Цзиню ».  

Яояо: «Ты злишься? Давай пообижайся, а потом сделай воодушевленный вид, мне нужно уломать маму».  

Мне даже расхотелось стирать одежду, когда я повесил трубку. Снова чертов гребаный экзамен. Поступление в гребаную аспирантуру. Мы с Яояо были влюблены друг в друга с четвертого курса, но за три года не добились никакого прогресса. Дверь ее дома была для меня строго-настрого закрыта, а ее мать стояла на крыше трехэтажки, как бог-хранитель, потому что я так и не вырос. Речь шла о моей работе. Бедный учитель, зарплаты которого не хватает, чтобы сходить пару раз в месяц в ресторан, какие тут перспективы. Семья средняя, сам по себе средний, да и работа еще никакая, увы и ах, ну да ладно, такому человеку и думать нечего, чтобы войти в дверь моего дома. Ее мать явно считала, что я недостоин ее драгоценной дочери. Яояо работает на телевидении, пишет сценарии и руководит, а иногда появляется в качестве ведущей очень скучной развлекательной программы, но с высоким рейтингом. Не говоря уже о внешности, в маленьком городке ее знает даже каждая собака, да и зарплате: за ее месячную зарплату я должен пахать три месяца. Поэтому ее мать в душе чувствовала неуравновешенность, она всегда считала, что Яояо с закрытыми глазами угодила в расставленную мной ловушку. Старуха думала, что ее дочь одержима бесом. Если бы она не состояла в партии, то просила бы великого святого избавить дочь от злых чар. Отец Яояо безропотно слушался супругу и больше двадцати лет неустанно придерживался принципа «двух абсолютов», сталкиваясь со мной на улице, он даже глаз не поднимал. Он занимался биологией, и мухи занимали его куда больше, чем я. К счастью, он всего лишь пару раз взмахнул флагом и пару раз крикнул, так что ключевым пунктом нашей работы была ее матушка, которую я в шутку называл полуфеодальной крепостью.  

Яояо заявила, что нужно найти способ захватить эту крепость и, более того, провести четкое разделение труда. Ее задача — подточить изнутри, а я атакую снаружи. Оружие только одно — вступительный экзамен в аспирантуру. Яояо сказала, что ее мать процитировала известное изречение Шекспира, чтобы доказать посредственность учителей. Шекспир сказал: «Кто ничего не умеет— учит других». Ее мать добавила, что сейчас такая эпоха, когда всех можно учить, а неграмотные люди могут запрыгнуть за кафедру, с чего вдруг я решил, что могу добиться успеха? Если университетских преподавателей еще можно обсуждать, то про учителей младшей и средней школы и говорить нечего. Она отказалась вступать с нами в дискуссию. Она ясно дала понять, что бесчисленное число людей напрасно растрачивают свою жизнь, и даже если умрут прямо за кафедрой, то все равно останутся всего лишь школьными учителями. Яояо тщательно все взвесила и сказала: «Увольняйся, обрети свободу. А если хочешь вырваться из системы, то надо поступать в аспирантуру». Я действительно не хотел больше работать учителем, у меня кружится голова при виде горы домашних работ, меня тошнит при виде красных чернил.  

Ладно, я не оправдываюсь перед собой. Как мы все знаем, профессия учителя становится все больше и больше физическим трудом и также требует сильных психологических качеств, как, скажем, у мясника. Я с детства никогда не убивал рыбу, не осмеливался, и я не мог мучить этих детей. Поэтому я не хочу этого делать. Но я также не хочу слышать, как кто-то целыми днями талдычит мне в ухо про вступительный экзамен в аспирантуру, как будто выхода нет, если я не сдам. От этого словосочетания — поступление в аспирантуру — как и от контрольных, домашних работ, и красных чернил, у меня перехватывало дыхание. Но я торопливо взялся за дело, как два года назад торопливо поднялся за кафедру.  

Шу Юэ  

Познакомиться с кем-то на самом деле легко. Взять для примера Ши Юэ, которая живет напротив, надо просто пошевелить языком, поздороваться и все. Ключевой момент — найти подходящую возможность. Лу Сяодун ждал неделю с лишним, пока наконец не дождался подходящей возможности, немного банальной, но функциональной, и он, разумеется, ее не упустил.  

После ужина мы собирались пойти в Нанкинский университет заняться самоподготовкой, и тут внезапно пошел дождь. В Нанкине летом часто так, даже метеорологи не могут предсказать, когда начнется дождь. Дождевые капли, крупные и белые, стучали по навесу над окнами. Шу Юэ с улицы прибежала к номеру, всю дорогу стряхивая воду с головы и тела, а платье прилипло к спине. Она постучала в дверь и позвала соседок по комнате, но никакой реакции долго не последовало. Снова стук, громкий крик, но ответа по-прежнему нет. Похоже, у нее нет ключа. Мы слышали, как она бормотала: «Вы же говорили, что подождете меня в комнате! »  

Мы догадались, что у нее наверняка какое-то важное дело, иначе она не стала бы молотить по двери, не зная удержу. Я намекнул Лу Сяодуну, что это шанс герою спасти красавицу. Хотя Лу Сяодун сейчас пока холост, у него за спиной несколько романов, и он определенно является ветераном в любви, что видно по уверенной улыбке. Он поправил волосы, подошел к двери и сказал:  

— Они вроде как ушли. Нужна помощь?  

Шу Юэ развернулась и немного испугалась.  

— Эээ… спасибо… все в порядке, — сказала она. — Мы договорились, что они дождутся моего возвращения, а зонт внутри.  

— Ну, если договорились, то, наверное, скоро вернутся. Посиди немного у нас в номере, подожди.  

Нерешительность Шу Юэ понять можно.  

— Я вам помешаю.  

— Ничего страшного, — сказал Лу Сяодун и сделал приглашающий жест. — Главное, чтоб тебе не противен был бардак у нас в номере. Можешь посмотреть телевизор.  

Неудобно было отказываться от такого радушия, Шу Юэ вошла к нам и села на пододвинутый Лу Сяодуном стул.  

— Мы же все знакомы, — сказал Лу Сяодун. — Мы же соседи. Не стесняйся. Меня зовут Лу Сяодун. А это мой друг.  

Шу Юэ сдержанно улыбнулась нам и представилась:  

— Меня зовут Шу Юэ.  

Я замолчал. У меня не хватает умения общаться с незнакомцами, и теперь первую партию исполняет Лу Сяодун, ну и пускай. Судя по тому, что я слышал, Лу Сяодун за словом в карман не лезет, но я должен признаться, что он может очень естественно и искренне нести несусветную чепуху. Это нужно уметь.  

— У нас в комнате немного грязно, не так ли? Переключи канал.  

— Все нормально. У мальчиков в комнатах почти всегда так.  

Наш выход откладывался не неопределенный срок, поскольку я не мог угадать, сколько еще чуши в запасе у Лу Сяодуна. Они как на допросе, по очереди спрашивали и отвечали, Лу Сяодуну всегда удавалось найти скучную, но дружескую тему для беседы. Например, а ты откуда, а сколько ты уже в Нанкине, как тебе Нанкин, привыкла ли к здешней жизни и все такое прочее. Не знаю, виной ли докучливые вопросы Лу Сяодуна, но Шу Юэ начала постоянно посматривать на часы, время от времени еще выглядывала в окно, но кроме дождя ничего не было видно.  

— У тебя что-то срочное? — поинтересовался Лу Сяодун.  

— Надо сходить по делам. Почему они еще не вернулись? Ключ и зонт заперты в номере.  

— Если так срочно, то можешь взять мой зонт.  

Мне он все равно не нужен.  

— Как неудобно! Правда не нужен?  

— Правда. Мы сегодня вечером никуда не собираемся.  

Лу Сяодун отдал ей мой зонт. Я купил его после приезда в Нанкин, и он новее, чем его зонт.  

Сломанный зонт Лу Сяодуна был слишком стар и плохо защищал: если с неба лил сильный дождь, то под зонтом моросил мелкий. Он любезно одолжил мой зонт. Лу Сяодун сказал, что мы никуда не пойдем, но вообще-то это он предложил отправиться в Нанкинский университет. Во дает!  

— Нет проблем, — сказал я, — безоговорочно поддерживаю план своего приятеля в погоне за луной.  

В тот вечер мы не пошли в Нанкинский университет, его зонт и впрямь никуда не годился.  

Лу Сяодун считал, что в его плане сделан очень важный шаг. Спектакль начался, теперь надо посмотреть, как петь дальше, используя выгодное положение. Он был воодушевлен. Раз она взяла зонтик, то надо и возвращать, между «брать» и «отдать» кроется бесконечное количество возможностей, перспективы превосходные. Я сказал, чтобы он не обольщался, кто знает, может, у нее уже кто-то есть. Лу Сяодун, считал, что мои страхи лишены оснований, я как тот человек из царства Ци, что беспокоится о небе, на дворе двадцать первый век, при приеме на работу конкуренция, что такого страшного, если у нее есть парень, женишься и то развестись можно. Это точно, пока человек жив, произойти может все, что угодно. Под тлетворным влиянием Лу Сяодуна я не мог сосредоточиться на чтении, полистал несколько страниц, а потом принялся с ним оживленно болтать. Телевизор был включен, шел сериал «Не разговаривай с незнакомцами».  

В одиннадцать вечера Шу Юэ вернула зонт. К зонту прилагались благодарность и большой арбуз. Какая хорошая девушка, понимающая и рассудительная, даже догадалась, что мы хотим арбуза. В нашей комнате она не задержалась, но это не имело значения, мы прочувствовали ее присутствие, когда она аккуратно сложила просохший зонт. Эта способность есть только у девушек. Лу Сяодуна очень порадовали эти мелкие детали. У него достаточно опыта, чтобы подтвердить их тонкость. Согласно его теории, пока девушки тебя не ненавидят, у тебя есть пятьдесят процентов надежды. Теперь его надежда достигла семидесяти процентов, и он сказал, что скоро она вырастет до восьмидесяти.  

Он разрезал половину арбуза и понес его обратно, всего шесть долек. Очень предусмотрительно, Шу Юэ и ее соседкам по комнате достанется по две. Нельзя отрываться от коллектива. Когда хочешь жениться, то сначала нужно разобраться с тещей, тут так же, надо было порадовать двух других медсестер, они являются важной основой общественного мнения. Внешние причины часто оказывают глубокое воздействие на внутренние причины, приводя к развитию противоречий, обращающих их в иное русло, так гласят философские книги. Лу Сяодун учится и применяет теоретические знания на практике.  

Лу Сяодун вернулся через полчаса. Он осторожно закрыл дверь и похлопал меня по колену. Черт возьми, сказал он, круто, я сел на кровать Шу Юэ, и моя задница, наверное, пахнет духами. Эти две глупые девчонки подумали, что я купил арбуз, и ужасно обрадовались.  

— А Шу Юэ как себя вела?  

— Неплохо. Но она же не может при всех сказать: «Я тебя люблю».  

Этот рассказ я слушал вполуха. Лу Сяодун чувствовал себя отменно. Он то и дело материл аспирантуру, но в основном все происходящее казалось ему алмазом, скрытым в глине, стоит только хлопнуть ладонью, и он явит истинную природу. Только вот ничего делать ему не хотелось. Это как с поступлением в аспирантуру, к которому все так стремятся, но кто, мать его, хочет читать эти гребаные книги?  

В любом случае, Лу Сяодун предпринял определенные шаги, и у него большой потенциал. Из того, что я видел, у них сложились хорошие отношения: когда мы с ним встречали Шу Юэ в коридоре, на лестнице или на дороге возле отеля, они останавливались и немного болтали. Если в этот момент пора было есть, Лу Сяодун вежливо приглашал ее почтить своим присутствием и поужинать или пообедать. Шу Юэ вежливо следовала за нами. Будь то лапша или обед в коробке, она ела с большим удовольствием, что вызвало довольных смех Лу Сяодуна.  

Как-то раз после обеда я вернулся с занятий и увидел записку от Лу Сяодуна, который сообщал, что сегодня вечером пригласил Шу Юэ поужинать в ресторане подле моста через Янцзы, где подавали приготовленную на пару рыбу с маринованной китайской капустой, так что мне придется чем-то набить живот в одиночестве, в Нанкинский университет он тоже не пойдет, я могу пойти один. В заключении он добавил свою коронную фразу про гребанную аспирантуру.  

В одиннадцать вечера я вернулся после самоподготовки в Нанкинском университете, и стоило мне войти в гостиницу, как меня окликнул Сяо Вэй. Он поправил очки и спросил, почему я вернулся один. А где Сяо Лу?  

— Вышел поразвлечься, — ответил я.  

— С Шу Юэ?  

— Такое чувство, что ты все знаешь. — Я начал подниматься по лестнице. — Ты очень предан делу.  

— Да где уж, — сказал Сяо Вэй. Он начал подниматься со мной по лестнице. — Шу Юэ непорядочная девушка. Ты должен предупредить Сяо Лу. Старшая сестра перед отъездом сказала мне не связываться с Шу Юэ, она немного… ну, короче, того. Однажды она спуталась с начальником управы Тайчжоу, и их прямо на месте преступления поймала его жена. По слухам, когда она открыла дверь ногой, Шу Юэ все еще прыгала, сидя на начальнике отдела.  

— Правда?  

— Ну, если бы я кому и стал врать, но не тебе, ты же учитель! Кроме того, я с ней не враждую и ничего худого не задумал. — Интонация и выражение лица Сяо Вэя были искренними и честными, словно бы Шу Юэ спуталась со мной. Когда он закончил свой рассказ, мы уже успели добраться до третьего этажа. Он похлопал меня по плечу и сказал: — Дальше подниматься не буду.  

Я скептически отнесся к заявлению Сяо Вэя: само собой разумеется, директор не должен говорить всякую ерунду о постояльцах, а Шу Юэ не похожа на такую безумную девицу, которая себя не помнит, как описывал Сяо Вэй. Однако, как говорится, чужая душа — потемки, и у девушки легкого поведения это на лице не написано. Я в замешательстве вернулся в комнату. Лу Сяодун отсутствовал. Я всегда не одобрял безделье Лу Сяодуна в Нанкине. Мы здесь проездом, всего на месяц с небольшим. Если наделаем ошибок, то времени исправить их не останется. Просто так взять и уехать не получится. По крайней мере, так не поступают народные учителя. Лу Сяодуна это все не колышет, ты что думаешь о человеке, кто знает, что завтра его не собьет машина, когда он выйдет на улицу? Жить нужно сегодняшним днем, если бы кто-то умел предсказывать будущее, то бьюсь об заклад, никто не захотел бы дожидаться завтрашнего утра.  

Наверное.  

Я прождал до половины одиннадцатого, но Лу Сяодун так и не вернулся, поэтому пошел в душевую один, чтобы принять холодный душ. Когда я оделся и вышел, то увидел перед дверью две бутылки с водой, а Шу Юэ топталась в ожидании перед большим зеркалом. Я улыбнулся ей, сказал, что внутри никого нет. Она спросила, есть ли еще горячая вода, я ответил, что давно нет и я помылся холодной. Пока мы разговаривали, Лу Сяодун спустился вниз с бутылкой в каждой руке.  

— Что это ты делаешь? — спросил я, поняв всю глупость, как только озвучил вопрос.  

— Шу Юэ не нравится холодная вода, поэтому я помог донести две бутылки кипятка, — сказал Лу Сяодун, обдавая меня парами алкоголя — Дружище, если принял душ, то не жди меня. Я помогу с водой и приду.  

Шу Юэ стеснялась, это читалось по походке, когда она несла таз в ванную, она шагала осторожно, и ее тело слегка напряглось.  

Когда мы вернулись в комнату, я спросил, как прошел ужин. Он вытер губы и сказал: «Неплохо». Я хотел передать Лу Сяодуну слова Сяо Вэя, но не знал, как это завуалировать, поэтому пришлось в шутку спросить:  

— Куда далеко зашла ваша любовь?  

— А тебе не терпится узнать? — Лу Сяодун лежал на кровати с зубочисткой в руке. Кондици онер — действительно хорошая вещь. Как будто на улице весна. — Ты возбудился? Я предлагаю тебе зазвать сюда Шэнь Яояо и потушить пожар. Если ты опоздаешь, то брови опалишь.  

Я больше ничего не мог сказать. Нельзя к нему лезть, иначе он меня обвинит в ревности и зависти. Лу Сяодун пошел в мужскую уборную, чтобы взять два таза с водой и принять душ. Вернувшись, он лег на кровать спиной и комфортно закрыл глаза. Он сказал в потолок:  

— Какая замечательная штука жизнь, круто! Ой, хотел сказать, я не пойду завтра вечером в Нанкинский университет, ты можешь пойти один. На хрен эту аспирантуру!  

На следующий вечер он не пошел со мной в Нанкинский университет и больше никогда туда не ходил. Я не знаю, чем он занимался по вечерам, но было очевидно, что они с Шу Юэ вошли во вкус. Когда я был комнате, Шу Юэ часто приходила поболтать, а иногда, когда я возвращался с улицы, то видел, как они болтают или смотрят телевизор.  

Как-то вечером я выяснил, что они добились значительного прогресса за одну ночь. После занятий и ужина я снова отправился в университет. Около десяти часов у меня так закружилась голова, что я не мог прочитать ни слова, поэтому я собрал книги и вернулся в гостиницу. Лу Сяодуна не было в номере, я решил, что он вышел погулять с Шу Юэ. Они часто гуляли вместе, и я больше не ходил с Лу Сяодуном по вечерам, это было бы им в тягость.  

Я слишком устал, решил принять душ и лечь спать пораньше, чтобы отдохнуть, поэтому, не дожидаясь Лу Сяодуна, пошел в душевую со своим тазом. Дверь была закрыта, и внутри кто-то был. Таза под дверью не было, значит, я следующий. Я торчал перед большим зеркалом, ожидая, когда дверь откроется. Примерно через шесть или семь минут дверь открылась, вышла Шу Юэ с тазом, и дверь за ней снова закрылась. Она увидела меня, остановилась, а потом пошла в мою сторону, поправляя влажные волосы.  

— Внутри еще кто-то есть?  

— Есть, — ответила она, густо покраснев, словно только что из сауны. Шу Юэ преодолела несколько ступенек, остановилась и обратилась ко мне: — Ты бы шел в комнату, тут еще надолго.  

— Ничего, подожду здесь, все равно ничего делать не могу.  

Она больше ничего не сказала и, опустив голову, поднималась по лестнице.  

Прошло не так много времени, как ожидала Шу Юэ, и дверь открылась менее чем через пять минут. Меня удивило, что это не женщина, а мужчина — Лу Сяодун. Увидев меня, он на мгновение переполошился:  

— Ты сегодня так рано вернулся?  

— Голова раскалывается, читать не могу.  

Он снова спросил:  

— Когда вы пришли?  

— Только что спустился. Я думал, что тебя нет дома.  

Небо внезапно потемнело, поднялся ветер, надвигалась гроза. За время нашего пребывания это стало закономерностью: утром солнце палит так, что люди готовы сбросить кожу, а в пять вечера начинается ветер и дождь, которые сулят приятную грозу. Около семи часов небо просветлеет и затянется облаками, в Нанкине начнется чистый и уютный летний вечер. Когда ветер усилился, я побежал на четвертый этаж на крышу, чтобы собрать сушившуюся одежду. Крыша была усеяна разноцветной одеждой, и я первый примчался собирать ее. Сильный ветер тянул высохшую одежду, как будто человек цепляется за веревку и изо всех сил пытается раскачиваться.  

Рубашку перекосило, штанины натянулись.  

Я наспех собрал одежду Лу Сяодуна и уже собирался уйти, когда увидел, как по крыше катится розовый лифчик, подгоняемый ветром. Я вспомнил о светло-голубом лифчике Шу Юэ. Может быть, это ее? Наверное, Лу Сяодун знает. Чей бы он ни был, проблема сейчас в том, что если я не подниму, его сдует ветром. Но я никогда не касался подобной вещицы, принадлежащей ни одной другой женщине, кроме Яояо, и я только один раз брал в руки такой предмет туалета Яояо. Немного поколебавшись, я взял его за бретельку, пытаясь найти подходящее место, чтобы повесить. Затем я увидел дочь Лао Фэна, стоящую перед дверью, ведущей на крышу. Я напрягся и выронил лифчик, но инстинктивно быстро подхватил его.  

— Ветром сдуло, — от этого оправдания самому стало смешно. — Я только хотел его обратно повесить.  

— Я видела. — От смущения она покраснела, потом подошла, выхватила лифчик у меня из рук и быстро спрятала за спиной. — Спасибо.  

Оказывается, это ее вещица. Я поколебался, подошел к двери и услышал, как она сказала:  

— Тебя зовут Му Юй?  

Я остановился, обернулся и небрежно бросил:  

— А тебя Фэн Сяоцай?  

Мы оба рассмеялись, кивнули друг другу, и я спустился вниз. Я сложил одежду и тут услышал, как Сяоцай проходит мимо двери, напевая мелодию на мотив «цзычжу», ее голос был очень приятным. Интересно, мы были соседями, но не пересекались друг с другом. На самом деле не то, чтобы мы совсем не контактировали, например, когда Сяошань смотрел мультфильмы у нас, она часто стояла перед дверью и просила брата вернуться, но напрямую мы никогда не общались. Очень часто я пересказывал ее слова, например говорил, мол, Сяошань, возвращайся быстро, сестра зовет тебя поесть. Я знал ее имя так же, как она знала мое. Утром Лао Фэн уходил из отеля и, как обычно, наставлял перед уходом: Сяоцай, надо сделать то-то и то-то, Сяоцай, ты должна помнить вот об этом, Сяоцай, не позволяй Сяошаню бегать без присмотра, Сяоцай, вечером я вернусь поздно, поешьте с Сяошанем, не ждите меня и так далее. Я знаю, что ее зовут Сяоцай, Фэн Сяоцай. Красивое имя.  

Когда Лу Сяодуна не было рядом, Сяошань приходил в одно и то же время посмотреть мультфильм. Он посмотрел больше половины, тут к двери подошла Сяоцай и велела Сяошаню идти ужинать. Сяошань подпер подбородок и смотрел с серьезным выражением лица, не обращая на нее внимания. Я сказал:  

— Заходи и садись, Сяошань увлекся, но скоро конец  

Сяоцай вошла, нерешительно держась за дверной косяк, и присела на стул, который я смущенно ей предложил.  

— Ваш телевизор так четко показывает, — сказала Сяоцай, беспокойно уперев руки в колени, — Сяошань смотрит мультфильмы каждый день, он вас не напрягает?  

— Мы тоже смотрим, — сказал я, — Сяошань очень интересный мальчик и ходит со мной гулять.  

— Он просто любит людные места, надо был взять его погулять, но по вечерам я часто бываю в плохом настроении. — Выражение лица Сяоцай стало чуть мрачным, вероятно, потому что она хлебнула житейских тягот. Лао Фэн каждый день где-то пропадает, без сомнения ищет способ подзаработать, чтобы поддержать семью.  

— А ты не думай слишком много, нужно расслабиться. — Профессиональная деформация сыграла свою роль, и я провел девушке психологическую консультацию. — Я схожу вместе с тобой погулять позже, может, тебе станет лучше.  

— Вместе? Я думала... — Сяоцай осеклась на полуслове. Она, казалось, не поверила мне и смутилась.  

— Все в порядке. Давай вместе прогуляемся с Сяошанем.  

После еды мы вместе пошли на площадь Гулоу. Это была первая из восьми моих прогулок с Сяоцай. От ходьбы настроение повышается, и вполне естественно, что Сяоцай повеселела. После учебы в течение дня также необходимо расслабить мозг, потому что мне предстоит продолжить после прогулки. Радость Сяоцай постепенно нарастала и усиливалась. Она была счастлива выйти на прогулку в первый раз, но я видел, что преобладала грусть. Выйдя из отеля, она некоторое время стояла на обочине дороги, прежде чем уйти.  

— Я столько времени не выходила на улицу, — сказала она. Слова были тихими, полными отчаяния, как у старика, оглядывающегося на прошлое. Она большую часть времени на площади молчала, но при этом заметно волновалась. Минут через двадцать Сяоцай предложила вернуться в отель.  

— Он должен вернуться, — сказала она, имея в виду своего отца Лао Фэна.  

Во время следующих прогулок настроение Сяоцай постепенно улучшалось, и время прогулок мало-помалу увеличивалось. Она начала говорить и оказалась на самом деле очень милой девушкой, умной, чистой и очень мало знающей о мире. Каждый раз, когда она просила пойти обратно, то беспокоилась, что Лао Фэн вернется. Она всякий раз произносила «Он должен вернуться». Я думал, что Сяоцай — почтительная дочь, которая любит отца, старающегося заработать средства к существованию семьи. Сяоцай сказала, что он все время ищет работу, пробует то и это, надеясь найти для себя наиболее подходящее и денежное место. Однажды Сяоцай спросила меня, могу ли я помочь ей найти работу, потому что я немного знаю Нанкин, а она не хотела торчать дома весь день и жить за чужой счет. Я ответил:  

— Никогда больше не упоминай, что я знаю Нанкин, Лу Сяодун до сих пор смеется надо мной.  

Я думал, что прожил в Нанкине несколько лет, но на самом деле ничего о нем не знал и даже «нашел» такой заметный ориентир, как госпиталь Гулоу, совсем в другом месте. А город в эти дни меняется быстрее, чем погода, поэтому я всегда беру с собой карту, когда выхожу на улицу, чтобы найти дорогу домой. Сяоцай лишь однажды упомянула про работу, но после этого она больше никогда об этом и не заикалась. Лао Фэн, вероятно, не позволил ей выходить на работу, иначе бы новость об этом распространилась, а Сяошань был идиотом, оставлять его одного без присмотра не дело.  

Было бы абсолютной чушью сказать, что Сяоцай мне не понравилась. Юная девушка лет двадцати, с тонкими чертами лица, грациозной фигурой, источающая легкий теплый аромат, не говоря уже о несколько меланхоличном выражении лица, а также остром уме. Все очень соответствует моему эстетическому вкусу, я не слепой, поэтому не мог притворяться, что ничего не вижу. То есть походы с Сяоцай и Сяошанем определенно преследовали не гуманитарные цели, и были не просто для того, чтобы найти кого-то себе в пару для общения и прогулки. Что более важно, мне с ней было очень комфортно, и время от времени в моем сердце всплывали захватывающие фантазии. Дни, полные нежности и острых ощущений, вызывают привыкание. Я ничего лишнего себе не позволю, но погулять же вместе можно, успокаивал я себя, не говоря уже о том, что все счастливы, даже Сяошань.  

Мы по просьбе Сяоцай пошли в кино. Миновали небольшой отрезок пути на запад вдоль площади Гулоу и добрались до кинотеатра «Хэпин».  

Несколько лет назад я ходил сюда в кино со своими однокурсниками. Сяошань, глядя на большие и красочные афиши и толпу перед театром, взволнованно загалдел. Указывая на вход, он молил нас взять его с собой. Сяоцай остановила брата и сказала «нет, нет». Она не пояснила, что именно «нет», может быть, боялась, что будет слишком поздно возвращаться и трудно объяснять Лао Фэну. Но Сяошань не унимался, и если бы его не пустили, он бы уселся на дороге и плакал. Я сказал:  

— Пусть разок посмотрит, а когда вернемся, я скажу твоему отцу, что это я вас туда отвел.  

— Нет, — Сяоцай в панике покачала головой, — только ничего не говори.  

Почему? Что за великое прегрешение посмотреть время от времени кино? Ну и что, что вернемся попозже. Я плачу.  

— Не надо, — сказала Сяоцай. Я пошел в кассу.  

«Враг у ворот» — блокбастер, прогремевший на весь мир, билет стоил двадцать пять юаней. Я купил билеты, и Сяоцай больше ничего не говорила. Она не сказала ни слова, но и не торопилась. Тоже мне большое дело. Это ведь просто кино!  

Снято было хорошо, мне понравилось, и, как и во всех блокбастерах, в фильме присутствовала запутанная и причудливая история любви. Когда влюбленные друг в друга герой и героиня наконец встретились, Сяоцай внезапно обхватила мою руку. Я слишком удивился, чтобы пошевелиться, чувствуя ее горячее лицо под коротким рукавом футболки. Затем по руке что-то потекло, это она разрыдалась. Я думал, что ее так тронул фильм, что она не смогла с собой справиться. Но фильм закончился, в кинозале включили свет, зрители начали расходиться, она все не отпускала. Она никого не видела, уткнувшись в мою руку с закрытыми глазами, по моей коже текли слезы.  

— Не плачь, это всего лишь кино, выдумка, — прошептал я ей, — пора возвращаться.  

Она покачала головой и сказала:  

— Я не вернусь.  

Я почувствовал, как ее губы с трудом скользят по моей коже. Я сидел неподвижно, не решаясь пошевелиться, да и не хотелось мне шевелиться, ведь было так хорошо, я свободной рукой гладил ее волосы, шею и спинку платья. Она единственная девушка, кроме Яояо, с кем возникла такая близость. Вспомнив про Яояо, я быстро сказал:  

— Нам пора, Сяоцай, только мы втроем остались.  

В то же время я незаметно приложил усилие и высвободил руку. Сяошань смотрел на нас своими глазами, которые невозможно было сфокусировать, он ничего не понял, но ухмыльнулся, и изо рта вырвался поток слюны  

Всю дорогу мы молчали. Сяоцай шла впереди меня, опустив голову, держась от меня на расстоянии полуметра. Та растроганная Сяоцай исчезла. Кварцевые часы в гостинице показывали десять тридцать пять. На третьем этаже она внезапно остановилась, посмотрела на меня в упор и произнесла:  

— Я не Фэн Сяоцай, меня зовут Ши Сяоцай.  

— Что? — Я растерялся. —Ши Сяоцай?  

— Ши Сяоцай. Он мой отчим, — холодно сказала она, хватая Сяошаня за руку и уходя первой, оставив ошеломленного меня на последнем пролете лестницы. Отчим. Ее слезы. Холодные интонации. Мысли путались. Не надо ничего себе придумывать, не надо, уговаривал я себя, волоча ноги в комнату. Я дважды слышал рев Лао Фэна от двери, а затем крик Сяошаня. Я остановился перед дверью, но в их комнате стало тихо, если не считать затихающих криков мальчика.  

В два часа дня в комнату постучал Лу И. я как раз собирался вздремнуть после обеда, и меня разбудил стук. Я открыл дверь. На пороге оказался Лу И. Я спросил его, чего он приперся. Лу И ответил, мол, что мне и приехать нельзя? А ну, Лу Сяодун, быстрее вставай. Он откинул одеяло на кровати Лу Сяодуна. Тот тоже изумился.  

— Ты же решил не ходить на занятия! Зачем приехал?  

— Да у нас два компа сломались. Я приехал за деталями. Завтра обратно, — сказал Лу И. — А вы тут неплохо устроились. Спят под кондеем. Поменяли номер, а мне ни слова не сказали, в итоге я ломился не в ту дверь. Услышал внутри девичий голос, подождал, подумал, что вы привели к себе девиц. А когда дверь открылась, то оказалось, что это не ваш номер. Та девушка сказала мне, что вы живете по соседству. Кстати, она симпатичная. Лу Сяодун, ты с ней уже чего как?  

— Она меня не интересует, — сказал Лу Сяодун, зевнув.  

— Он слишком занят, — сказал я. — Теперь он весь день жалуется на боли в спине.  

— Чепуха. Я не такой, как ты. Я не ем из миски, глядя в котел, не хочу всего и сразу и не строю глазки Сяоцай. Угадай, кто это? — спросил он Лу И. — Это девушка из соседнего номера, которую ты видел.  

— Му Юй, не чуди, странно будет, если Шэнь Яояо не задушит тебя, когда узнает, — сказал Лу И, — я видел ее на улице позавчера и немного поболтал, она сказала, что нет проблем, она натиск со стороны семьи выдержит, теперь дело за тобой.  

— Не верь чуши, что городит Лу Сяодун. Если бы я увлекся, то по мне было бы видно. Я просто гуляю с Сяоцай, нашей соседкой. Когда вернешься, не болтай обо мне всяких глупостей.  

Лу И сказал:  

— Разве я на такое способен? После обеда занятий не будет? Ладно, вечером я вас приглашаю за мой счет!  

Выглядел Лу И неплохо. Не осталось и следа от уныния из-за вынужденного возвращения домой. Прозрел или разбогател? Но в целом ощущение изменилось, появилась некая горделивость, некая надменная непринужденность.  

— В этот раз не потерялся по прибытии в Нанкин? — спросил Лу Сяодун.  

— А что тут теряться? Вышел с вокзала и сразу сел в такси, с ветерком доехал досюда.  

— Деньги что ли появились? Мы тут вынуждены толкаться в общественном транспорте, а если не впихнешься, то приходится на своих двоих, — сказал я. — Как это за несколько дней так сильно расширился разрыв между бедными и богатыми?  

— Деньги-то казенные. Все равно подавать на возмещение расходов, так чего бы не прокатиться.  

Не знаю, какие конкретно расходы возмещали Лу И, но в тот вечер мы со спокойной душой пошли с ним есть мясо. В тот период времени мы питались весьма скромно, если не соевое молоко с ютяо или блином, то обед в коробке или лапша, мне уже все это осточертело, аппетита не было, вес стремительно снижался, так недолго и вовсе отощать до состояния скелета. Он пригласил нас отведать обваренную в кипятке баранину в мясной ресторан «Тумэньван» на Хунаньлу.  

В жаркий летний день под кондиционером и электрическим вентилятором отведать хого было настоящим удовольствием. Нанкинцы любят поесть и даже в самые жаркие дни много людей сидят вокруг хого в широких штанах и белых майках, обливаясь потом так, что хоть выжимай. А некоторые совершали прям-таки революцию, снимали с себя майки и пожирали мясо, заливая его пивом, с голыми торсами. Лу И знал, что в последнее время нашим желудкам не хватало жирной пищи и неустанно уговаривал нас поесть, постоянно подливал охлажденное пиво.  

— Это тебе тоже возместят? — спросил у него Лу Сяодун.  

— Забудьте. Директор надеется, что я вас умаслю.  

— В смысле? — спросил я, не успев прожевать большой кусок баранины. — Он в курсе, что мы собрались поступать в аспирантуру?  

— Что за человек директор Хань? Да у него за несколько лет глаза стали как рентген! Ты только зад поднимешь, а он уже знает, какое оттуда дерьмо выпадет.  

— И нам велено собирать манатки и возвращаться? — спросил Лу Сяодун.  

— Нет. Директор Хань сказал, что надеется, что вы будете со спокойной душой преподавать, вы как-никак народные учителя. Как минимум в вас должен быть профессиональный дух. Перед отъездом он мне сказал, что вам наверняка тут живется несладко, и велел вас покормить жирной пищей, то есть всем, что вы видите перед собой.  

Я сказал:  

— А ты сам передумал? Не будешь поступать?  

— Годика два-три не буду, — Лу И покрутил бокал с пивом. — Директор Хань сказал, что в следующем семестре школу ждет важный период значительного развития, относительно тяжелые рабочие задачи. Я надеюсь стать заместителем секретаря комитета Молодежной лиги и должен сосредоточиться на выполнении своих обязанностей.  

— Дорогой, так тебя повысили, и теперь у нас чиновник веселится с простым людом. — Я поднял свой бокал и предложил: — Выпьем за брата Лу И, ставшего секретарем Лу!  

Лу Сяодун добавил:  

— Это неплохо. Вступительные экзамены в аспирантуру — это действительно, мать вашу, не жизнь. Я целыми днями волнуюсь, когда ж у меня башка лопнет. Тут уж не до пропитания.  

Лу Сяодун говорил правду. Из-за любовных отношений и проклятой неврастении он почти отложил книги и каждый день перед сном скрежетал зубами, говоря мне, что за день не прочел ни слова, в какую уж тут гребаную аспирантуру поступишь!  

Мы наелись от пуза, на троих неспешно выпили двадцать бутылок пива и в двенадцать ночи вышли из ресторана, с опухшими лицами и на ватных ногах. В такси Лу Сяодун без конца причитал, что у него болит голова, и бил себя по башке, словно в барабан, чем напугал водителя, который то и дело оборачивался. Когда мы вернулись, то Лу И пошел к Сяо Вэю и снял стандартный номер, 406 на четвертом этаже. Сказал, что хочет, чтоб мы приняли горячую ванну и насладились трехзвездочными удобствами. В комнате на четвертом этаже было душно, как в пароварке, чего я не ожидал, но мы установили кондиционер на пятнадцать градусов и вскоре стало свежо, как весной. Посередине номера стояла огромная двуспальная кровать с пружинным матрасом, на которой без проблем можно было плясать. У Лу И начал заплетаться язык. Он сказал:  

— Братцы, давайте сегодня ляжем втроем поперек кровати и поболтаем.  

Он надеялся, что мы продержимся до конца, хорошенько повторим и если получится, то поступим, а не сойдем с дистанции на полпути, как он. Лу И включил двадцатидевятидюймовый телевизор с плоским экраном, но что там показывали я в действительности и не видел, слишком уж спать хотелось. Я перепил. Когда я напиваюсь, то становлюсь простым парнем, мой IQ резко падает. Мы включили водонагреватель, по очереди приняли душ, сделали заказ в номер, поболтали не знаю о чем именно и уснули непонятно когда.  

Мы проснулись в восемь тридцать утра, и Лу И спросил, собираемся ли мы на учебу, ведь занятия уже начались. Я сказал: забудь, я не найду место, если пойду туда, давай поговорим об этом после обеда. Лу Сяодун потянулся и громко закричал:  

— Это так чертовски круто! Я буду отлично проводить время, когда у меня появятся деньги. 406 номер. Я запомнил. Идти на занятия? Да на хрен эти занятия!  

Комната с почасовой оплатой  

В этом мире больше способов заработать деньги, чем потратить их. Причина очень проста. Если никто не заработает, на что вы потратите свои деньги? Стандартные номера Сяо Вэя на четвертом этаже оказались не такими прибыльными, как он ожидал. Многие стремятся стать средним классом, но мало кто притворяется средним классом, потуже затягивая пояса. Если живешь в стесненных условиях, то не станешь хлестать себя по щекам в надежде опухнуть и казаться толстым. Жизнь давно научила нас, что можно строить нереалистичные планы, но жить надо в реальности. Пустые стандартные номера на четвертом этаже беспокоили Сяо Вэя, он ожидал, что они станут рогом изобилия. Но если комнаты целыми днями пустуют, то как не заволноваться. Как учили наши предки, доведенный до крайней нищеты думает о переменах. Сяо Вэю однажды внезапно пришла в голову умная мысль, и он разместил рекламу возле гостиницы крупными иероглифами: «В этом отеле сдаются номера с почасовой оплатой».  

Почасовая оплата не была оригинальным изобретением Сяо Вэя, многие отели и гостиницы так делали. Это особенно распространено во время вступительных экзаменов в университеты, когда кандидатам сдавали комфортабельные комнаты с удобствами вдали от дома, чтобы они могли хорошо выспаться и зарядиться энергией. Я не особо задумывался над словосочетанием «почасовая оплата», считал само собой разумеющимся, что это просто удобство для работников, которым нужен обеденный перерыв, полдень летом длинный, а сон важнее обеда. Поэтому я никогда не обращал особого внимания, кто входит и выходит из гостиницы «Шичэн», пока однажды я не привел однокурсницу, чтобы спросить о возможности снять номер, и тогда понял, что с почасовой оплатой много путаницы.  

Эта девушка была из моей группы в университете, мы столкнулись с ней на курсах по подготовке к экзаменам в аспирантуру. Она сказала, что не ожидала увидеть меня на занятиях, я ответил, что тоже не ожидал. Потом я пригласил ее поесть. За едой мы болтали обо всем на свете, она сообщила, что сейчас живет в гостевом доме при университете Хэхай. Обычные номера сданы, пришлось ей поселиться в дорогом номере по сто юаней за ночь. В итоге она очень мучается так, что спать не может. Хотя это и была шутка, но по ее словам сразу понятно, что моя однокурсница — девушка простая, жаль, что уже замужем. При взгляде на нее я сразу понял, что она, как и я, живет так себе. Я пообещал спросить у нас в гостинице. Она обрадовалась, сказала, мол, сгодится комната на шестерых, и даже на восьмерых, чем дешевле, тем лучше, всяко можно ребенку на молочную смесь сэкономить. Я был шокирован, я еще даже жениться не успел, а она уже ребенка родила. Когда мы прощались, то она сама вызвалась пойти со мной, заодно посмотреть на Барабанную башню. После выпуска она редко бывала в Нанкине. Я понял, к чему она клонит. Она надеялась, если получится, то прямо сегодня и заехать в номер, чтобы сэкономить сразу несколько упаковок молочной смеси.  

Я привел свою однокурсницу в «Шичэн», и она преувеличенно нахваливала гостиницу. Я улыбнулся и сказал, что жить можно. Сяо Вэй флиртовал с администраторшей за стойкой регистрации, как делал уже много дней. Я спросил, есть ли дешевый номер, трехместный или четырехместный, моя однокурсница хотела бы там поселиться.  

Сяо Вэй поверх очков смерил мою однокурсницу взглядом и ответил, что дешевых комнат нет, только стандартные комнаты на четвертом этаже. Внезапно он улыбнулся, как бы сообразив, и сказал двусмысленно:  

— Братишка, а зачем селиться? Я тебе организую номер с почасовой оплатой, за полцены, и можно время продлить до двух часов, как тебе?  

Я в тот момент даже не понял, что случилось, решил, что у парня не все в порядке с головой. Моя умница-однокурсница обругала его «хулиганом», развернулась и выскочила на улицу, выставив меня и Сяо Вэя в неприглядном свете. Потом я понял, что предполагала такая почасовая оплата. Я догнал ее и попросил успокоиться. Она сердито сказала:  

— Да я даже за бесплатно в такой грязной дыре не стала бы жить! За кого ты меня принимаешь?!  

— Прости, прости, — умолял я, — он просто пошутил, мы частенько шутим.  

Это замечание еще больше разозлило ее.  

— Не смейтесь надо мной!  

С этими словами она ушла, не оглядываясь, не пошла смотреть Барабанную башню и тем же путем вернулась в университет Хэхай.  

— Сяо Вэй, ты перегнул палку. Уж над кем и смеяться, но только не над ней. Она молодая, но у нее уже ребенок, которому нужна молочная смесь. Это уж слишком. Она из моей группы, тоже учительница, как и мы.  

— Мне так жаль, я думал, что ты собираешься заняться этим делом, — сказал Сяо Вэй с улыбкой, — не сердись, брат, не беспокойся о таких женщинах, они все замужем и с детьми, но типа ничего не понимают? Притворяются девственницами.  

Я не знал, плакать мне или смеяться. В это время вошел лысоватый мужик лет тридцати. На правой щеке у него была бородавка, из которой рос кустик пышных черных волос. Я решил, что парень действительно интересный, раз волосы с головы на лицо перебазировались. Он небрежно окликнул Сяо Вэя, обдав нас парами алкоголя. Я волновался, что не подберу слов, чтобы развить мысль Сяо Вэя, а потому воспользовался возможностью, чтобы подняться наверх.  

Вечером я рассказал Лу Сяодуну о визите однокурсницы в гостиницу, он рассмеялся и сказал, что Сяо Вэй — засранец, чертов мошенник, который думает, что все такие же, как он, и не могут контролировать свою ширинку. А потом он вдруг спросил меня:  

— Неужели почасовая оплата действительно со скидкой? Половина цены? Продлевают до двух часов?  

— Так сказал Сяо Вэй. Тебе интересно?  

Шу Юэ не хотела уединяться в их комнате, не говоря уже о нашей, потому что боялась, что ее увидят.  

— Ну, это легко устроить. Договоримся о времени, и я просто не приду. Если все равно волнуетесь, то запритесь изнутри, я тогда не смогу войти, даже если захочу посмотреть.  

— Она все равно не хочет, — посетовал Лу Сяодун. — Говорит, что ей мерещатся с твоей кровати два глаза, наблюдающие за нами.  

— Тогда ничего не поделать, можешь снять почасовую комнату, неплохо, двадцать юаней. Очень неплохо и дешево, времени достаточно, можешь хоть каждый день пользоваться.  

— Ты думаешь, я тут обзавелся большими сокровищами, — сказал Лу Сяодун.  

Лу Сяодун действительно пошел, чтобы снять почасовую комнату, двадцать юаней за два часа, огромная скидка. Ему нужен был номер 406, тот, где Лу И остановился в прошлый раз. Он сказал, что хочет хорошо провести время, и теперь появилась возможность убить двух зайцев одним выстрелом. Я не знаю, сколько раз Лу Сяодун и Шу Юэ ходили туда, но в последний раз, насколько мне известно, их, к сожалению, поймали с поличным.  

Поймали их в час дня. Странное дело, очень редко слышал, чтоб полиция нравов в полдень врывалась в гостиницы, да и «Шичэн», хоть и не слишком высокого класса, но не разбойничий притон и не мотель для дальнобойщиков. Но полиция нравов явилась, прямиком рванула на четвертый этаж и принялась молотить в двери 406 номера.  

— Открывайте! Открывайте! Проверка! Проверка!  

Снаружи послышались грубые мужские голоса. Бедные Лу Сяодун и Шу Юэ были так заняты, что не могли прерваться, их охватила внезапная паника и растерянность, стук и крики продолжались, и они, взмокшие насквозь, принялись искать одежду. Как только оба надели нижнее белье, дверь открыли, видимо, ключом. Они даже не заперлись. Вбежала группа людей. Лу Сяодун выпрыгнул из кровати в нижнем белье и босиком встал на ковер. Шу Юэ поспешно завернулась в одеяло и робко прижалась к Лу Сяодуну. Они увидели троих в штатском с дубинками, а рядом с ними стоял поникший и понурившийся Сяо Вэй со связкой ключей в руке. Человек в штатском указал дубинкой на Лу Сяодуна и Шу Юэ и сообщил:  

— Мы полицейские из отдела по борьбе с порнографией. У вас есть свидетельство о браке?  

Лу Сяодун ничего не ответил.  

— Есть? Принеси!  

— Нет, нету, — сказал Лу Сяодун, хватая штаны и надевая их. — Это моя девушка.  

— Ты чего штаны напяливаешь, раз хватило смелости снять, то не торопись надевать. Она — твоя девушка, кто может это подтвердить?  

— Сяо Вэй, — Лу Сяодун, казалось, нашел спасителя. — Директор Вэй может это подтвердить.  

— Они встречаются? — спросил полицейский у Сяо Вэя.  

— Я не знаю, — сказал Сяо Вэй, — знаю только, что им потребовалась комната.  

— Незаконное сожительство, кто знает, имеете ли вы отношение к проституции и блуду… в любом случае это противозаконно, пройдемте с нами в участок.  

Лу Сяодун запаниковал, у него задрожали ноги, и все тело затрепетало, разумеется, он не хотел ехать ни в какой участок.  

— Товарищ, товарищ полицейский, — сказал он, — мы влюблены друг в друга, и действительно находимся в законных отношениях. Можете ли вы проявить снисхождение?  

Мужчина некоторое время колебался, затем шепнул что-то двум людям, стоявшим рядом, и сказал:  

— Судя по внешности, вы не похожи на проститутку и клиента. Что ж, давайте так, ради сохранения вашей репутации каждого штрафуем на тысячу юаней. Предупреждение и наказание, чтоб впредь такое не повторялось. Вы ясно слышали?  

— Товарищ, тысяча юаней — это слишком много, у нас нет денег.  

— Да, товарищ, — заступился за них Сяо Вэй, — тысяча на человека — это слишком много.  

—Слишком много? Если отправитесь в участок, то тысячей не ограничитесь. Так что, в участок захотели? А ты, директор Вэй, на самом деле заделался сутенером! Штраф две тысячи, и ни фэнем меньше. Не верещи, а то будет четыре!  

Все молчали. Откуда Лу Сяодуну взять деньги? Он почти все потратил, что привез. Позавчера сказал мне, что займет у меня пятьсот юаней. Он торопливо тер руки, приговаривая: что же делать? что же делать? Но Шу Юэ сохраняла спокойствие, она велела Лу Сяодуну не волноваться, сказала, что что-нибудь придумает. Лу Сяодун был очень благодарен, он сказал: заплати, а как появятся деньги, я тебе все верну. Шу Юэ сказала, что это глупости и у них все общее. Она встала с кровати, завернувшись в одеяло, сгребла кучу одежды и пошла в ванную.  

— Куда собралась? Хочешь улизнуть, пока мы тут не закончили? — Полицейский преградил ей путь дубинкой.  

Шу Юэ оттолкнула дубинку и спокойно сказала:  

— Как я могу достать тебе денег, если не оденусь?  

Позже Шу Юэ набрала две тысячи юаней и передала их троим в штатском. Когда я вернулся из Нанкинского университета после обеда, то задохнулся от сильного запаха дыма и закашлялся. Лу Сяодун лежал в постели и курил. Выражение лица его было усталым, тщательно расчесанный пробор разлохматился, а пряди свисали размытым пятном. Редко у него бывает такой упадок духа.  

— Я опозорился. Нас поймали. — Он тупо смотрел на поднимающийся и распространяющийся дым. — Нас застукала полиция.  

Он пересказал мне все случившееся. Закончив рассказ, он обматерил Сяо Вэя, сказав, что тот предал их. Он сам ухлестывал за Шу Юэ, а она его игнорировала, в итоге он лишился рассудка и не пожалел даже две тысячи юаней, чтобы выставить их с Шу Юэ в неприглядном виде. Гребаный Сяо Вэй. Лу Сяодун сел, скрежеща зубами:  

— Рано или поздно я тебя убью, мерзавец! А этот засранец в штатском, мир изменился, каждый мудак может быть полицейским, волос на голове меньше, чем из бородавки торчит, а из пасти несет спиртом. В один прекрасный день я найду способ его зарезать!  

Когда Лу Сяодун описал полицейского в штатском, я вспомнил мужика, которого видел в тот день. Они с Сяо Вэем называли друг друга братьями, а общались так радушно, как близнецы. Я не осмелился рассказать об этом Лу Сяодуну, он и так взбудоражен, если еще разволнуется, то тут и до беды недалеко. Ничего не попишешь, некоторым вечно не везет.  

ДТП  

Сяошань вышел с площади Гулоу и перелез через низкое защитное ограждение на обочине, чтобы срезать путь и перебежать через дорогу прямо к гостинице. Быстрее Сяошаня по дороге несся черный седан, словно стремительно летящая скалка. Все на площади, наслаждаясь прохладным воздухом, услышали визг тормозов, пронзивший их до мозга костей, и к тому времени, когда они сообразили, что звук исходил от черной машины, седан уже дал по газам и был таков. Автомобиль умчался прочь, а Сяошань остался. Никто даже не слышал его крика. В тот момент он валялся мертвый на проезжей части, как тухлый пельмень. Вот так просто. Бедный Сяошань не должен был быть в таком месте, где машины едут в обе стороны постоянным потоком, незнамо сколько умных людей гибнет под колесами машин в большом городе, а он еще и идиот. Его непостоянные глаза, вероятно, не дали ему сосредоточиться на жизни.  

Раз он умер, то мы не будем его осуждать. Сяошань, который каждого встречного звал «папой» или «сестрой», который ходил со мной на площадь Гулоу, который сидел на корточках у нас в номере и смотрел мультики, подперев подбородок, тихонько умер. Я узнал эту новость на следующий день, потому что никто не стал ее распространять. Мертвец — эка невидаль, в таком огромном городе, как Нанкин, каждый день мрут помногу, кто от болезни, кого зарезали, кто повесился, кто утонул, кто бросился под колеса. У кого хватит сил обращать на это внимание. Я вернулся из Нанкинского университета в двенадцатом часу, помылся и пошел спать, а на следующее утро, поскольку были занятия, встал рано. В туалет я проходил мимо номера Лао Фэна и его семейства и услышал, как Лао Фэн громко бранится: «Что толку реветь? Слезами ты его оживишь что ли? » Следом раздался горестный плач Сяоцай.  

Мне это показалось странным, но я прошел мимо с тазиком в руках. Помывшись и вернувшись из душевой, я увидел Лао Фэна, который вышел и крикнул в открытую дверь:  

— Не ходи, я один, ну, и полиция. Я обязательно потребую много денег. Нет. Никуда ты не пойдешь, оставайся дома!  

С этими словами он хлопнул дверью и вышел, одергивая заправленную в штаны белую рубашку. Плач Сяоцай не стихал. Лао Фэн спустился вниз и исчез, и я постучал в дверь Сяоцай.  

— Что случилось? — спросил я у Сяоцай.  

— Сяошань погиб, — ответила она. Глаза у нее покраснели и опухли. Она повязала вокруг спутанных волос полоску черной ткани, лицо, видимо, не умывала, да и выглядела так, будто с вечера не переодевалась. — Сяошаня машина сбила. — Она снова разрыдалась, ухватившись за край стола и содрогаясь всем телом, ноги словно бы не выдерживали ее собственного веса. Я поставил тазик и подхватил ее, и она уткнулась мне в плечо и повторила: — Сяошань погиб.  

Я не особенно умею утешать, могу лишь машинально выразить соболезнования. Но ее я утешал искренне. Сяошань на самом деле был милым маленьким парнем, пробудился ото сна, и больше мы его не увидим. Сяоцай нужно примириться с утратой. Хотя и раньше она не казалась особо здоровой и энергичной, она определенно не была так слаба, как сейчас. Это напоминало внезапный порыв сильного ветра поздней осенью, когда все великолепные желтые листья на дереве гинкго опадали. Она была совершенно изможденной. Я спросил ее про ДТП, но она мало что знала, со всем разбирался он. Она лишь видела трупик Сяошаня, совершенно неузнаваемый, погремушка была при нем, ее расплющило машиной. Погремушку купила Сяошаню их мама, когда была жива, и много лет Сяошань не желал с ней расставаться и променять на более интересные игрушки. Что будет с телом Сяошаня, она сейчас не могла узнать, потому что он сказал, что полиция все организует. Позже автомобиль, ставший причиной ДТП, поймали, водитель уже заключен под стражу. Он сказал, что с него непременно взыщут круглую сумму, тогда у них жизнь наладится.  

— Сяошань — мой родной брат, — сказала Сяоцай и залилась слезами. — Больше у меня никого нет.  

Я уложил ее на кровать, здоровье— уставной капитал жизни. Сейчас ей нужно было хорошенько поспать.  

— Не могу уснуть, — сказала она, грустно хватая меня за руку. — Посидишь со мной немного? Я чувствую пустоту, даже негде прислониться.  

Я кивнул. Будильник на столе известил меня, что уже почти половина восьмого, я думал, что сегодня на занятия попасть не выйдет, Сяоцай нужен кто-то рядом. После того киносеанса мы как-то отдалились. Из-за того, что она рыдала в кинотеатре, вцепившись мне в руку? Или из-за рыка Лао Фаня? Трудно сказать.  

Подобно тому, как двое испытывают одни и те же чувства, когда постепенно узнают друг друга, так же ощущается отчуждение, это осторожный и неестественный способ намеренно держать дистанцию, и тогда двоих разделяет что-то необъяснимое, пока однажды один из них не сделает вид, что не видит другого, прошедшего мимо, и тогда из чужих они превращаются в незнакомцев, причем это воспринимается спокойно, как некое свойство. Мы с Сяоцай отдалялись друг от друга. Сяошань по-прежнему приходил смотреть мультики, Сяоцай, когда звала его есть, все так же подходила к двери, но больше не входила спокойно, а стояла в панике на пороге, отчего я не осмеливался ее пригласить. А раз я не приглашал, то она и через порог не переступала, просто звала Сяошаня по имени. Мы сталкивались в коридоре и в душевых, но лишь улыбались и в смущении планировали быстрый побег. Но теперь ничего этого не осталось. Смерть Сяошаня разрушила всю непритязательную и нелепую бдительность и все сомнения. Сяоцай беззвучно лила слезы, а потом она вдруг повернулась и прижала к лицу мою руку, я почувствовал прикосновение ее пальцев и всю силу ее зубов. Я напрягся, но не давал себе убирать руку, терпел, поскольку сейчас ей моя рука нужна была больше, чем мне.  

Лу Сяодун ничего не знал. Он позвал меня из комнаты. Наверняка, мне кто-то звонил, я слышал звонок телефона. Я сказал Сяоцай, что сейчас приду, только отвечу на звонок, и высвободил руку. Она вытерла с руки слезы салфеткой, но не извинилась. Я вернулся в свою комнату с тазом.  

Лу Сяодун уже встал и аккуратно оделся.  

— Это мне звонят? Ты вроде не хотел выходить?  

— Я не могу больше оставаться, надо выйти и спрятаться. Сначала ответь на телефонный звонок. Это Яояо по межгороду.  

Я взял трубку.  

— Сколько тебе еще дней учиться? — спросила Яояо.  

— Еще три, не считая сегодняшнего, разве я не говорил тебе?  

— Не ходи на занятия, возвращайся скорее, чем скорее, тем лучше.  

— Что случилось? — Я сразу насторожился.  

— Моя мама хочет с тобой поговорить. Она в хорошем настроении последние пару дней. Я беспокоюсь, что это твой последний шанс.  

— Не могу, преподаватель учит писать сочинения. Ты же знаешь, какой плохой у меня письменный английский.  

— Тогда мне все равно, я все тебе сказала, тогда потом не вини меня в том, что я не стараюсь, если сам упустишь возможность.  

— Давай договоримся. Подумай о долгосрочной перспективе. Может быть, меня примут в Пекинский университет после того, как я послушаю про сочинения. Дай взятку моей теще, я отдам деньги, когда вернусь.  

— Хорошо, я попробую сделать так, чтоб мама порадовалась еще пару дней. Все, не могу больше говорить, нужно на работу. Бай!  

Яояо послала мне воздушный поцелуй и повесила трубку. Я повесил трубку и посмотрел на Лу Сяодуна, который искал книгу.  

— Ты собираешься заниматься? — спросил я его.  

— Да, почитаю, — подтвердил он.  

Последние пару дней он редко проводил с Шу Юэ. Обычно он лежал в постели один в номере, смотрел телевизор, курил и брал меня на прогулку. Кажется, он отдалился от Шу Юэ. Он знал, что я буду спрашивать о Шу Юэ, поэтому, честно сказал:  

— Я ее избегаю, не ругайся, и я не хочу, чтобы меня снова поймали, кто, черт возьми, думал, что такое может случиться. Я обещал вернуть ей две тысячи юаней, но какого хрена я теперь буду платить? Женщины… Ни в коем случае не давай ей привязаться, а то потом прилипнет, даже тумаками с себя не стряхнешь. По правде говоря, я хочу вернуться, эта гребаная жизнь меня достала. Вступительные экзамены в аспирантуру, вступительные экзамены в аспирантуру… — Он швырнул книгу на стол. — Какая к черту аспирантура?!  

— Сяошань умер, — сказал я. — Машина сбила.  

Лу Сяодун резко сел на кровать и прошло довольно много времени прежде, чем он пришел в себя.  

— Правда? Как так взял и умер? Вчера же еще был жив-здоров, сидел тут на корточках смотрел телевизор. — Он некоторое время в трансе смотрел на то место, где Сяошань сидел на корточках, а затем внезапно плюхнул сумку мне на кровать: — Вступительные экзамены в аспирантуру! Да ну их на хрен! — Он упал навзничь на кровать, нащупывая портсигар, и собирался снова закурить.  

Поедем!  

Я снова пришел в номер 314, Сяоцай уже проснулась, причесалась и сидела перед кроватью, ожидая меня. Она спросила, что случилось. Я сказал, что ничего особенного, просто кое-что произошло, и мне нужно вернуться как можно скорее. Я не знаю, почему не сказал, что меня попросила вернуться моя девушка Яояо. Я вообще никогда не упоминал Яояо при Сяоцай и даже не говорил, что у меня есть девушка.  

— Ты уезжаешь? — спросила она меня, вставая. — Когда?  

— Пока нет. Но уже скоро. Мне осталось учиться всего три дня.  

Она уставилась на меня в упор, руки, висевшие вдоль тела, усиленно дрожали, лицо постепенно краснело. Примерно через полминуты она внезапно метнулась ко мне и остановилась, едва не запрыгнув на меня.  

— Забери меня, — сказала она, заикаясь от волнения. — Я поеду за тобой, куда бы ты ни отправился.  

Женскому решению в отличие от мужского не нужно ходить по кругу, словно осел, что тащит жернов, и ее решение меня шокировало. Теперь была моя очередь смотреть на нее в упор.  

— То, что я сказала, правда, я так решила, — проговорила она даже взволнованно. — Увези меня, я поеду за тобой куда угодно.  

Она не сказала, что я ей нравлюсь, что любит меня. Она еще молода, максимум лет двадцать, она стесняется сказать мужчине: я иду с тобой, потому что люблю тебя, потому что ты мне нравишься. Только когда она приняла решение, я осознал, что она на самом деле еще ребенок, с наивным лицом, полным решимости. Я понял, что у меня проблемы, и попытался улыбнуться ей, как брат.  

— Чепуха, ты знаешь, что такое внешний мир? Ты знаешь, хороший я парень или плохой?  

— Мне все равно. Я знаю, что ты хороший человек! — Она наконец обняла меня. — Пока я тебе нужна, я буду следовать за тобой!  

Это не могло так продолжаться. Я оттолкнул ее и торжественно произнес:  

— Нельзя принимать решения на горячую голову, и впредь так не делай.  

Я попытался усадить ее, но она не далась, обняла меня крепче, на этот раз она плакала, но из-за разбитого сердца. Я ощущал, что моя серьезность бесстыдна и смешна, и я знал, что эта жалкая пошлость, что скрывалась в те дни в тайниках моей души, причинит боль простой девушке.  

— Я знаю, ты меня презираешь, всегда знала. Я живу с Лао Фэном, поэтому ты меня презираешь. Но я ничего не могу поделать, я ничего не знаю, я не смею никуда уйти. Я не умею жить без него. Я знаю, ты меня презираешь. Я ничего не могла изменить, у меня был младший брат, Сяошань — мой родной младший брат, я не могла его бросить. Лао Фэн присвоил меня себе, чем разозлил мою мать до смерти. Он забрал нас с Сяошанем из дома, чтобы заполучить меня навек. Он таскал меня везде, куда он, туда и я, но мне нужно было вырастить Сяошаня. Я знаю, что Сяошань идиот, но он мой брат, мой единственный родственник. Что мне оставалось делать? Сяошань мертв, и у меня нет больше родственников. Он сказал, что раз Сяошань умер, мы получим много денег, и заживем лучше. Я не хочу обменивать Сяошаня на деньги, зачем мне деньги без брата? Я не хочу жить с ним. Я не хочу быть с ним. С семнадцати лет он меня себе присвоил. Я с семнадцати лет хотела сбежать, но куда? Что будет с Сяошанем? Я не могла бросить брата голодать на дороге. Сяошань мертв, у меня ничего не осталось, я могу уйти. Забери меня, пожалуйста, я очень хочу уехать с тобой. Я буду делать все, что ты захочешь, я умею готовить, я умею стирать, я могу работать, а еще у нас могут быть дети. Я хочу иметь дом, который мне нравится. Пожалуйста, забери меня, умоляю.  

Я ненавидел свои жестокие и спокойные руки, которые оттолкнули Сяоцай, дали ей сесть. Ее зовут Ши Сяоцай, как она и настаивала, а не Фэн Сяоцай, она не хотела иметь с отчимом ничего общего.  

— Успокойся, Сяоцай, — сказал я, заикаясь от удивительного спокойствия, — нельзя слишком легкомысленно относиться к происходящему, тебе нужно сохранять хладнокровие. Как ты думаешь, куда я могу тебя отвезти?  

Она упала боком на кровать, лицом к подушке, и заплакала.  

— Если ты готов увезти меня, я поеду с тобой куда угодно, как бы ни было трудно, я готова. Я знаю, что ты презираешь меня, и все меня презирают за то, что я не чиста, Сяошань со мной не общался и погиб с презрением ко мне.  

Ее плач меня встревожил, как и упоминание о Сяошане. У меня выступили слезы. Я не должен ее огорчать, она и так достаточно несчастна, но что я мог сделать? Я сказал Сяоцай:  

— Не плачь, никто тебя не презирает, в моих глазах ты чистая и хорошая девочка, правда, милая и хорошенькая, не думай всякие глупости.  

Сяоцай перестала плакать:  

— Обещаешь взять меня с собой?  

Я сказал:  

— Дай мне еще подумать.  

Она сразу же обрадовалась, и сквозь слезы проступила улыбка, от которой у меня душа рвалась на части.  

— Я знала, что ты заберешь меня, — она застенчиво уткнулась лицом мне в грудь. — Ты знаешь, что ты мне нравишься, и я тебе тоже, не так ли?  

Я промычал в ответ что-то неопределенное. А что еще я мог сказать?  

В полдень я пригласил Сяоцай в KFC на обед. Она никогда не была в KFC, ничего не знала и соглашалась со всем, что я предлагал. Время от времени я оглядывался на нее, пока заказывал еду и напитки, она тихо сидела, положив руки на колени, и спокойно улыбалась, совсем, как Яояо, от обеих улыбок у меня колотилось сердце. Разница в том, что при виде улыбки Яояо я расслаблялся, а улыбка Сяоцай вызывала гнетущее чувство, поскольку я ощущал тяжесть жизни и мучительное одиночество. Я не вру, я стоял перед кассиршей с искренними, но бесполезными слезами. Я накупил кучу всего, все, что было в меню KFC, чтобы Сяоцай попробовала. Она не ела с тех пор, как узнала о смерти Сяошаня.  

Во время обеда я не смел взглянуть на нее, опасаясь увидеть ее глаза, излучающие любовь и удовлетворение. Этот взгляд как у моей младшей сестренки, как у мамы, конечно, больше всего он напоминал взгляд Яояо. Хотя, может, только у такой девушки, как Сяоцай, могли быть такие глаза. Она все знает, но ничего не понимает. Она очень молода, но уже стара.  

Выйдя из KFC, она подошла ко мне и вдруг смущенно спросила:  

— Я возьму тебя за руку, хорошо?  

Я немного поколебался и слегка приподнял руку, чтобы она могла просунуть свою. Она крепко обхватила мою левую руку и прижалась к ней лицом.  

— Я давно мечтала ходить рука об руку с кем-то другим. — Она заплакала и спросила меня:  

— Скажи мне, это все правда?  

— Правда.  

— Ага, — она энергично кивнула, и это как будто отняло у нее жизненные силы. — Я вернусь и хорошенько высплюсь, а когда проснусь, соберу вещи.  

Я видел много девушек, которые привыкли находиться в обществе и в таком возрасте, как Сяоцай, становятся неузнаваемыми, не угадаешь, о чем они думают и чего хотят. Но Сяоцай другая, ее отличали несколько лет жизни взаперти.  

Когда я вернулся в номер, Лу Сяодун сказал, что полчаса назад звонила Яояо и просила перезвонить, когда я вернусь. Лу Сяодун сказал, что голос у нее был очень счастливым, и это хорошо. Наверное, да, потому что раньше она никогда не разрешала мне звонить ей домой, опасаясь, что трубку снимут родители. Да я и сам не смел звонить, меня пугали холодные лица ее родителей. Я набрал ее номер, к сожалению, трубку взяла мать Яояо, и я скрепя сердце поздоровался с ней: «Здравствуйте, тетя! » Она спросила: «Му Юй, ты в Нанкине? Я хочу с тобой поговорить». В этот момент Яояо выхватила телефон и сказала: «Возвращайся скорее, мама сейчас в хорошем настроении, не так ли? Моя мама послезавтра уезжает на полмесяца в командировку, но хочет поговорить о нас с тобой перед отъездом, так ведь мама? » Я и так понял, что старуха в приподнятом настроении, иначе Яояо не стала бы с ней так разговаривать.  

— Есть шанс? — спросил меня Лу Сяодун. Он гулял все утро, собирался поспать, а потом опять пойти гулять.  

— Надо возвращаться, — сказал я. — Теща велела.  

Я лег, но сразу уснуть не удалось, в голове была каша. И вдруг я решил уехать прямо сейчас. Я спрыгнул с кровати, натянул белье и начал собирать книги и багаж. Лу Сяодун тоже еще не спал.  

Он уже несколько дней не мог уснуть после обеда.  

— Ты чего?  

— Возвращаюсь домой, — сказал я.  

— На занятия не пойдешь?  

— Нет.  

Лу Сяодун ощупью достал сигарету, зажег, но после двух затяжек бросил на пол.  

— И я с тобой.  

Он вскочил и тоже принялся собираться.  

— А как же Шу Юэ?  

— Как-как, каком сверху. Только сейчас и можно свалить, пока она на работе, когда вернется, куда я уеду?  

Вещей у меня было мало, один рюкзак. Я велел Лу Сяодуну не шуметь и прокрался к двери Сяоцай. В комнате было тихо, она счастливо уснула? Я долго мялся перед ее дверью, может быть, надо оставить ей записку, вот только что там написать? Я надеялся, что она проснется прямо сейчас, но еще сильнее надеялся, что она спит крепко. Она не должна была узнать, что после дневного сна мир изменится до неузнаваемости, потому что я твердо знал, как она отреагирует, когда проснется и увидит мир перед собой, а ей суждено видеть все таким, как есть. Лу Сяодун поторопил меня, мол, хватит копаться. Это я-то копаюсь? Мне частенько хочется разрыдаться в голос. Например, сейчас.  

Мы спустились вниз и отдали ключ прикорнувшему сидя на диване Сяо Вэю. Наш отъезд его потряс, поскольку он знал, когда мы планировали съехать и этот день еще не настал. Потирая глаза и позевывая, он сказал:  

— Что ж вы мне раньше не сказали? Я бы раньше счет оформил и вернул бы вам переплату.  

— Не надо. Там за два-три дня, смешные деньги. Лучше на них купи себе сигарет.  

— Ах, как неудобно, — посетовал Сяо Вэй, который не собирался ничего нам возвращать. Он посмотрел на Лу Сяодуна, стоявшего с каменным лицом. — Сяо Лу, и ты уезжаешь? Вместе с Шу Юэ?  

Лу Сяодун холодно ответил:  

— Директор Вэй может закинуть ногу на ногу и дальше спать, не нужно беспокоиться, что снова явится полиция нравов.  

— Сяо Лу, ты все еще сердишься. Но что мне оставалось делать? Закон нельзя просто взять и поменять. Вести бизнес ой как не просто, так что уж простите. И все же — Шу Юэ тоже уезжает?  

— А как это касается директора Вэя? Снова хочешь, чтоб нас полиция повязала? Дождись, когда я приеду в следующий раз.  

Сяо Вэй неловко засмеялся, выглядел он при этом очень самодовольным.  

— Только гляньте на Сяо Лу, нет, ну правда.  

Когда мы вышли, голова закружилась от накала солнечного света, и потребовалось много времени, чтобы устоять на ногах. Тут же полил пот. Пешеходы и машины на улице, казалось, плыли в море света и тепла, а мир казался нереальным. Лу Сяодун посмотрел на меня, жестом показал на такси, и я кивнул. Мы собирались взять такси до вокзала. Когда я сел в крутую тачку, то подумал о Сяоцай, Ши Сяоцай, которая сейчас спала.  

Цицзячжуан  

Мой отец — подлец, хорошо хоть он уже умер. Я положил его прах в гроб и зарыл в землю. Он оставил меня в долгах, как в шелках. Я был должен двадцать три тысячи двадцать четыре юаня и три мао, чертов игрок. Я тоже подлец, отец этим словом ругал меня по телефону, поскольку я не отправил ему деньги вовремя, и он считал, что я сейчас не особо на что-то гожусь. Он обзывал меня подлецом с того самого дня, как я вышел из тюрьмы потрепанным, словно чумная курица.  

Но я вернулся с деньгами, после похорон отца деньги еще оставались, и я решил выплатить его долги. Сын погашает долги отца, а я ему родной сын. Отец умер в самом конце сентября, когда только-только спала жара. Он играл в маджонг с еще несколькими людьми в прокуренной маленькой хибарке, беря кости левой рукой. Когда сам берешь кость, а не используешь ту, что сбросили при предыдущем ходе, то выигрываешь красиво. Он пустил последние остатки разума, чтобы в кратчайшее время сообразить, что на этот раз он может отыграть все деньги, которые проиграл за полмесяца, вся кровь в его теле ударила в голову, а сердце не успело отреагировать. В этот момент кто-то громко крикнул, что нагрянула полиция. Все, кроме отца, схватили свои деньги и убежали. Отец не убежал, он бессвязно крикнул что-то пару раз и повалился на стол для маджонга. Поговаривали, что он умер со страху, испугался, что и вправду появятся полицейские. А мне кажется, он умер на радостях, ведь по крайней мере восемь месяцев так ловко не выигрывал. Его победу в итоге так и не признали. А вот долги мне предстояло за него выплатить.  

Деревенские одолжили мне только пальто. Я надел повседневный черный кожаный пиджак западного кроя, а под него белую рубашку. Да, жарковато, зато похороны отца выглядели пристойно. Я устроил простую церемонию, не стал приглашать музыкантов и обильно угощать гостей, а одолжил стереосистему и весь день пускал грустную музыку из двух больших динамиков. Под аккомпанемент грустной музыки я усадил отца в машину, отвез его в крематорий и вернулся с деревянной урной. Я поставил урну под портрет отца и целый день сидел подле нее. Вечером я решил, что кому-то нужно оплакать отца, поэтому последовал совету двоюродного брата, заплатил сто шестьдесят юаней и попросил девушку из музыкальной труппы исполнить перед урной «Плач по покойнику». Девушка пела с чувством, аж слезы текли по щекам, несколько раз мне даже казалось, что это ее отец скончался. Она горевала так, что у меня тоже слезы навернулись на глаза.  

Гроб был маленький. Я сказал плотнику: мне ж туда не целого человека класть, с руками и ногами, так что сделай самый маленький гроб, какой ты только в жизни видел, чтоб места хватило на две-три урны. Я понес гроб в руках на кладбище. Белая рубашка, черный кожаный пиджак, поскольку в одежде присутствовали два этих цвета, то я сэкономил на траурной одежде. Высыпав последнюю лопату земли на могилу, я отбросил лопату и достал мобильный телефон, чтобы позвонить Ци Шуньфэну. Я сказал: брат Шуньфэн, могу вернуть тебе долг отца. Голос Ци Шуньфэна пах китайскими сигаретами.  

— Через час приходи в сельский комитет, — сказал Ци Шуньфэн. — Только не с пустыми руками.  

Я отправился в сельский комитет с лопатой на левом плече. По дороге на меня все посматривали. Женщины, которые вышли замуж в нашу деревню из других мест, и дети младше десяти лет спрашивали у других, кто я. Они знали, что я сын третьего Ци, но не знали, кто я такой. Вы наверняка понимаете, что я имею в виду. Двенадцать лет назад я уехал, и если сложить все дни, когда я возвращался, то в сумме не будет и половины месяца.  

Когда я вошел в небольшой зал заседаний сельского комитета, Ци Шуньфэн прошептал мне на ухо:  

— Наверняка всю дорогу шел с помпой.  

Разумеется, со времен основания нашей деревеньки при Мин Чэнцзу здесь никто не осмеливался устраивать такие похороны, как я.  

— Но у людей твоих умений и статуса все иначе. — Ци Шуньфэн обратился к десятку людей, сидевших вокруг стола: — Поприветствуйте моего брата Ци Цзиньбу!  

Собравшиеся рассеянно поаплодировали.  

— Я пришел вернуть долг за отца. — Я сунул левую руку в карман.  

Ци Шуньфэн перехватил мою руку.  

— Братец, не торопись. После собрания поговорим.  

Гребаный Ци Шуньфэн мастерски притворяется. Когда он давал отцу в долг под высокие проценты, то не сглаживал ситуацию, да и не был так дружелюбен, когда многократно требовал от отца вернуть долг.  

— Бери у меня в долг и не волнуйся. О каких высоких процентах может идти речь? — говорил он отцу. — Я же заместитель деревенского старосты, а ты мой третий дядюшка!  

Отцу показалось, что слова Ци Шуньфэна не лишены смысла. Своему да и не поможет, тем более заместитель старосты. Племянничек, одолжи мне восемь тысяч. Много? Так это третий дядюшка еще хочет выпить винца.  

Обычно отец придерживался равновесия между победой и проигрышем, но каким-то образом восемь тысяч превратились в двадцать три тысячи двадцать четыре юаня и три мао. Отец отыскал договор займа и еще раз внимательно изучил, ох сколько же мелких подпунктов в витиеватых условиях. Договор скреплен оттисками ладоней.  

— Сделаю только одно заявление: я очень уверен в строительстве нашей деревни Цицзячжуан, — сказал Ци Шуньфэн, открывая новую мягкую пачку «Чжунхуа» и левой рукой выдвигая целый ряд сигарет. — Я очень надеюсь лучше служить местным жителям. А изберут ли меня на пост старосты деревни или нет, не самое главное. Разумеется, чтобы добиться еще больших материальных благ для пожилых и для молодых, у меня должна быть такая программа!  

Участники собрания переглянулись, а потом одолжили друг у друга огоньку и закурили.  

— Братец Цзиньбу меня поддерживает! — продолжал Ци Шуньфэн. — Моего брата вы все, разумеется, знаете. Достойный сын третьего дядюшки. Сейчас у него дома его все называют гендиректором Ци. Активов у него десятки миллионов юаней, он владеет фирмой по переработке морепродуктов, так ведь, братец? Только гляньте на его одежду! Вы наверняка помните, что в детстве Цзиньбу был белокожим, даже пиписька и та белая, а сейчас кожа вон какая бронзовая. Так загорают только богачи по телику, называется «принимать солнечные ванны». Мужики в плавках и тетки с большими сиськами лежат на пляже на золотистом морском берегу и жарятся на солнышке. Получают ультрафиолетовое излучение. Фотосинтез и все такое. Братец Цзиньбу, ты же приехал, чтобы меня поддержать?  

Я медленно сунул левую руку в карман.  

— Я приехал отдать долг за отца. — Я ждал, что он снова остановит мою руку.  

Но гребаный Ци Шуньфэн не остановил. Я растерялся. Денег было недостаточно. Даже если бы я устроил самые простые похороны, все равно осталось бы недостаточно денег. Ци Шуньфэн — просто зверь, причем не первый день. Он знал, что мой отец — сволочь, поэтому настоял, чтобы одолжить ему денег. Он знал, что мой отец — сволочь, поэтому хитростью так взвинтил проценты. И ничего, что он родственник, он жесток и по отношению к собственным родителям. Он умеет влиять на толпу и с детства был заводилой среди мальчишек. Ци Шуньфэн еще и пятый класс не успел окончить, как уже возглавил шайку, вместе с которой, вооружившись маленьким топориком, ходил незаконно вырубать сосновый лес на восточном краю деревни. Он сказал, что у меня пиписька была белая, это правда, а сейчас потемнела. Он со своей сворой головорезов преградил мне путь и силой заставил снять штаны и продемонстрировать им, а не то грозился отчикать мне мое хозяйство, хоть белое, хоть черное. А мне в ту пору было уже двенадцать. Только подумайте, мимо проходила еще целая куча моих одноклассниц. Проблема в том, что я взял да и правда снял штаны. Они так ржали, что повалились на землю носом прямо в собачье дерьмо. Из-за него я всю жизнь думал, что белый член иметь стыдно. Гребаный Ци Шуньфэн в последние годы пошел в гору, он с группой своих прихвостней с топориками, которые следовали за ним по пятам, подмял под себя всю скупку зерна в окрестных деревнях. Он являлся к тебе в дом, не торговался, просто называл цену, а потом у кого-нибудь из его приспешников за спиной очень вовремя начинало свербеть горло, он кашлял пару раз, а потом еще пару раз, и ты уже говорил: цена справедливая, по рукам. Сейчас людей, занимающихся земледелием, стало меньше, молодые люди уезжают из деревни на заработки, и он начал скупать землю. Все равно вы столько земли не обработаете, продайте мне пару му, цена такая-то. Он протягивал левую руку и потирал кончики пальцев в зависимости от своего настроения. На этих участках он выращивал пшеницу, фрукты, разводил кур или втридорога перепродавал участки приезжим, которые обустраивали там теплицы. Без лишних слов Ци Шуньфэн стал известным лидером по обогащению в нашем поселке. Говорят, что глава поселкового комитета во время собрания назвал его имя во время встречи, мол, у нас в Цицзячжуане товарищ Ци Шуньфэн главный по обогащению. Если вы встанете в любом уголке Цицзячжуана и посмотрите вверх, то самым высоким зданием будет дом Ци Шуньфэна. Вот же сволочь.  

Я тоже сволочь. После того, как я вышел из тюрьмы, то был действительно подавлен. Хоть и провел там всего два года. Два года — это еще не вся жизнь. На самом деле я всего-то сделал три ходки, в общей сложности шесть седанов «Хёндэ», и был всего-то помощником капитана. Когда рыболовецкое судно проплывает вблизи Южной Кореи и Японии, у тебя начинает сосать под ложечкой. Если контрабандой провезти автомобиль, то можно получить несколько десятков тысяч. Побратим спросил меня: «Братец, мы с тобой займемся контрабандой? ». Я согласился. Он был капитаном корабля, и я послушался начальника. В тот момент у меня и правда было много денег. Начальник меня не обижал. Он вообще не обижал меня с тех пор, как я встретил его впервые в рыбацком порту. В тот момент я зарабатывал на жизнь, ходя на рыбацких лодках, и научился ими управлять. Моим третьим работодателем был мой начальник. Потом мы вместе сели. Когда шестой седан «Хёндэ» выехал наружу, нас окружили полицейские, словно бы договорились нас встретить. «Сиделец» — табуированное слово, все равно, что «перевернул лодку», обычно таких не нанимают.  

Я мог только снова начать с простого матроса типа чернорабочего. На морском ветру моя кожа потемнела, включая и «хозяйство».  

Я вытащил деньги со словами:  

— Вот пять тысяч.  

Я хотел залезть и во второй карман, но Ци Шуньфэн левой рукой остановил меня.  

Подобно королю азартных игр в гонконгском фильме об азартных играх, он сложил банкноты в пятьдесят юаней розовым веером, затем хлопнул себя по руке и снова сложил стопкой. Такой же аккуратной, как та, что я дал ему. Он схватил пачку, дважды ударил боковой стороной об стол для переговоров и подтолкнул к Чжу Цянфану справа от себя.  

— Дядюшка, я вас очень задержал. Очень сожалею, — сказал он. — Пора ужинать. Давайте купим бутылку вина и разопьем. Если хотите мясо, то купите половину цзиня свиной головы. А пока расходимся. Вся надежда на вас, мужики!  

Он, не обращая внимания на их притворные отказы, вывел меня из зала. Я сунул руку в другой карман, но Ци Шуньфэн остановил меня.  

— Еще есть, — сказал я.  

— Неужели я не знаю, сколько мне должны денег? — сказал он. — Посиди тут и покури. Через пятнадцать минут позвонишь мне.  

Ци Шуньфэн двинулся на запад, свернул за угол и скрылся из вида в южном направлении. Через пятнадцать минут я позвонил ему на мобильный.  

— Дом Ду Шэнли, — сказал он по телефону, обдав запахом китайских сигарет, — Ду Шэнли. Приходи.  

Семья Ду Шэнли построила большой дом, но если бы не его жена, которая стояла на стреме всякий раз, когда он шел работать в поле, я бы никогда не подумал, что Ду Шэнли сможет поселиться в таком большом доме. Как и мой отец, он был заядлым игроком. Девять человек расселись на краешке кровати, стульях и трехногой табуретке, но все равно гостиная казалась совершенно пустой. Всю остальную мебель Ду Шэнли проиграл. За пятьдесят лет он ни разу не наполнил свой дом победами.  

Я поздоровался с соседями кивком головы.  

— Ты ко мне по делу, братец Цзиньбу? — Ци Шуньфэн дал мне сигаретку.  

— Вернуть долг за моего отца.  

— Ой, да я уже и забыл, что давал в долг третьему дядюшке, — сказал он. — Сколько там? Да неважно, сколько, отдай половину и хватит. А вторую половину я почтением преподнесу третьему дядюшке. — Он прикурил с помощью зажигалки с защитой от ветра, а потом переложил зажигалку из правой руки в левую. — Все, кто тут собрались, задолжали мне немного. Деньги штука такая, рождаешься без них и в могилу с собой не заберешь. Но я ж на самом деле вовсе не собирался заламывать цены, просто хотел помочь немного, когда у людей туго с деньгами. Не буду ходить вокруг да около, братец Цзиньбу как раз хороший пример, всем, кто поддерживает меня, Шэньфэна, долг сокращается вдвое.  

— Братец Шуньфэн очень великодушен, — я как раз залез в карман за оставшимися четырьмя тысячами юаней, но прежде, чем вытащить руку, пальцы разжались, и семь или восемь купюр остались в кармане. Три с чем-то тысячи я передал Шуньфэну. — От имени отца благодарю тебя.  

Ци Шуньфэн через нос издал два коротких смешка и сказал:  

— Рад помочь!  

Ду Шэнли сказал:  

— А я должен девять тысяч двести.  

Еще один человек сказал:  

— А я шесть тысяч семьсот.  

Третий сказал:  

— А я тринадцать тысяч.  

Ци Шуньфэн отмахнулся.  

— Завтра после голосования и рассчитаемся. Братец Цзиньбу с таким трудом вернулся, нам с ним надо хорошенько выпить. Желаю всем обогащения!  

Когда мы вышли из дома Ду Шэнли, я спросил:  

— И сколько еще таких встреч? Я же только завтра уезжаю.  

— Две.  

— Но у меня больше денег нет.  

Ци Шуньфэн остановился и пристально посмотрел на меня, криво улыбнулся так, что уголок губ опустился.  

— Цзиньбу, а у тебя, мать твою, башка хорошо варит, ты у меня деньги вымогать вздумал?  

— Всего лишь помогаю тебе в делах, — ответил я и через карман пощупал несколько оставшихся купюр.  

Нельзя же было не оставить себе денег даже на то, чтоб на автобусе уехать из Цицзячжуана. Я планировал на эти деньги устроить достойные похороны своему отцу, но когда приехал в деревню и увидел Ци Шуньфэна, то сразу понял, что должен их вернуть во что бы то ни стало, все что есть. Он мне сказал, что в древних сказаниях говорится, что монах после смерти храм с собой не заберет. В этих словах скрыт глубокий смысл. Когда он по телефону известил меня о смерти отца, то не забыл настойчиво напомнить, чтоб я привез все деньги, которые отец задолжал, до последнего юаня. Я шел в сторону дома и оглядывался по сторонам. Мой отец не смог воспитать хорошего сына, зато он был очень прозорлив и построил дом в самом центре деревни, лучшего места не найти. Когда отец обзывал меня сволочью, то заодно утешал себя: «Хорошо хоть у меня есть хороший дом из двух комнат, иначе на что мне надеяться, имея такого-то сына». Даже если думать не головой, а коленкой, то все равно додумаешься, что этот дом, да еще в таком месте, будет с течением времени только дорожать. Но чтобы позлить Ци Шуньфэна, можно начать разбирать по одному кирпичику, по одной черепице в день, пока он не сравняется с землей, а потом даже и ровной земли не останется. Я решил устроить похороны, которых никто никогда не видывал. Отец был подлецом, но вынужден сказать: пап, вынужден тебя обидеть.  

— Если бы не знал, что ты в месяц на сушу сходишь всего на пару-тройку дней, то решил бы, что ты себя выдаешь за кого-то другого. Третий дядюшка целыми днями бессвязно лопотал, мол, ты живешь красиво. А я-то ему не верил. Он такой трус, неужто осмелился бы мне не отдать деньги, если бы ты ему их давал? — продолжал говорить гребаный Ци Шуньфэн.  

Порой в море кормят невкусно, например, в моей нынешней ситуации. Но я твердо верю, что жизнь еще наладится. А еще я верю, что вонючая сука, которая, узнав, что мне предстоит сидеть два года, тут же обчистила мои сберегательные книжки и банковские карты, однажды рано или поздно вернется, чтобы покорно завязывать мне шнурки. Хочу, чтобы это была именно она, другие женщины как ни хороши, но ей и в подметки не годятся. Я не верю в злые силы. Это одна из причин, по которой отец на меня ругался, мол, тетка тебя развела. Когда я вышел из тюрьмы, то отрезал себе верхнюю фалангу мизинца на правой руке, чтобы это запомнить. Так же, как когда меня заставили снять штаны и продемонстрировать свое «хозяйство», я тут же решил покинуть Цицзячжуан. Из-за отсутствия половины пальца я постепенно привык пользоваться левой рукой, превратив себя в левшу. Мой отец тоже левша, и он суеверно считал, что ему повезет, если тянуть кости левой рукой.  

Несколько сот юаней в кармане, дом посреди деревни и умение пользоваться левой рукой, которое я сам в себе воспитал — вот и все мое имущество.  

— Правда можно отдать половину?  

— Братец, когда я встану на ноги, обо всем договоримся.  

Я решил подыграть Ци Шуньфэну. Мы отправились в дом в северо-западном углу Цицзячжуана, где собрались серьезные жители деревни, готовые выслушать политическую программу кандидата в старосты. На мне черная кожаная куртка и белая рубашка, у меня модный оттенок кожи, загорелый от морского бриза, и я устроил беспрецедентные похороны. Мало кто знает, чем я занимался все эти годы. Я вполне мог сойти за генерального директора Ци или даже за генерального директора Ци, который намерен облагодетельствовать родную деревню. Прежде чем войти, Ци Шуньфэн сунул мне в карман три с лишним тысячи.  

— Чтобы показать свою искреннюю готовность служить Цицзячжуану и продемонстрировать способности строить будущее Цицзячжуана, я с искренними намерениями пригласил своего брата Ци Цзиньбу. Пусть третий дядя покоится с миром в небесной обители, — сказал Ци Шуньфэн. — Братец Цзиньбу — большой начальник, генеральный директор и председатель правления, планирует построить в деревне развлекательный центр. Братец Цзиньбу готов сотрудничать только со мной. Как говорится, при ловле тигра полагайся на помощь родных братьев, а в сражении будь со своим войском, это и стар, и млад понимает. Братец Цзиньбу, что скажешь?  

— Я поддерживаю брата Шуньфэна. Нам нужен такой умный, страстный и деятельный человек, как Шуньфэн. В этот раз я вернулся домой в спешке, родная деревня очень сильно изменилась в лучшую сторону. Развлекательный центр — это лишь первый шаг, дальше будем обсуждать с братом Шунфэном. — Я порылся в кармане, пальцы снова расслабились, на этот раз на обеденный стол хозяев я выложил не более тридцати купюр. — Извините, я не ношу с собой столько наличных, просто хотел показать искренность своих помыслов. Предложите несколько вариантов названий для развлекательного центра, а кто придумает самое лучшее, тот и получит деньги.  

В комнате все заволновались. Нет ничего лучше денег. Для собравшихся тот, кто мог привлечь в деревню деньги, чтобы все зажили лучше, тот и служит народу. Ци Шуньфэн остался очень доволен.  

Дальше я вместе с Ци Шуньфэном сходил на два мероприятия. На самом деле даже на три. Ужин вечером был самым важным. А что касается первых двух мероприятий, то на одном я изображал почтительного скорбящего сына, который от имени отца проводил церемонию освобождения от долга, а на втором кричащего и плачущего богача, который хочет сотрудничать с заместителем старосты Ци, и в целом мире никому-то я не верю, кроме Ци Шуньфэна. Третье мероприятие я заслужил, поскольку мы мотались весь вечер, стемнеть успело, и я дико проголодался. Оставшиеся четыре тысячи вынимались из кармана и клались обратно, стоило лишь гребаному Ци Шуньфэну завидеть дверь. Он невзначай хлопал меня левой рукой по карману. Но я ужасно проголодался, хотел пропустить по стаканчику, я это заслужил. Ци Шуньфэн потрепал меня по макушке, мол, без проблем, скоро пойдем в ресторан, еще чуток потрудись.  

Во время застолья я играл те роли, которые уже исполнял ранее, но без указки Ци Шуньфэна. Согласно задумке Ци Шуньфэна завтрашние выборы будут тайным голосованием, и сегодня вечером нужно, чтобы у нескольких важных жителей деревни, которые пока не определились, отлегло от сердца. Мое представление было достаточно успешным. Даже если бы я помалкивал, мой внешний вид и экстравагантные похороны говорили сами за себя. «Тяжеловесы» все доводят до крайности, взять, к примеру, похороны, они могут быть экстравагантными до вульгарности или простыми до изысканности. Я сказал:  

— Чтобы выразить свою полную поддержку брату Шуньфэну, я решил отложить отъезд. Завтра, как житель деревни Цицзячжуан, я лично торжественно отдам голос за брата Шуньфэна. На протяжении многих лет мои дяди, братья и сестры, и брат Шуньфэн заботились о моем отце. Чтобы выразить свою благодарность, я хотел бы поднять за тебя еще несколько рюмок и напиться до опьянения.  

Я действительно напился. По дороге домой я три раза упал. Дважды я лежал на земле и чувствовал под собой острые камни, а звезды сияли на словно бы только что вымытом небе, мне стало грустно, и я заплакал. Когда я получил известие о смерти отца, один парень, который вместе со мной служил на корабле, посоветовал:  

— Надень свою лучшую одежду. Оденься прилично.  

Жить нелегко, они правы. Придя домой, я завалился на кровать и заснул, в доме было пусто, и я даже разуваться не стал. На следующее утро меня разбудил звук горна, а по радио из сельского комитета объявили, что вот-вот начнется церемония голосования. Я умылся, аккуратно причесался, отряхнул пыль с брюк и ботинок и пошел в комитет. Сегодня было прохладнее, чем вчера.  

Совершеннолетние жители рассредоточились на открытой площадке перед деревней. Трибуна была покрыта красной тканью, и председатель поселкового комитета лично приехал проконтролировать процесс. Ци Шуньфэн как паинька сидел на трибуне через один стул от председателя Се Дина, который буквально через две минуты растерялся. Председатель улыбнулся и кивнул мне, потому что Ци Шуньфэн, оживленно жестикулируя, представил меня. С триумфом вернувшийся на родину братец Ци Цзиньбу. Видя, что председатель даже на расстоянии выказывает мне благосклонность, деревенские начали за спиной тыкать в меня. Я спокойно помахал мэру и Ци Шуньфэну.  

Началось голосование, все в присутствии председателя совали бюллетени с поставленной галочкой в урну. Когда я совал свой бюллетень, то услышал, как председатель смеется. Председатель засмеялся, а за ним и все, кто сидел на трибуне. Засмеялись те, кто сидел на трибуне, засмеялись и деревенские под трибуной. Не знаю, почему. Я посмотрел на Ци Шуньфэна. Гребаный Ци Шуньфэн, побледнев как смерть, не смеялся.  

Началось оглашение результатов. Парень с микрофоном зачитывал имя, а другой на доске ставил отметку. По обе стороны от каждого стояло по наблюдателю. Цицзячжуан — большая деревня, и процесс подсчета голосов затянулся. Председатель отправился в сельский комитет передохнуть. Ци Шуньфэн со свирепым видом подошел ко мне, оттащил в укромный угол и там врезал мне со словами:  

— Мать твою, решил мне палки в колеса вставить, а?  

— Честное слов! Я голосовал за тебя!  

— Посмотри на свой прикид!  

Он схватил меня за плечи, крутанул, и я дважды повернулся вокруг своей оси. Я схватился за полу куртки и повернул голову, насколько мог.  

Черт, в какой-то момент я разорвал куртку, и на спине зияла огромная дыра в окружении брызг грязи. Искусственная кожа не сравнится с настоящей.  

Ци Шуньфэн сунул руку мне в карман за деньгами, и я тут же прижал его ладонь. Сначала мы посмотрели на руки, потом друг другу в глаза.  

Встретились две левые руки.  

— Черт, — сказал я, — ты тоже левша.  

В раю  

1  

Цзыу — мой двоюродный младший брат. Сойдя с поезда, он ждал меня на выходе с вокзала, поставив у ног чемодан на колесиках. Через полчаса я так и не появился, и он подкатил чемодан под экран, чтобы посмотреть новости. После новостей шла бесконечно долгая реклама, а потом беседовали какие-то два никому не известных человека. Они сказали, что цены на недвижимость в Пекине напоминают потерявший контроль аэростат, который при всем желании не может остановиться. Мой брат рассмеялся: на хрена было сюда переселяться, сами виноваты. Потом снова показывали новости. В мире происходила куча событий, о которых он не знал, хорошо, что все это его никак не касалось. Его касался только я. Кроме государственных деятелей и звезд, которых он видел по телевизору, его единственным знакомым в Пекине был я. Мы договорились, что я в десять минут пятого встречу его на выходе с вокзала. Прошло уже три выпуска новостей, Цзыу устал стоять, и когда ощупью нашел сигареты, то обнаружил, что в пачке пусто. Потом ему стало холодно, словно бы с ног до головы окатили холодной водой. Большие часы на здании вокзала пробили семь часов, стемнело, снова начались новости. Цзыу огляделся по сторонам. Фонари, машины, люди, но никаких следов меня. Он немного запаниковал, вытащил записку, сходил к телефону-автомату и второй раз позвонил мне на мобильник. Все еще выключен. Тут он совсем запаниковал и обратился к проходившему мимо дворнику:  

— А вы знаете моего старшего двоюродного брата? Его зовут Чжоу Цзыпин.  

Старик с недоумением покачал головой. Он не понял, что сказал мой двоюродный брат. От волнения тот выпалил вопрос на родном диалекте. Цзыу пришлось старательно свернуть язык колбаской и повторить сказанное на путунхуа. Старик все равно качал головой. Цзыу, внимательно всматриваясь в незнакомые лица проходивших мимо людей, потащил чемодан и потрусил обратно к выходу. Новая группа пассажиров, вышедших из поезда, промчалась мимо мощной толпой, но меня по-прежнему не было. Цзыу готов был разрыдаться.  

Это случилось два года назад. Мой младший двоюродный брат впервые приехал в Пекин и искал у меня убежище. В тот вечер он мотался туда-сюда между выходом из вокзала и экраном, пока экран не потух, на привокзальной площади кроме нескольких человек, которых можно было с легкостью пересчитать, по ветру носились лишь с десяток пластиковых пакетов. Цзыу достал из чемодана куртку, надел ее, сел на чемодан и уснул. Я так и не пришел. Цзыу проснулся перед рассветом, на экране снова транслировали новости. Дикторша объективным, словно стекло, голосом, сообщила, что в какой-то точке мира как раз идет война, и несколько сотен тысяч человек остались без крыши над головой. Цзыу был покрыт росой, волосы упали на лоб, он почувствовал себя одним из этих нескольких сотен тысяч человек, который, не успев даже увидеться с братом, уже потерял всякие связи с родней. Я его старший двоюродный брат. Он сын моей тетки по отцу.  

Цзыу меня не дождался. В тот день я попал в тюрьму. Когда меня загребла полиция, в кармане лежал наполовину законченный поддельный диплом об окончании Пекинского педагогического университета. Я не успел найти человека, который изготовил бы обложку для диплома. Заказал его мужик средних лет с наполовину лысой головой, который хотел использовать бренд Пекинского педагогического университета в качестве лестницы и взобраться по ней на место заместителя департамента. Я попросил тысячу. Он хотел сторговаться на восьми сотнях, но я отказался. На месте замдепартамента его прибыль будет куда больше тысячи, сколько государственных денег может присвоить замдепартамента? Он согласился. Я очень обрадовался, что выручу больше восьмисот юаней. Я зарабатываю на жизнь, выдавая другим людям фальшивые документы. Моей проблемой в тот день была жадность. С тех пор, как я начал заниматься этим нелегальным бизнесом, я всегда предупреждал себя, что не следует жадничать, нужно останавливаться вовремя. В полдень того дня я действительно искал кого-нибудь, кто мог бы сделать обложку, но был так взволнован, что остановился на надземном переходе между Народным университетом и современным торговым центром, пытаясь найти еще одного заказчика и подзаработать побольше, чтобы вечером закатить пир в честь приезда Цзыу. Мы с ним не выпивали вместе годами.  

И тут я столкнулся с полицией. Даже сигаретку не успел выкурить. На надземном переходе было очень ветрено, я повернулся боком, хотел спрятаться, и с южной стороны на пешеходный мост ступили два человека в больших фуражках. Прятаться было негде, сопротивляться бесполезно, пешеходный мост на высоте в несколько метров, и прыгать я не решился. Некоторыми полицейскими можно восхищаться, они сразу понимают, если ты неблагонадежный гражданин. Меня задержали и тут же из кармана брюк извлекли заготовку для поддельного диплома. Я громко взывал к справедливости и называл себя незаслуженно обиженным, но меня для начала отвезли в участок. Я стиснул зубы, высоко поднял голову и наотрез отказался признавать, что диплом поддельный, я хотел, чтобы мне сделали фальшивый диплом, и эта заготовка — образец, хотел попросить, чтоб мне сделали такой же. Я не мог выложить правду без утайки, развернул все иначе. Они вроде как не поверили, но я упрямо стоял на своем, да и заготовка для подделки не такое уж великое дело, но меня все равно упекли в камеру. В то время Цзыу, стоя под экраном, смотрел новости про землетрясения, цунами, войны, военные перевороты и несметные суммы, которые зарабатывали буквально за ночь.  

В камере сигнала не было. Я думал о том, как сейчас тяжело Цзыу. Он один-одинешенек и не знает, куда идти. Я каждый день переживал о нем. Через пятнадцать дней я вышел, с щетиной на поллица, и помчался на вокзал. С полудня до девяти вечера мне не встретился ни один человек, похожий на Цзыу. Мой младший брат видная фигура, белокожий и широкоплечий, такая внешность мало у кого. Чтобы привлекательная наружность не пропадала зря, работая на уездном стекольном заводе он пару дней помечтал о том, чтоб стать звездой, хотел податься в актеры, но в уездную труппу его не приняли, голос не понравился, стоило ему рот открыть, он словно бы изрыгал листы наждачной бумаги. Пришлось отказаться от этой идеи. Я выкурил на входе две пачки сигарет, а потом устало побрел домой.  

На следующий день я купил подержанный мобильный телефон, мой прошлый потеряли в полиции. Бизнес пришлось начинать с нуля. Я прошел всю дорогу до железнодорожного вокзала и на ходу писал новый номер в углах, надеясь, что его увидит как можно больше клиентов, которые захотят приобрести поддельные документы. Я долго оставался на вокзале, и у меня заболели глаза от сновавших туда-сюда людей, но все же не дождался полудня. Тогда я позвонил тете. Тетя спросила, разве Цзыу не в Пекине, он звонил лишь один раз и спросил мой номер мобильного телефона. Другими словами, Цзыу еще не вернулся. Я продолжил ждать.  

Вокзал — единственное место, где я мог его подождать. Пекин подобен морю, искать Цзыу бесцельно равносильно поискам иголки в стоге сена. Всю следующую неделю, я ошивался рядом с вокзалом, и около четырех часов дня в субботу рядом с выходом появился сгорбленный парень с взлохмаченными волосами, тупо озиравшийся по сторонам, как будто он ждал здесь много лет. Одежда сбилась на сторону, половина пуговиц отлетела, маленький красный рюкзак стал темно-серым от земли. Я осторожно окликнул Цзыу по имени, он внезапно поднял голову, словно собака настороженно поискал глазами, и только когда увидел меня, пустые глаза тут же озарились смыслом. Цзыу, пошатываясь, подбежал ко мне, схватил за руку, из глаз потекли ручьем слезы, губы задрожали, и он лишь через некоторое время смог сказать:  

— Братишка!  

Он плакал и говорил одновременно, наконец-то нашел старшего брата. У меня на душе стало очень тяжело. Брат был куда худее, чем я представлял, складки над веками нависли еще сильнее. Он сказал, что знал, что я наверняка за ним приду, поэтому как только появлялось свободное время около четырех часов приходил к выходу с вокзала. Он приходил много раз и иногда поглядывал, когда пересекал площадь.  

— А где ты жил? — спросил я.  

— Где придется. Где мог прилечь, там и оставался.  

— А чемодан где?  

— В гостинице, — ответил Цзыу. — У меня не было денег снять комнату, и хозяин меня выставил. Чемодан остался там. — Мы как раз проходили мимо маленького ресторанчика. Цзыу сглотнул слюну и сказал: — Братишка, я хочу поесть тушеное мясо в соевом соусе.  

Хорошо, давай поедим. У Цзыу желудок просто ссохся, он один съел целую миску тушеного мяса, из угла рта постоянно стекал жирный соус, отчего меня подташнивало. Когда мы доели, то отправились в гостиницу, где жил Цзыу. Гостиницу держала пожилая супружеская чета, комнаты были наверху и в подвале. Цзыу жил в самой дешевой комнате в подвале. В комнате стояли четыре двухъярусные кровати, Цзыу спал на верхней кровати в северо-восточном углу. Хозяйка закричала, увидев Цзыу:  

— Ну-ка, деньги давай! Старик, этот недоносок приперся!  

— Что?! — заорал хозяин гостиницы из другой комнаты. — Как он посмел заявиться?!  

Цзыу собирался спрятаться за мной, но я взял его за плечо. У меня есть деньги. У хозяина было худое лицо, он схватил засаленный гроссбух и сунул мне под нос. Пятьсот. Для Цзыу это большая сумма. Когда я заплатил деньги, все уладилось. Мы ушли с чемоданом. Цзыу сказал, что ненавидит всех их до смерти. Я спросил: кого именно. Он ответил, что всех ненавидит. Хозяина гостиницы, хозяйку, здание, дорогу, магазин, машину, даже гуляющих людей и редкие деревья на обочине.  

Я понимал: когда некуда идти, тебе кажется, что весь мир — враг. У меня такие дни бывали чаще, чем у него. Проходя по подземному ходу, он указал на сумасшедшего, лежащего в углу, и сказал мне, что на днях там было его место. Я схватил его за плечи, он же мой младший брат. Мой двоюродный младший брат Цзыу.  

Цзыу сказал, что если ему не удавалось время от времени найти подработку в виде продажи газет, то приходилось просить милостыню.  

Он всю дорогу плелся за мной. Когда он прибыл в квартиру, которую я арендовал в районе Сиюань, он сел на мою кровать и глубоко вздохнул:  

— Черт, я перепугался до смерти!  

Он сказал, что Пекин слишком огромный, и куда бы он ни отправился в эти дни, то всегда думал о том, как вернуться на вокзал, боялся заблудиться.  

2  

На утреннем рынке я купил раскладушку, и Цзыу поселился у меня. Он впервые приехал в Пекин, и я провел ему простенькую экскурсию. Если вдруг ко мне приходили клиенты, то я наставлял его, что делать.  

На самом деле изготавливать поддельные документы очень просто, если зрение нормальное, то никаких проблем не возникает. Обычная процедура такова: я даю маленькие рекламные объявления, жду, пока клиент сам ко мне придет, или прямо на улице нахожу себе клиентов. Как вижу подозрительного типа на улице, так спрашиваю: господин, поддельные документы интересуют? Дипломы, водительские права, пропуска, паспорт, все, что угодно, есть. Встречаемся взглядом и ищем укромное местечко, чтобы поторговаться. Клиент должен внести небольшой залог, а потом я в соответствии с его требованиями иду в типографию и на маленькую фабрику, и в итоге передаю заказ. Если что-то реально сложное, что я сам не могу сделать, то обращаюсь за помощью.  

Это крупные бизнесмены, и они могут подделать все, что вы можете придумать. Я за такие заказы не берусь, не хочу замахиваться на что-то слишком большое, как говорится, ночь длинна и снов много, положение может ухудшиться, а когда задействовано слишком много людей, то нельзя ручаться, какое именно звено выйдет из строя, это еще похлеще, чем проблемы с глазами. Поэтому я по мере сил делаю все, что могу сделать, начиная от приема заказа и до производства, и берусь лишь за небольшие дела. Мне кажется, это необходимая добродетель для тех, кто изготавливает фальшивки. Если я не могу каждый день зарабатывать большие суммы, так неужели не могу заработать небольшие?  

В те дни я без конца рассказывал Цзыу про Пекин. Пекин очень сложный, слишком большой, транспортное сообщение не ахти какое удобное, поэтому я взял его посмотреть на места в районе Хайдянь, такие как Пекинский университет, университет Цинхуа, Народный университет, Пекинский университет иностранных языков, Университет национальных меньшинств, Столичный педагогический университет, Кремниевая долина, торговый центр «Шуанъань» и так далее, все это точки, где я часто вел свою деятельность. А еще я неустанно вкладывал брату один принцип: не жадничай. Если вы жадны до чего-то плохого, то надо полностью посвятить этому себя. Я живой тому пример. Цзыу энергично кивал. Мы сделали круг, Цзыу сказал, что ему стало намного легче, и он уже не так боится. Жадность может все сгубить, если испугаешься, то тоже ничего не получится. У моего младшего двоюродного брата башка хорошо варит.  

У моего брата всегда башка хорошо варила, а поскольку он слишком хорошо соображает, то у него ничего не получается. У меня тоже ничего не получается, это само собой разумеется, но я-то знаю, что я посредственный, а Цзыу не такой. Когда он был ребенком и учился, тетя за полмесяца до семестрового экзамена пообещала, что купит ему то и се, если только он хорошо сдаст экзамен. Он наверняка войдет в тройку лучших после десяти с лишним дней ударной подготовки. Если бы тетушка-искусительница забыла бы, то он, наверное, был бы в тройке с конца. Все учителя говорили, что Чэнь Цзыу — странный мальчик, оценки, как мотня на штанах старика, можно выше подтянуть, можно ниже, очень подвижные. Мало-помалу подкупы тетушки перестали его стимулировать, он стал учиться в том темпе, в котором хотел, разленился, начал пить и курить, но был не из хулиганов, которые постоянно дерутся, так что из-под палки поступил-таки в телевизионный университет. Провалял там два года дурака, а, получив диплом, пошел работать на уездный стекольный завод. По тем временам неплохое местечко, в нашем уезде стекольный завод считался крупным предприятием, но директор сбежал с кучей денег. Остальные держались и говорили, мол, сколько проработают, столько проработают.  

Его перевели из производственного цеха в помывочный, где нужно было ополаскивать бутылки в чистой воде. Большой бассейн с водой, целая куча стеклянных бутылок, которые со страшным грохотом мыли. Там работала толпа старух. Старухи целыми днями над ним подшучивали, и все шутки пошлые, ниже пояса, Цзыу неоднократно просил, чтоб его перевели обратно. Руководитель ответил, что цех полон, так что придется обижаться, сидя на краю бассейна. Цзыу взбеленился, отбил дно у бутылки и угрожал острой «розочкой» руководителю. Разве ж так можно? Если бы заявили в полицию, то признали бы преступлением, Цзыу не мог больше здесь оставаться, взял да и попросту уволился, вспомнив, что хотел тусоваться со мной.  

К нам в Пекин много кто едет тусоваться, говорят, что деньги тут легко заработать, можно нагнуться и из-под ног подобрать. Все называли это «сбежать в Пекин», а конкретные люди, которые клепали поддельные документы, занимались мелким бизнесом и всякими странными делами, назывались «сбежавшими в Пекин». Вот я такой «сбежавший», и Цзыу тоже.  

Место, где мы жили, было не слишком-то хорошим. Но, что поделать, в Пекине жилье стоит запредельно дорого. Я снимал одну комнату в полуразрушенном дворике, и там нет ничего, кроме нескольких предметов простой мебели. Поскольку комнатка маленькая, то чтобы поставить еще одну кровать, пришлось выдвинуть наружу ветхий письменный стол. В остальных комнатах жили еще один производитель фальшивок, торговый агент, который чуть ли не ежедневно ездил в командировки, и мастер, ремонтирующий велосипеды. У Лао Те, чинившего велосипеды, толстая физиономия, усы, которые аккурат дорастают до подбородка, словно тот самый перфоманс, о котором часто говорят по телевизору. Когда Цзыу первый раз увидел его, то сказал мне, что этот парень внешне необычный. Инструменты, которыми он пользуется для ремонта велосипедов, лежат в двух больших корзинах, сваренных из железных прутьев, и корзины висят по обе стороны от багажного сиденья велосипеда. Самое интересное, что Лао Те, как по мановению волшебной палочки, каждый день уезжает на одном велосипеде, а возвращается на другом. На самом деле я почти не общаюсь с другими соседями, контактирую только с братцем Вэнем, который тоже изготавливает поддельные документы. Они между собой тоже не общаются, только кивают при встрече. Мы с Вэнем оба бездельники, потому что подделка документов — не тяжкий труд, так что каждый день непонятно, куда девать время. Братец Вэнь приехал из провинции Хубэй, по любому поводу любит выдать чуть что пару отрывков из хэнаньской оперы. Немного странно, когда уроженец Хубэй поет хэнаньскую оперу. Когда нет никаких дел, я прошу его спеть, хотя на самом деле мне не нравится.  

Но я всегда ищу себе какое-нибудь занятие. Слушая оперу, я выглядывал из-за грязной двери, и несколько диких кошек торжественно проходили, задрав хвост, по двору, как почетный караул. Я снова и снова угадывал, кто из них кошка, а кто кот. Братец Вэнь часто вздыхает, что в большом городе так шумно, что люди во дворе не разговаривают друг с другом по полмесяца. Как хорошо было в детстве, можно было с миской риса обойти половину деревни, везде поесть и вернуться все еще с полной миской.  

Я привел к нему в комнату Цзыу и сказал:  

— Это мой младший двоюродный брат. Братец, прошу тебя о нем позаботиться.  

— Твой младший брат — мой младший брат. Пойдем без всяких лишних слов, устроим банкет в честь его приезда.  

Мы отправились в маленький ресторанчик у входа в хутун. Братец Вэнь — старый пройдоха, ему сорок девять лет, и когда он пьет, у него развязывается язык. Братец Вэнь сказал:  

— Братишка Цзыу, послушай меня, если занимаешься тем, чем мы занимаемся, то нужно быть смелым. Смелость, смелость и еще раз смелость, и деньги придут. — Он махнул рукой, как Ленин в октябре.  

Цзыу кивнул и снова посмотрел на меня. Я сказал:  

— Слушай братца Вэня.  

Когда мы вернулись к себе, то я тут же промыл ему мозги, мол, деньги по старшинству вторые, а первый все же человек, самое важное — это безопасность. Излишняя смелость может стоить жизни. Цзыу снова покивал. Судя по виду, все понял.  

3  

Собрав вещи, я начал брать с собой Цзыу на изготовление фальшивок. По вечерам мы часто ходили писать объявления. В то время в нашем деле еще не было удобных отпечатанных визиток на клеящейся основе, в основном все писали от руки в подходящих местах, гелевой ручкой или через трафарет краской из баллончика. На рекламных щитах, на знаках автобусных остановок, на ступенях эстакад и на стенах зданий, я писал везде, где считал это уместным. Текст объявления очень простой, одно слово «документы» плюс контактный телефон. Ночью людей мало, в огромном мире есть чем заняться, но мы не переходили границы дозволенного. Слишком большая огласка вызовет недовольство полиции и городского управления. Если они всерьез начнут вам названивать, то хлопот не оберешься. Не то что сейчас, можно везде расклеивать небольшие объявления, полиция к этому привыкла, не удосуживается позвонить и арестовать вас.  

Цзыу не нравилось пользоваться аэрозольной краской. Из баллончика надо было красить очень быстро. Ему нравилось писать ручкой, причем неторопливо, и почерк у него был лучше моего. Дописав номер телефона, он под настроение мог добавить еще пару предложений, например: Пекин великоват, машины ездят слишком быстро, мать их, я хочу разбогатеть, а ты? Я прочитал и сказал ему: если нравится, то не останавливайся. Он помолчал, а потом внизу еще дописал предложение: условилась со мной прожить жизнь, а сейчас в объятиях другого. Мне стало немного грустно, по предплечью побежали мурашки. Я не издал ни звука. У этого парнишки на сердце очень тяжко.  

Я решил, что у Цзыу талант к этому занятию. Месяц спустя он работал самостоятельно, мы однажды проходили мимо прилавка с печеным сладким картофелем, и Цзыу остановился, чтобы купить огромную сырую картофелину. Мы с продавцом удивились: таких людей немного. Цзыу сказал, что это нам пригодится. Вернувшись домой, он вырезал брусок с квадратным основанием из картофелины с помощью ножа для фруктов, а на нем большую печать, окунул в черную тушь и отпечатал нашу маленькую рекламку на белой бумаге.  

Это и правда настоящее изобретение, которое сразу же повысило эффективность рекламы, наподобие того, как руководитель ставит печать, легонько нажимая на нее. По моим наблюдениям  

Цзыу первым в нашей профессии использовал такую печать для рекламы. Он нашел умельца, который изготовил два оттиска одинакового размера, один для него, один для меня. Теперь, чтобы поставить печать, нужно было в одну руку взять оттиск, а в другую коробочку с черной краской, одна печать за раз. Впоследствии все больше и больше наших «коллег по цеху» вслед за нами стали пользоваться печатями. Цзыу внес свой вклад, но несмотря на появление печати, в кармане Цзыу по-прежнему лежала гелевая ручка, и когда ему приходило в голову, то он заодно писал пару предложений. Это было хобби и привычка, так после еды держат зубочистку во рту не из-за плохого состояния зубов, просто это дает ощущение сытости.  

Люди не нашего круга считают, что изготавливать фальшивки опасно, на самом деле, когда я приехал в Пекин, все было не так серьезно. Старые революционеры говорили, что первые подделки произошли от гравировки печатей. Личные именные печати и печати учреждений законным способом не изготовить. Поскольку юридические печати можно было приобрести только по рыночным ценам, народ особо никуда не рвался, и не было причин взвинчивать цены. Подделка подделке рознь. Если у вас совесть не чиста, вы хотите что-то подменить или всучить фальшивку, как говорится, выдать рыбий глаз за жемчужину, и вы хотите воспользоваться этой печатью, которая на вид совсем как настоящая, но на самом деле подделка, чтобы нажить деньги нечестным путем или сделать какую-то пакость, то придется раскошелиться. Вы платите за собственных демонов и за риск гравировщика. Вырезать частным образом официальные печати незаконно, за это положена статья. Одна официальная печать стоит несколько тысяч. Тот, кто первый начал вырезать поддельную печать, извлек огромную прибыль. Потом мудрые люди подумали, что эту печать можно шлепнуть на бумажку, и бумажка тоже станет фальшивкой, так почему бы заодно не изготовить бумажку, какую хочешь. Например, поддельные официальные документы, приукрашенные табели успеваемости, а еще извещения, акты об оплате, акты проверки качества и так далее. Любые документы. Один листок, два листка, или множество листков, которые становились подделкой когда к ним добавляли торжественную красную пластиковую обложку. Фальшивки хлынули в свет.  

Процесс, конечно, длиннее, чем я рассказываю, отрасль развивалась несколько лет. Конечно, можно еще добавить, что подделки существовали тысячи лет назад, существовали фальшивые императорские указы. Император умер, но куча евнухов специализировалась на таких вещах. Вы правы, но разве я не говорил, что мне плевать на то, что там было в древности. Как бы то ни было, наше дело стало процветать. Производство фальшивок набирало обороты, потому что людям нужно все больше и больше фальшивок. Кто же не хочет получать платежный акт, не тратя денег? Кто не согласится получить докторскую степень, не прочитав ни единой книги?  

Раз есть фальшивки, то есть и те, кто с ними борется, с новыми фальшивками борются определенно круче всех. В самом начале производителям фальшивок постоянно докучали, за ними день-деньской следили парни в фуражках, поэтому приходилось идти на всякие уловки, с первого взгляда понятно, что это противозаконно. Более того всем им приходилось глядеть в оба и держать ухо востро, чуть что не так, тут же пускались наутек. Кроме того приходилось постоянно следить за полицейскими обходами. Количество приезжих зависит от наличия разрешения на временное проживание и внутреннего паспорта, если не сможешь сделать эти документы, то тебя депортируют на малую родину. Условия жизни и работы были довольно суровыми. Многие по неосторожности допускали промах и попадали в тюрьму, кто на три, а кто и на пять лет. Разумеется, риск предполагает сверхприбыли, и наши предшественники разбогатели. Насколько мне известно, большинство первопроходцев, которые начали заниматься фальшивками, стали начальниками, и сами уже не работали, под их началом трудилась большая группа мелких сошек, которые берут на себя все звенья работы: расклейка рекламы, заказы, производство поддельных документов, передача готового товара, это превосходное управление предприятием, настоящая производственная цепочка. Таким образом, деньги можно делать бесконечно.  

Амбициозные начальники могут потратить заработанные деньги, чтобы заняться другим бизнесом, например, недвижимостью или отправиться в Шаньси, чтобы купить небольшую угольную шахту. Возможно все, что угодно, гнаться не за чем, сиди себе дома да денежки считай.  

Сейчас тех, кто занимается нашим делом, стало больше. Мошенники всех мастей приезжают попытать судьбу, типа меня. Печенья раздают все больше, а народу, который его хватает, становится все меньше. Я зарабатываю немного. Разумеется, риски тоже уменьшились, дело обычное. Везде расклеены рекламные объявления, по телевизору и в газетах их называют «городским лишаем», на каждой эстакаде и на каждом повороте к вам пристают с вопросом «нужны документы? » Похоже на то, как с обочины внезапно подскакивает женщина с ребенком и интересуется, не нужна ли порнуха. Когда подобного стало слишком много, то полицейские тоже потеряли интерес. Если всех подряд хватать, то все пекинские изоляторы временного содержания забьются до отказа.  

Это не значит, что риска нет, он есть, но относительно небольшой. Два года назад, через месяц после приезда Цзыу в Пекин, риск был довольно высок, и мы были так напуганы, что несколько дней оставались дома и не осмеливались выходить на улицу. Власти принимали решительные меры, наводили порядок и занимались строительством «духовной цивилизации», во время важных собраний и мероприятий гайки в плане воспитательной работы совсем закручивали, причем делали это периодически. В тот момент как раз с размахом развернули кампанию по облагораживанию облика города, и я не осмеливался расклеивать рекламу где ни попадя. Мы с Цзыу пили неделю в нашей маленькой комнатенке, но решили, что стоит выйти, и сами пошли на улицу за заказами. Братец Вэнь очень смелый, ни дня без дела не сидел, выходил при любых обстоятельствах. Он сказал, что жена и дети в родном городе тянут руку за деньгами, делать нечего, приходилось «топтать улицу». Наши товарищи разговоры с потенциальными клиентами называли «топтанием улицы». Вы наверняка знаете значение этого слова. Короче, мы топтали улицу. Цзыу ходил со мной практиковаться, на самом деле я уже ослабил хватку и позволял ему самому работать, только прикрикивал, если что-то нужно было усовершенствовать. Он умный парень, так что почти все удавалось. Мы «топтали» улицу, кружа по району Хайдянь: на перекрестках, вблизи эстакад, у входов в университетские корпуса. Увидев подозрительного человека, подскакивали с вопросом: «Старик, документы нужны? », при этом мы понижали голос. Мы «топтали» улицы. Наши потенциальные клиенты зачастую сильнее напуганы, чем мы, поэтому мы сразу замечали их подозрительность. Как говорил братец Вэнь, в наши дни боятся не проститутки, а их клиенты. Сказано грубо, но мысль хорошая. Мы «топтали» улицы.  

Благодаря непосредственному общению с клиентами талант Цзыу стал особенно заметен. Он отлично говорил на путунхуа, несмотря на то что всего лишь учился в телеуниверситете, но базовая техника наличествовала. Через месяц он научился выгибать язык колбаской назад и совсем как старый пекинец научился произносить специфические для пекинского диалекта звуки. Образ Цзыу тоже был хорош, в костюме западного кроя без галстука он напоминал жениха. Если нанести на волосы мусс для волос, дать в руки портфель, то он без проблем мог бы под видом белого воротничка из IT-сферы устроиться в Чжунгуаньцунь. Подходит для пиара. Как он говорит, обладает силой притяжения. Притягивает и обладает силой, отлично. Если человеку и правда нужны поддельные документы, то обычно Цзыу не могли отказать. Цена, которую он предлагал, может быть немного выше, но вы подумаете, что оно того стоит. В районе Хайдянь будет трудно найти кого-то, кто выглядит более надежным, чем он, чтобы выдать поддельный сертификат. Вот такой у меня младший двоюродный брат.  

Атмосфера напряженная, но несколько заказов все же удалось взять. Часть денег я отдал Цзыу, чтобы он купил необходимые предметы обихода, одежду, мобильник и так далее, а оставшиеся несколько сот юаней я велел Цзыу отправить домой. Пусть родные успокоятся, что Цзыу правильно сделал, что уволился, и у него в Пекине нет никаких проблем. Моя тетушка всю жизнь прожила в родных местах, раз в год выбирается в город и никогда не бывала в Пекине, она невольно воображает столицу, как место, где люди борются не на жизнь, а на смерть. Город большой, конкуренция более оживленная, человек человеку волк. Отправленные домой деньги скажут тетушке, что, может, тут и пожирают друг друга, но это Цзыу пожирает других, а не наоборот.  

4  

Несколько заказов выполнили удачно, и тут начались проблемы. Причем невесть откуда. Мы с Цзыу неверно оценили ситуацию, решили, что пока ситуация продолжает оставаться напряженной, мы будем идти от победы к победе, не зная поражений, а потом напряжение потихоньку ослабится, и вне всякого сомнения мы будем грести деньги лопатой. Кто же знал, что за нами пристально наблюдают. Однажды днем мы стояли под эстакадой у Дадунмэнь, Цзыу только-только завел разговор с потенциальным клиентом, и тут к нашему клиенту подошел, пошатываясь, какой-то парень в куртке наизнанку и заявил: «Братец, тебе документы нужны? У меня дешевле».  

Вырывать изо рта кусок мяса — это уж слишком, серьезно нарушает нашу профессиональную этику. Цзыу отрезал:  

— У меня дешевле, чем у него.  

— Попробуем? — Парень в куртке наизнанку искоса посмотрел на небо.  

— Без проблем.  

Но клиент повернулся и ушел, замахал руками и сказал, что ничего ему не нужно. Он и так был смущен донельзя, дело-то незаконное. Цзыу дико разозлился, тон его ожесточился:  

— Нарываешься на скандал?  

— На какой еще скандал. Я пытаюсь вести дела. — Парень в куртке наизнанку сунул руки в карманы брюк и, насвистывая, ушел вразвалочку.  

Цзыу рванул за ним, но я его остановил. Терпение, нельзя допустить неприятностей. Этого парня я никогда раньше не видел, не знаю, откуда он взялся. Я утащил Цзыу оттуда, и мы вышли за Южные ворота Пекинского университета. Это тоже хорошее место для нашего бизнеса. Один раз я рядом с Южными воротами взял сразу три заказа, все от важных парней, если не диплом об окончании Пекинского университета, то диплом о присвоении докторской степени. Один парень сначала хотел просто диплом об окончании, я сказал: без проблем, можно и диплом о присвоении докторской степени. Он ответил: тогда давайте и такой тоже, все равно делать. Я сказал: оба диплома Пекинского университета, лучше не бывает. Хорошо хоть выше доктора нет ученой степени, а то он и ее захотел бы. Я нашел чистый участок бордюра и присел выкурить сигарету, Цзыу притворился, что читает газету, чтобы задавать вопросы прохожим, которые казались ему подходящими. Прошел час, все качали головами, некоторые преувеличенно, словно перед ними чумной бог. Около половины пятого Цзыу наконец завел беседу с двумя девушками.  

Сначала они были скрытны и стеснялись говорить. Многие клиенты такие. Зря, мы не руководство и не прокуроры. Через некоторое время Цзыу подозвал меня. Девушки попросили два паспорта Гонконга и Макао и печати из Департамента иммиграции Гонконга. Он не знал, сколько с них брать. Я отвел их в укромное место на обочине дороги у южной стены Пекинского университета.  

— Залог тысяча за каждый документ, — сказал я им, — и еще тысяча за каждый при передаче готового заказа.  

— Две тысячи за документ? — уточнила более пухлая девушка. — Не надо заламывать цену. Мы коренные жительницы Пекина, давно разобрались в ситуации на рынке.  

С таким акцентом, готов биться об заклад, дальше Цзяодунского полуострова не выбраться. Язык не гнется, когда во время разговора они старательно выгибают его назад, то путунхуа получается хуже, чем у меня.  

— Я так и знал, что вас, пекинцев, не обманешь, — сказал я. — Для других залог был бы минимум полторы тысячи.  

Более худенькая девушка сказала:  

— Моя подруга делала сертификат о квалификации бухгалтера всего за четыреста.  

— Вам нужно? Я вам за триста сделаю. — Я передал Цзыу сигарету. — А вот если собрались в Гонконг и Макао, то поскорее успейте сделать заграничный паспорт.  

— Ну, мы же не по-настоящему собирались поехать.  

— Я понимаю, даже если хотите поехать, то по этим паспортам не получится, но я ведь должен сделать их такими реальными, словно вы уже по ним ездили, да? — Я ткнул Цзыу локтем.  

— Девушки, это и так самая низкая цена. Пару дней назад, — сказал Цзыу, многозначительно глядя на меня. — В прошлый вторник. Один начальник бюро получил у нас готовый товар, паспорт Гонконга и Макао, так отдал две с половиной тысячи.  

Мы обо всем договорились, через десять дней должны были отдать заказ. И тут, словно призрак, внезапно материализовался тот самый парень в куртке наизнанку.  

— Девушки, — обратился он к двум девушкам с улыбкой. — А что за документы вам нужны. Я сделаю минимум в два раза дешевле.  

— Черт побери, опять ты приперся! — вспылил Цзыу и толкнул его.  

— А почему я не могу прийти? — Парень в куртке наизнанку одернул куртку. — У тебя свой бизнес, у меня свой, я же к тебе в карман не лезу.  

— Да ты, мать твою, еще хуже делаешь, чем просто по карманам лазать.  

Те две девушки в ужасе забормотали, что передумали делать документы, и потрусили прочь.  

Парень в куртке наизнанку засмеялся, его смех напоминал гусиный гогот.  

— Хочешь драться? Полагаешься на то, что вас больше?  

— Тебе в конце концов чего надо? — Я оттащил Цзыу назад, а сам встал перед парнем в куртке наизнанку.  

— Наш босс сказал, что если хотите тусить в районе Хайдянь, то каждый месяц платите тысячу юаней. А иначе проваливайте!  

— Ты бредишь? Хайдянь что, ваш дом? — спросил Цзыу. — Я погляжу, ты нарываешься, чтоб тебя поколотили? — Он ринулся в драку, пришлось его удерживать, обхватив обеими руками. Потом я заметил, что из квартала наискосок вышли пять или шесть мужиков, одного из которых я знал, это был наш коллега, который тоже промышлял подделками в районе Чжунгуаньцунь. Я почувствовал неладное, схватил Цзыу за руку и рванул прочь. Наверняка нас взяли на заметку. Цзыу их не видел, думал, что парень в куртке наизнанку действует в одиночку, и он один на один сможет его опрокинуть вверх тормашками. Я не успел ничего ему объяснить. Из последних сил я притащил его к входу в Силиконовую долину. Там целые толпы народу, они не посмеют распускать руки, даже если не отстанут от нас.  

— Братец, ты когда стал таким трусливым?  

— Их пятеро или шестеро.  

— Да хоть десять, что с того?! Я, черт побери, его поколочу. Деньги прямо из рук увели. Сорвали нам с тобой заказ.  

— Деньги можно потихоньку заработать, — сказал я. — Они пришли на нас наехать.  

— С какой стати? Братец, только-только что-то началось, нельзя сразу такими трусами становиться.  

— Никакие мы не трусы. — Я снова передал Цзыу сигарету.  

— Мне вот странно, почему они только на нас глаз положили. — Цзыу сердито выпустил колечко дыма.  

— Ничего. — Я похлопал его по спине. — Сегодня рабочий день почти закончился. Давай найдем место выпить. Честно сказать, если бы они нам не сорвали заказ, то я, возможно, и не сумел бы изготовить те два паспорта. — Я никогда не делал пропускных удостоверений на въезд в Гонконг и Макао. Чтоб изготовить подделку, надо сначала найти образец подлинника, а такие документы тяжеловато отыскать.  

— Зачем тогда ты залог попросил?  

— Попробовать. Если бы не нашли, то вернул бы залог.  

— А если не возвращать залог? — внезапно заинтересовался Цзыу. — Так мы ведь потихоньку могли бы разбогатеть?  

— Не придумывай всякой ерунды, — сказал я. — Мы не можем совершать аморальные поступки, нужно думать о репутации. Как говорится, даже воры заботятся о профессиональной этике. Да, у воров тоже есть свой кодекс чести. Мы берем только те деньги, которые нам обещали.  

— Братец, не зазнавайся. Мы всего лишь штампуем поддельные документы.  

— Но тогда нужно соблюдать правила производства поддельных документов.  

Цзыу надулся:  

— Ну, сам следуй правилам.  

После ужина мы вернулись в Сиюань, Цзыу остался дома смотреть телевизор, который я купил на блошином рынке за двести юаней. Я пошел в дом братца Вэня. Двор у нас небольшой. Если дверь открыта, то я из своей комнаты вижу большую часть того, что Вэнь делает у себя. Однажды пасмурным днем лил такой дождь, что на душе стало тоскливо. Я проснулся и смертельно заскучал, наклонил голову и увидел, что братец Вэнь трясет задницей перед дверью, он вдруг обернулся, встал перед дверью голый ниже пояса, и что-то полетело под дождь. Он стоял так с закрытыми глазами и долго наслаждался, прежде чем надеть штаны. Забавно, у этого старикана жизнь играет всеми красками. Когда я шел в туалет, то специально прошел мимо двери и ни с того ни с его спросил:  

— Братец Вэнь, тебе в пасмурный день женщину захотелось?  

Он настороженно выглянул за дверь: дождь едва накрапывал, и следы остались на месте. Он просто посмеялся, мол, сволочь, подшучивать вздумал надо мной? Ни в коем случае, не тигрица, так волчица, но можно и самому. А сам не хочешь? Я улыбнулась и ничего не сказал. С тех пор мои отношения с братцем Вэнем стали более близкими, и он передавал мне много слухов. Я пошел к нему в тот день вечером, чтобы узнать, не случилось ли чего-то в нашем преступном мирке.  

Я рассказал ему про парня в куртке наизнанку.  

Братец Вэнь помедлил с ответом, успев выкурить полсигареты, и сказал:  

— Брат, я знаю твой нрав. Тебе лучше отправиться в другое место, Фэнтай, Сюаньу, Шицзиншань, куда угодно.  

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Для меня Хайдянь — это и есть Пекин, и в других местах я ничего такого не найду. Я несколько раз переезжал за последние два года, но не покидал Хайдянь, я не могу жить без него и не хочу ехать в другие районы. Братец, пожалуйста, объясни хоть в нескольких словах.  

— Даже не спрашивай. Не могу я говорить на эту тему, — сказал братец Вэнь. Он поднял брови, отчего на лбу появились морщины. Однажды в разговоре я заметил, что у него брови домиком. Он ответил, что изначально они такими не были, были ровными и длинными. Когда человек стареет, кожа обвисает и брови тоже. Так что когда он вот так выгнул брови, я понял, что его что-то смущает.  

— Сейчас ведь наш бизнес захирел, а в напряженной ситуации всегда так. Два парня подтянули несколько человек из Фэнтай, сколотили банду и собирают плату за «крышевание». Этому явлению уже несколько сот лет, чтоб ты знал.  

— Но мы же занимаемся одним делом, нельзя самим идти против себя же.  

— Это ты так думаешь. В любой отрасли так. Если дела идут плохо, а зарабатывать нужно. Плата за «крышу» — это определенная сумма. Не станешь платить? Так даже лучше, вали из Хайдяня, оставь его банде, никто же у тебя бизнес не отнимает.  

— Мать твою, что еще за новые веяния? — Я сделал пару кругов по комнате братца Вэня. — А ты?  

— Я согласился. А не то не стал бы на эту тему говорить.  

Братец Вэнь повесил голову между ног. Раньше он всегда говорил: черт побери, мне уже за полтинник, кого мне бояться, кроме полиции?! Хочешь заработать денег, надо хватать все, что можно. А сейчас этот мужик за полтинник повесил башку между колен, а потом поднял ее и сказал:  

— А ты соглашайся. Если переселишься, то еще не понятно, когда сможешь заработать. Как говорится, после переезда нищенствуешь три года.  

— Их всего-то несколько человек, мы можем вместе им противостоять, я не верю, что они могут нас прижать к ногтю.  

Братец Вэнь засучил рукав, на предплечье красовался ярко-фиолетовый кровоподтек. Потом он задрал рубашку, и на ребрах тоже был синяк.  

—Это случилось несколько дней назад, — ска-  

зал он. Его побили, а он и не пикнул. — Нельзя не уступить, жена с детишками ждут денег.  

Его стыд был очевиден, и он склонил голову, ожидая, что я заговорю. Я просто кашлянул и вернулся в свою комнату. Цзыу спросил меня, почему я такой мрачный, неужто призрака встретил. Я сказал «нет» и добавил, что собираюсь пойти завтра в Ихэюань, всего в нескольких шагах отсюда, куда я его не водил до этого. Я просто хотел взять выходной и подумать обо всем. Такого рода вещи раньше никогда не случались.  

— Ладно, ладно, я давно хотел туда сходить, — сказал Цзыу, а потом показал на телевизор. — Брат, посмотри пока, переспит ли эта девушка со своим одноклассником, я пойду пописаю. А то сейчас лопну.  

Туалет находится у входа в хутун. Если рано утром идти туда по-большому, то вам приходилось стоять в длиннющей очереди.  

5  

На следующий день Цзыу заявил, что не пойдет в Летний дворец и хочет купить проигрыватель для компакт-дисков. Он всегда любил слушать странные песни. Когда он начинал напевать рэп, напоминавший бормотание во сне, я ощущал, что мы принадлежим к разным поколениям, хотя я всего на пять лет старше его. После покупки проигрывателя компакт-дисков придется купить и сами диски, он молод, я не пойду, потому что я старше. Иногда я действительно чувствую себя старым, как сейчас, я сомневаюсь. Конечно, я не хочу присоединяться к банде, которая собирает плату за «крышу», это чертовски смешно, но беспокоит во сколько обойдется смена места. Все нужно будет начинать с нуля, а Цзыу только вкусил сладость зарабатывания денег, я надеялся, у него все получится. Я пообещал своим родителям и тете, что у Цзыу дела пойдут все лучше и лучше.  

Я все утро просидел перед телевизором. У нас не было кабельного телевидения, если устанавливать кабельное, то как сказал арендодатель, плата повысится. Так что было всего несколько каналов, я скоротал утро, переключаясь с одного на другой, но ничего не увидел. Цзыу прислал сообщение, что поест в городе, и я залил кипятком пакет лапши быстрого приготовления. До приезда Цзыу я почти каждый день ел такую лапшу. Удобно — когда захотел поесть, тогда и ешь. Но Цзыу такая еда не по душе, и мы стали ходить по ресторанам. Покемарив немного после обеда, я решил выйти оглядеться. У входа во двор увидел, что Лао Те толкает уже не совсем новый незнакомый велосипед. Я спросил у Лао Те, закончился ли у него рабочий день. Лао Те ответил: нет, вернется, и попьем горячего чая. Когда через некоторое время я вышел из общественного туалета, то впереди шел Лао Те со своим большим стеклянным кувшином и чайной чашкой, велосипеда не было.  

У ворот Силиконовой долины всегда толпились люди. Я поискал глазами парня в куртке наизнанку. Его не было. Потом я подумал: в их группировке много народу, вряд ли всегда выпускают вперед парня в куртке наизнанку. Я дошел до дороги около Южных ворот Пекинского университета и увидел только несколько знакомых коллег, судя по всему дела у них шли неплохо. Я торчал на обочине и как обычно спрашивал у прохожих, не нужны ли им документы. Я простоял так до вечера, никто ко мне не прикопался, но никто и не заговорил. Я не взял ни одного заказа. Никому сегодня днем не нужны были фальшивые документы.  

Вечером Цзыу вернулся в Сиюань и выглядел как обычно, если не считать, что в ушах у него были наушники от CD-плеера. Но он вытащил наушник из правого уха и вдруг сказал мне, что хочет разделиться и дальше работать один. Я не понял, он объяснил, что каждый из нас пойдет своей дорогой. Нельзя, разумеется, вообще нечего даже думать об этом. Поговорим об этом через некоторое время.  

— Я уже взял заказ, — он вынул из кармана четыреста юаней. — Это залог. Водительское удостоверение.  

— Цзыу, послушай меня, в последнее время все пошло кувырком. У меня есть деньги, если тебе нужны деньги, то можешь взять у меня.  

— Я не испытываю недостатка в деньгах.  

— Тогда почему ты не можешь подождать?  

— Разве я сказал, что у меня мало денег, а? Просто я хочу контролировать все деньги, которые я зарабатываю, понятно? — На носу Цзыу выступили капли пота. У него с детства так, как заволнуется, так кончик носа потеет.  

— Поговорим об этом через некоторое время. — Я мог только повторить эту фразу. Вдвоем мы в большей безопасности против банды вымогателей, чем каждый в одиночку. Цзыу не понимал, насколько ужасными могут быть последствия этих пустых разборок. В тот год, когда я впервые приехал в Пекин, двое наших «коллег» забили до смерти моего приятеля, штамповавшего фальшивые документы, на том основании, что он украл их бизнес. А тот парень был очень преданным другом. Цзыу только начал, он не понимает.  

— Давай так. Все деньги, которые заработаем, отныне я буду отдавать тебе, сможешь тратить по своему усмотрению.  

— Не нужно. Кто заработал, того и деньги. Я все решил, если ты не согласишься, то я завтра перееду.  

Хорошо. Значит, так тому и быть, я могу лишь пойти на уступки. Он же мой младший двоюродный брат. После этого я вышел за сигаретами, и в одиночестве прогуливался по дороге два часа. Когда вернулся, Цзыу уже уснул, а проигрыватель компакт-дисков продолжал играть. Я вытащил у него наушники, а когда Цзыу переворачивался, то причмокнул несколько раз. В детстве он всегда так, во сне видел, как что-то ест. Тогда ему нравилось играть со мной, а когда он делал что-то плохое, то все валил на меня. Сказал, что это я украл хурму. И что я разбил стекло в соседском дворе. А еще он сказал, что это я потерял пять юаней, а сам потратил эти деньги на игрушечный пистолет. Сначала я не хотел, чтобы он приезжал ко мне в Пекин, но тетушка не согласилась. Каждый год из наших мест несколько человек «сбегают в Пекин», кого-то хватает на три-пять месяцев, или на полгода, а кого-то на три-пять лет. Тетушке хотелось день-деньской охранять своего единственного ребенка, только так она чувствовала себя спокойной. Цзыу во что бы то ни стало хотел приехать. Мама сказала мне по телефону:  

— Если с головы Цзыу упадет хоть один волос, то лучше не возвращайся.  

Утром я попросил его больше не ходить в одиночку. Он закатил глаза:  

— Брат, мы же договорились вчера вечером.  

Мы вышли из дома. Он сел на автобус 332, я на 718, он уехал первым. На следующей остановке я быстро вышел из автобуса и пересел на 332. Надо следить за ним. Он вышел на Хуанчжуан, я тоже вышел и на большом расстоянии последовал за ним до торгового центра «Шуанъань», где перешел через дорогу. Я не взял ни одного заказа, лишь наблюдал, что происходило на противоположной стороне. Судя по тому, как Цзыу говорил и жестикулировал, он уже поднаторел в нашем деле. Об этом я не беспокоился, меня волновали вопросы безопасности, не связанные напрямую с делами. Он долго беседовал с четырьмя людьми сегодня утром, по крайней мере с одним добился успеха. В полдень я вдруг получил от него смс: «Не устал? »  

Я ответил ему: «Что ты имеешь в виду? »  

Он прислал в ответ: «Следишь за мной целое утро. Иди сюда. Давай вместе пообедаем».  

Черт, он давно уже меня заметил. Я перешел через дорогу и мельком заметил парня в куртке наизнанку, который проходил под мостом Сытун, и вдруг вспомнил, что утро было мирным, и у Цзыу все в порядке. Странно.  

— Почему ты следишь за мной? — спросил Цзыу. — Я не ребенок, почему ты не можешь позволить мне делать что-то самому?  

— Я боюсь, что с тобой что-то случится.  

— Что может случиться среди бела дня. Это столица. Я никогда раньше не видел такой наседки, как ты.  

Наседка. Хорошо сказано. Цзыу выше меня ростом, имеет высшее образование, умнее и красноречивее меня, неужели ему нужна защита наседки?  

— Не волнуйся, — снова успокоил меня Цзыу, — занимайся своими делами, я позвоню тебе, если что-то случится.  

— Я только что видел этого парня, почему он не приставал?  

— Мы все заняты зарабатыванием денег. Разве у них есть время разбираться с нами? Ты не сможешь бездельничать, если тебе надо доставлять готовые заказы до дома.  

Это так. Наши пути с Цзыу разошлись, но я старался держаться поближе к нему. Несколько дней ничего не происходило. Чем меньше «коллег», тем больше заказов. Несколько дней парень в куртке наизнанку и несколько других знакомых парней проходили мимо, но они ничего не сказали, а я не посмотрел в их сторону. Но я четко понимал, если они пристанут, то нельзя, чтобы рука дрогнула. Неважно, что их несколько, все равно Цзыу рядом нет. Нельзя постоянно давать себя в обиду.  

Поскольку каждый был сам по себе, то обедали и ужинали мы зачастую по отдельности. Болтали мы в основном по ночам, рассказывали о дневном наваре. Цзыу зарабатывал больше меня, чему я был только рад. Поэтому я позвонил своей тете и сказал ей, что Цзыу был хорошим напарником. Тетя сказала, что мне нужно хорошенько о нем заботиться, этот парнишка честолюбив. Я сказал, что хорошо быть порезче, поагрессивнее, а таким как я где уж добиться успеха. Через три дня после этого звонка я обедал в маленьком ресторанчике на улице возле храма Ваньшоу. Мимо дверей прошло несколько человек. Я опустил голову и продолжил есть. Внезапно я почувствовал, что один из них похож на Цзыу, положил палочки для еды и выбежал, но эта компания исчезла. Я позвонил Цзыу и спросил, где он сейчас. Он ответил, что в типографии, просит изготовить техпаспорт, случилось что-нибудь. Ничего не случилось, обедал?  

Нет. Ну, ладно. Я повесил трубку и вернулся к еде.  

Цзыу вызывал все меньше беспокойства, я перестал за ним следить. В тот день утром я никуда не пошел, смотрел телевизор, а потом надолго лег спать. Только что прошла небольшая песчаная буря, а весна в Пекине стала такой насыщенной, что ей уже было не рассеяться. Я набросил куртку и свитер на плечи и сел в первый попавшийся автобус, направляющийся на север, вышел около аграрного университета. Вскоре я получил заказ на диплом об окончании аграрного университета. Без проблем. После того, как я получил залог, я купил пачку сигарет и только успел закурить, как какая-то группа людей начала спорить неподалеку от ворот кампуса. Я подошел и увидел двух незнакомцев в окружении Куртки наизнанку, братца Вэня и еще нескольких парней. Я увидел, что намечается драка, рука Куртки наизнанку уже потянулась к одному из них. Тут и гадать нечего, эти двое, должно быть, не хотят платить за «крышу». Лучше держаться подальше. Я пошел к автобусной остановке и увидел Цзыу, который высовывал голову из-за дерева. Он тоже меня приметил и вышел из-за дерева.  

— Братец, ты тоже тут? — спросил Цзыу, доставая из кармана наушники. — А я только что пришел.  

— Что у них там происходит? — спросил я у него, показывая на шумную толпу.  

— Не знаю, я только что пришел.  

Не знать — это самое лучшее. Я велел ему уйти вместе со мной, чтобы не нарваться на неприятности, Цзыу несколько смешался, сказал, что договорился встретиться тут с одним клиентом. Я велел позвонить клиенту и попросить встретиться чуть дальше, расходы на такси я возмещу. Цзыу сел вместе со мной в машину, к этому моменту уже началась драка. Бедная та парочка.  

В конце концов то, о чем я беспокоился, случилось, и из-за этого у меня кожа на голове онемела. Цзыу присоединился к компашке Куртки наизнанку и бил других, и к ним присоединился братец Вэнь. Массовая потасовка. Это случилось вечером в субботу, я ждал, когда Цзыу вернется, мы договорились вместе пойти в «Дунлайшунь» поесть хого. Стыдно признаться, все говорят, что этот ресторан знаменит, я в Пекине уже несколько лет, но до сих пор не сподобился туда сходить. Я считал, что известные рестораны наверняка дорогие. Но Цзыу хотел там поесть, вот и пошли. Стемнело, а он так и не вернулся. Я позвонил ему на мобильный, но никто не ответил. Когда я кружил по двору, ворота открылись и вошел братец Вэнь, придерживая левую руку. Лицо его было мрачным, по выражению лица ничего не понятно. Он пошел прямо в мою комнату и велел закрыть дверь.  

Только при свете я увидел, что на нем кровь и куртка надета наизнанку.  

— Черт возьми, попало мне, — сказал братец Вэнь, — помоги мне опустить руку.  

Я поддерживал его руку, и он начал снимать свою куртку цвета хаки на подкладке. Он надел куртку наизнанку, потому что лицевая сторона на груди была пропитана кровью.  

— Этот мерзавец не выдержал и ударил. А когда ему зарядили кулаком, то из носа полило, и кровь было не остановить. Я держал его за голову, чтоб другие били. В итоге весь уделался, —сказал братец Вэнь. — Ой, понежнее.  

Вторая рука была пурпурной, распухшей, по ней ударили кирпичом.  

— Цзыу, — внезапно запаниковал я, —тоже дрался?  

— Мать твою, вот ведь память, чуть не забыл. Я же пришел специально, чтоб тебе рассказать про это. Наверное, проблем особо нет, когда я пришел, все уже разбежались, а наш противник в одиночку лежал на земле, не знаю, мертвый или живой. Я видел только, что у него глаза вылезли из орбит, а потом уж было не до того.  

— Ты про Цзыу говоришь?  

— А? Нет. Это тому мерзавцу глаза выдавили. Я правда ничего не видел, там толкучка такая, куча-мала и все дерутся, где уж мне было рассмотреть. Это все происходило рядом с Западными воротами университета Цинхуа, не доходя до Западных ворот, на дороге, которая ведет в Юаньминъюань. Да-да, у маленького моста.  

Я бросил братца Вэня и выбежал, выскочил из переулка и взял такси. Я вылез из автомобиля возле небольшого моста у западных ворот Университета Цинхуа. На этой дороге никогда не было много машин, особенно сегодня, иначе они бы здесь не дрались. На обочине дороги к Юаньминъюаню виднелась лужа крови, тусклая и черная в свете уличных фонарей. При виде ее мое сердце учащенно забилось... Не знаю, был ли среди них Цзыу. Я громко выкрикивал имя Цзыу, пока мое тело не опустело, но ответа по-прежнему не последовало. Время от времени мимо проезжали машины, они замедляли ход, видимо, считали, что я сошел с ума.  

За эти десять минут или около того у меня в мозгу крутились как минимум восемнадцать возможных исходов. Я надеялся, что Цзыу ждал наилучший исход, он невредим, все еще жив и здоров, как утром, когда вышел из дома. Но такая возможность совсем невелика, у него сейчас такой возраст, когда кровь кипит, действительно нет причин сдерживаться. Я позвонил братцу Вэню, и тот сказал, что Цзыу еще не вернулся, он собирает вещи и немедленно отправляется на вокзал, уедет ненадолго. Он беспокоился, что они убили того парня кирпичом. Брат Вэнь попросил меня позаботиться о его комнате, он оставит арендную плату за следующий сезон у меня на тумбочке и попросил вместо него внести ее. Он вернется, когда все стихнет. Позаботься. Позаботься. От этих слов я заволновался еще сильнее. Я прошел пешком весь обратный путь, через каждые несколько шагов выкрикивая имя Цзыу. Когда я уже собирался связаться с Сиюанем, зазвонил телефон, собеседник сказал, что он из Бюро общественной безопасности, и спросил, знаю ли я Чэнь Цзыу. У меня словно бы что-то оборвалось. Я сказал, что это мой младший двоюродный брат, где он?  

— В полиции.  

Я на такси помчался в полицию. Цзыу сидел за решеткой, он выглядел изможденным, длинные волосы закрывали испуганные глаза, он бормотал:  

— Братец, братец, я не дрался. Правда.  

Голос его звучал так же хрипло, как и мой. Я немного успокоился, как минимум с ним все нормально, руки-ноги целы, лицо тоже.  

В полиции мне сказали, что они взяли моего двоюродного брата недалеко от места происшествия. Цзыу стоял, прислонившись к высокой стене Юаньминъюаня, опустив голову, его рвало, перед ним растеклась огромная лужа непереваренного супа с примесью зеленой желчи. В это время почти все участники драки разбежались, а один лежал на земле с серьезными травмами головы и лица, ему выбили левый глаз. Сейчас он проходит стационарное лечение. Кто-то вызвал полицию.  

Я сказал:  

— Мой двоюродный брат сказал, что он не участвовал, он просто стал свидетелем происходящего, когда проходил мимо. Он с детства теряет сознание от вида крови, поэтому он остановился там, и его вырвало.  

— Мы продолжаем расследование, и подозреваемый пока не может уйти.  

Я попросил дать мне поговорить с Цзыу, чтобы он спокойно подождал. Никаких проблем, я им все объясню. Запомни, ты просто шел мимо. Он понял, о чем я, надеюсь, будет до конца придерживаться этой версии. Цзыу в отчаянии покивал.  

— Братец, — сказал Цзыу. — Ты должен меня отсюда вытащить. Я ни минуты не хочу тут больше находиться.  

Я сказал «хорошо». Если ты ни минуты не хочешь находиться в камере, то на черта тусишь с этими ребятами.  

Но откуда у меня такие возможности? Всю обратную дорогу в Сиюань я думал о том, кто из знакомых и друзей мог бы помочь, увы, никто. Почти все мои друзья в Пекине по разные стороны с полицией. Когда я вернулся к себе, то получил текстовое сообщение, которое братец Вэнь отправил с вокзала. Он извинился, написал, что уезжал второпях и забыл оставить арендную плату, просит меня заплатить сейчас за него, вернет, когда приедет обратно. Без проблем. Ответив на сообщение, я в оцепенении сел на кровать. Цзыу все еще слишком неопытный, ему стоит поучиться у братца Вэня.  

Потом зазвонил мобильник. Один из клиентов сообщил, что его завтра отправляют в командировку, он сможет забрать заказ только по возвращении. Я сказал «хорошо». У меня как раз и плана не было. Я повесил трубку и внезапно подумал про полицейского. Я сделал дипломы бакалавра и специалиста, бакалавра — ему самому, магистра — его жене. Полицейским тоже нужны документы, поскольку им тоже хочется вести лучшую жизнь. Но он сразу заявил, что он полицейский, не стоит рядом с ним размахивать ножом. Я в тот момент немного смешался, очень странно, что ко мне с такой просьбой обратился полицейский. Я даже не понял, есть ли у него какая-то цель, взял от него деньги только за диплом специалиста. Он счел меня очень честным, ведь я пощадил его чувства, и сказал, что если что, я могу к нему обратиться. Я порылся в контактах мобильника, но не нашел никого с фамилией Цзюйян. Я помнил, что у него фамилия из двух слогов. Я отодвинул ножки кровати, под кирпичным основанием лежала тоненькая записная книжка, в которую я обычно записывал контактную информацию особо важных клиентов. Я спрятал записную книжку под кровать на случай внезапной облавы полиции. Нужная фамилия нашлась только на самой последней странице, и когда я набирал номер, то уже весь вспотел.  

На другом конце провода было шумно, там кто-то пел. Я сказал, мол, это Чжоу Цзыпин, делал вам два диплома, один бакалавра, второй магистра. Собеседник помолчал несколько секунд, а потом сказал: «Погоди чуток. Я выйду». Раздался звук кожаных ботинок, шаркающих о землю. На заднем фоне стало тихо. Он непринужденно сказал:  

— Еще помнишь мой номер. Говори, что там у тебя.  

Я не стал церемониться и все выложил, подчеркнув, что Цзыу не участвовал в драке, просто шел мимо.  

— Просто шел мимо? — Он хохотнул. Я догадывался, что он положил свободную руку на выпирающий живот.  

— Он совершенно точно не участвовал в драке! — я пошел на уступку. — Нужно его вытащить. За любые деньги. Чем быстрее, тем лучше.  

— Наверное, это будет недорого, всего-то массовая драка. Разумеется, вытащить можно, только если он не принимал участия в драке. Но это не моего размаха дело. Я попрошу ребят. — Через минуты три-четыре он перезвонил. — Завтра забирай. Пять тысяч. — Он замолчал, времени хватило бы на затяжку. — Больше мы друг другу ничего не должны. С этой минуты ты меня не знаешь, и я никогда не делал у тебя никаких документов.  

— Без проблем. Я уже забыл ваш номер.  

6  

Когда Цзыу вышел из тюрьмы, я похлопал его по плечу, но ничего не стал говорить. Он стал водиться с компашкой Куртки наизнанку только ради меня. Но у меня не было денег пригласить его поесть тушеного мяса в соевом соусе. Я собрал все деньги, но пяти тысяч все равно не наскреб, за вечер я по друзьям назанимал еще тысячу двести. Сейчас у меня руки пустые, даже на такси денег нет, а в кармане всего двадцатка. Мы пошли в закусочную «Чэнду», я съел две решетки баоцзы, а Цзыу к ним даже не притронулся, отвернулся и сказал, что не голоден. При виде еды его тошнило.  

Вчера они сообщили, что собираются поколотить группу людей, которые сообща собрались бойкотировать оплату «крыши». В тот момент Цзыу ни чуточки не испугался. Он по примеру Куртки наизнанку и братца Вэня взял в руку кирпич. Когда дошло до дела, то его затрясло, они дрались, поднимая кирпичи, и через полминуты началась настоящая потасовка. Цзыу перепугался, попятился назад и спрятался. Он никогда в жизни не участвовал в подобном побоище и боялся кого-то убить. Это он вызвал полицию.  

— А где мобильник?  

— Закинул за стену Юаньминъюаня. — Цзыу был смущен собственной трусостью. — В тот момент меня вырвало, и я не мог бежать, а ноги стали ватными. Когда я увидел, что полицейские приближаются, я швырнул его на ту сторону. Я просто не хотел нарываться на неприятности. Я его выбросил, но кажется, слышал, как звонит телефон. Но тогда стрекотало много сверчков, может, я ослышался.  

Это я звонил. Ну хоть тут мозгов хватило.  

— Тебя правда тошнит при виде крови?  

— Тошнит?! Меня затошнило, когда я увидел, что у того парня окровавленный глаз болтается у переносицы. Братец, я за всю жизнь не видел ничего настолько отвратительного. Он просто висел и болтался.  

Цзыу начал было делать какой-то жест, но тут из горла вырвалась череда булькающих звуков. К счастью, в желудке ничего не было, поэтому все ограничилось только звуками. Меня тоже замутило. Цзыу сказал, что побежал прочь, но убежал недалеко, споткнулся и подполз к основанию стены, где его вытошнило, ему хотелось вскрыть себе глотку, сунуть руки в нутро и вытащить кишки наружу. Это была не просто тошнота, его выворачивало наизнанку.  

После еды Цзыу вернулся домой и лег спать. Я отнес телевизор на барахолку и продал за сотку. Сто юаней нам пригодятся. Цзыу хотел продать проигрыватель компакт-дисков, но я отказался, на подержанные проигрыватели цена сильно падает, я продам его максимум за полцены и потеряю много денег. Сможем пару дней скоротать и ладно. Получив деньги, мы с Цзыу купили входной билет и пошли в парк Юаньминъюань к тому месту, куда он закинул телефон, чтобы поискать мобильник, то тщетно, какой-то ублюдок его забрал. Цзыу казалось, что это он меня втянул в неприятности, и когда мы вышли из парка, он решил отправиться на поиски заказов. Я сказал: брось, хоть ты и вышел из камеры, но нельзя тебе больше в неприятности попадать, братец Вэнь и остальные члены банды сбежали в свои родные города, чтобы спрятаться, а ты посиди-ка дома, я тебе не разрешаю никуда выходить. Я проводил его обратно в Сиюань, а сам на автобусе поехал в Бэйтайпинчжуан, чтобы взять заказ.  

За пару дней я побывал в нескольких местах, и никто не требовал с меня плату за «крышу». В общем все было чертовски спокойно, но серьезного заказа я так и не нашел. Однако я все же получил залог в размере тысячи юаней от молодого человека, который хотел получить корочки литературного мастера. Молодой человек сказал, что он, несомненно, великий современный писатель, но ему не присудили этот почетный титул, пришлось присудить его себе самому, потому что он глубоко осознавал собственную ценность. Он написал десять романов. Четыре получились классом ниже, чем «Сон в красном тереме», а шесть классом повыше. Неужели он не заслужил титула литературного мастера при таких-то литературных заслугах? Я согласился, но я согласился бы в ста процентах случаев, даже если бы ко мне явились инопланетяне, то я бы слова не сказал. Раз вы согласны, то сделайте. Назовите цену. Две тысячи, залог тысяча. Я несколько раз стиснул зубы прежде, чем произнести эти слова. Без проблем, всего-то каких-то две тысячи. Если издавать книгу, то и трех-пяти миллионов мало. Он поцокал языком и прямо на месте отсчитал мне десять сотенных купюр. Я вошел в раж, это должен был понять даже псих, который стоял передо мной. Но он не понял, сказал, что когда книга выйдет, он мне подарит подписанный экземпляр.  

У нас появились деньги.  

Этот малый одержим, у него даже глаза безумные. Я не могу оценить ценности «Сна в красном тереме», поскольку не читал роман целиком. Я не особо-то утруждал себя чтением и все время тратил на романы о боевых искусствах, и мне стыдно. Но я понимаю, что не все могут взять да и выпустить роман, а уж тем более шесть романов классом повыше, чем «Сон в красном тереме». Это переходит всякие границы, принимая во внимание, что ему всего-то двадцать три. Я могу запросто сделать такой документ, можно самому разработать дизайн, делов-то, но я не стану ничего такого ему делать, нельзя обманывать. Я просто занял тысячу юаней на неотложные нужды. Братишка, спасибо, через несколько дней я тебе все верну, скажу, что не нашел оригинал этого документа, поэтому возвращаю залог. А еще добавлю: братик, а что хорошего в том, чтобы быть Цао Сюэцинем?  

Благодаря этой тысяче мы с Цзыу пережили самые сложные несколько дней. На обратном пути для улучшения аппетита я купил ему вяленые сливы, кислые сливы, клубнику, желе и пластинки из боярышника, пастилу из смоквы, пряные палочки из тофу, острые куриные желудки, острые куриные лапы и утиные шейки и привез все это в Сиюань в большом пакете. Когда Цзыу увидел кислые лакомства, то у него слюна потекла, а стоило сунуть кусочек в рот, то сразу возникла побочная реакция, и он закурлыкал, как голубь. Я велел ему есть острое, вообще-то он никогда особо не мог есть острую пищу, но в тот день ел, да еще так энергично, глядя на него, я сам изошел слюной и пожалел, что не купил и себе порцию. Когда он смел все острое, то вытер рот и заявил:  

— Братец, острая еда самая вкусная.  

Вот и славно. Каждый день я приносил ему большой пакет всякой острой елы, а себе порцию утиных шеек, я их довольно сильно люблю. У меня быстро дела вернулись в нормальное русло, я без проблем мог поддерживать наше с ним существование и вернул залог за корочки литературного мастера. Литературный мастер расстроился и обиделся, заявил, мол какие тебе нужны оригиналы, сделай что-нибудь красивое и ладно.  

— Не пойдет, — скромно возразил я. — У меня не хватит воображения.  

— Ладно, тогда я сам придумаю дизайн, — сказал Мастер. — В любом случае у меня воображение неисчерпаемо.  

— Не стоит. Боюсь, у меня не получится ничего хорошего.  

— Нестрашно, не получится хорошо, сделай плохо. Хоть как. Главное, чтоб были отпечатаны слова «великий литературный мастер».  

Наконец я не вытерпел, сунул ему деньги и ушел. Братишка, надеюсь, ты сможешь привести свою голову в порядок, не ложась в больницу. Я шел и искренне благодарил его. Наша жизнь наладилась. Я снова купил подержанный телевизор, в этот раз диагональ даже больше на три дюйма, а еще купил Цзыу мобильник. Его аппетит и вкусовые предпочтения снова вернулись в нормальное состояние, правда, он пристрастился к острой пище, но невелика проблема, сычуаньский перец и чили стоят недорого. Поскольку новостей о групповой драке не было, просочились слухи, что банда парней, вымогавших деньги за крышевание, распалась, исчезла без следа, а потому Цзыу тоже начал выходить на дело. Спасибо тебе, братишка, не сам ты себя назвал великим мастером.  

7  

Мы делали документы. Ели. Спали. Проявляли бдительность, чтобы не попасть в поле зрения полиции. Жизнь нормализовалась.  

Когда мне нечего было делать, то я смотрел телевизор или слушал компакт-диски Цзыу, или же мы болтали, отвлекались и расслаблялись. Много раз у меня появлялось ощущение, будто мы так живем уже несметное количество лет, более того, и еще собираемся прожить так несметное количество лет. Человек подобен муравью. Или песчинке в пыльной буре. В такие сентиментальные моменты я особенно благодарен Цзыу, который рядом мной, но в то же время я и зол на это: и он здесь, еще один муравей рядом с муравьем, еще одна песчинка подле другой в песчаной буре. Мой младший двоюродный брат, как и я, давно поглощен этим городом.  

Порой я смотрел на слушавшего компакт-диски Цзыу, и видел незнакомого мне парня. После той групповой драки у него, похоже, возникли осложнения. Он похудел, волосы отросли, сам казался каким-то хилым, а при виде полиции робел. Возможно, он и с самого начала не подходил для этой работы.  

Когда погода стала жаркой, братец Вэнь прознал, что запреты сняты и вернулся из своего родного города в Хэбэй. Как раз массово начали торговать арбузами. В этой поездке домой он сильно отъелся, жена хорошо о нем заботилась, ничего не позволяла ему делать, кроме как на кровати лежать, и он стал просто круглым. Из-за лишнего веса ему дико хотелось арбузов, и он по вечерам прибегал к нам с арбузом. Как-то раз, только мы успели вонзить зубы в арбуз, как вдруг раздался громкий крик:  

— Никому не двигаться! Руки вверх!  

Три дольки арбуза полетели на пол. Это профессиональная деформация. Мы переглянулись и быстро отреагировали. Братец Вэнь заявил, что это за ним, и к нам не имеет никакого отношения. Он вытер рот, встал и хотел было выйти, но я велел ему остаться, мы еще не договорили, а Цзыу тем временем спрыгнул с кровати и прямо босиком выбежал из комнаты, пересек темный двор и метнулся к воротам. Затем мы услышали, как он вскрикнул. Я выбежал босиком, несколько лучей света ударили сверху, а на крыше стоял десяток полицейских. Двое скрутили Цзыу перед воротами двора и потащили его к свету. Цзыу не переставал звать меня. Я крикнул: — Цзыу!  

Братец Вэнь сказал:  

— Цзыу не при делах, это я бил тогда кирпичом. — Затем он сказал полицейскому: — Он не при чем, отпустите его.  

Все лучи света были направлены на братца Вэня, и торжественный голос спросил:  

— Ты Лао Те?  

Братец Вэнь ответил:  

— Нет.  

Еще несколько полицейских ворвались через ворота, скрутили нас с братцем Вэнем и взяли под стражу. Они снова и снова спрашивали, кто из нас Лао Те? Мы с братцем Вэнем при свете переглянулись, оказывается, это Лао Те что-то набедокурил. Мы сразу успокоились. В доме Лао Те было темно, но, кажется, прошлой ночью в нем горел свет. Я не мог вспомнить. Кто упомнит, что у него перед носом творится. В потемках-то.  

В тот вечер нас забрали в полицию. Лао Те и правда совершил преступление, совершил разбойное нападение и не на кого-то, а на полицейского. С виду такой честный малый и не подумаешь, вот уж действительно глаза у нас открылись. В самом начале Лао Те привязался к полицейскому по фамилии Ван потому, что тот на дежурстве пнул будочку по ремонту велосипедов Лао Те. Лао Те тихонько выругался, полицейский Ван решил, что он обругал его, Лао Те упрямо твердил, что это не так. В конце концов инцидент был исчерпан, но Лао Те затаил злобу на Вана. Они были знакомы, Ван работал в полицейском участке по соседству и частенько ездил на работу и обратно на почти новом женском велосипеде. Лао Те воспользовался моментом и спер этот велосипед, переделал его и превратил в мужской, что он там конкретно переделал, я не в курсе, но наверняка видел и изначальный женский велосипед и переделанный мужской. Лао Те часто привозил один велик, а увозил уже другой, мне было не разобраться. Он сам ездил на переделанном велосипеде и весь день держал его рядом со своей будочкой. Как ни странно, полицейский Ван его узнал. После того, как пропал велосипед, он везде его искал, ужасный позор самому стать жертвой ограбления. Полицейский Ван обнаружил на раме велосипеда Лао Те наклейку от носков размером с ноготь, это его дочь наклеила, когда открыла новую упаковку с носками, и больше года ее не отклеивали. Когда Лао Те переделывал велосипед, он не обратил внимания на эту крошечную деталь, и его поймали с поличным. Это было неопровержимым доказательством, более того велосипед выглядел свежесобранным. Лао Те ни в какую не хотел признаваться в содеянном, а полицейский Ван был слишком ленив, чтобы проводить допрос с пристрастием, поэтому он просто забрал мужской велосипед и хотел поставить точку.  

Дело могло бы на этом закончится, но Лао Те не был готов на это. У него появилась одна идея, и через пару дней он снова умыкнул мужской велосипед полицейского Вана, раньше он бы тут же сбыл велосипед, но сейчас намеренно не стал этого делать. Он решил во что бы то ни стало довести дело до конца. Он опять переделал велосипед, пересобрав его в женскую версию, похожую, но такую, чтобы реальных доказательств было не найти. Это был именно тот эффект, которого он хотел добиться, вдобавок он поставил велосипед возле своей будочки, чтобы полицейский Ван увидел. Разумеется, Ван прошел мимо, он понимал, что отчасти велосипед собран из деталей его велосипеда, а значит, он принадлежит ему, но не мог найти аргументов. Вот только Лао Те забыл, что главный аргумент — то, что Ван работает в полиции. Ван обратился к своему коллеге, в итоге один загородил дорогу Лао Те, а второй забрал велосипед. Как говорится, натянули тетиву на лук голыми руками. Лао Те ничего не мог поделать, но в другое время он бы что-нибудь придумал.  

Догадываюсь, что Лао Те целыми днями щурился в улыбке, а на самом деле хотел выпустить гнев и не мог подумать, что чем дальше, тем сложнее будет сдерживаться. Он не мог отделаться от навязчивой идеи снова прибрать к рукам уже несколько раз пересобранный велосипед. Полицейский Ван каждый раз, приезжая на работу, ставил велосипед у двери своего коллеги, а не бросал где попало, так просто не украдешь. Если незаметно украсть не получится, остается только грабеж, вырвать прямо из рук у Вана. Лао Те был ужасно упрямым и решился на разбойное нападение. С большим гаечным ключом наперевес он вчера вечером притаился по пути следования полицейского Вана и внезапно выскочил наперерез. Незадачливый полицейский Ван живет в глухом районе и вокруг ни души. Изначально Лао Те просто хотел забрать велосипед, а гаечный ключ нужен был для устрашения и придания смелости. Когда он отнимал велосипед, то полицейский ни за что не уступал, и тут вдалеке раздались голоса, Лао Те запаниковал и приложил гаечным ключом полицейского Вана по голове. Потом Лао Те сел на украденный велосипед и сбежал.  

Сегодня вечером полицейский Ван очнулся в больнице и с огромным трудом вспомнил гаечный ключ Лао Те. Тогда Бюро общественной безопасности определило район обыска, в полночь полицейские поднялись на крышу и окружили весь двор. В полицейском участке нам нечего было сказать, я не знал родственников Лао Те. После безрезультатных принуждений и искушений нас отпустили, на прощание велели немедленно сообщить о местонахождении Лао Те. Мы без конца кивали. Когда мы вышли из участка, уже почти рассвело, свет был тусклым, а лицо Цзыу казалось серым.  

Братец Вэнь был счастлив, что избежал погибели. Когда мы выронили арбузы, он уж было решил, что остаток жизни проведет в тюрьме. Чтобы отпраздновать свободу, он настоял на том, чтобы пригласить нас поесть «ютяо» и запить соевым молоком. Я уклонился от ответа, и он спросил Цзыу. Тот посмотрел на меня, и я согласился. После еды мы вернулись и завалились спать. В ту ночь я спал, как убитый, и проснулся только во второй половине дня. Цзыу уже проснулся, сидел на стуле возле кровати и курил. Увидев, что я проснулся, он затушил сигарету и окликнул меня:  

— Братец!  

Я перевернулся.  

Цзыу снова подал голос:  

— Ты считаешь, что я слишком трусливый? И постоянно думаю о себе? То есть эгоист?  

Я медленно сел. Когда он так сказал, то я наконец понял, почему в этот промежуток времени что-то необъяснимо заблокировало сердце, это ощущение мучило меня с того момента, как я в прошлый раз вышел из полицейского участка. Да, все так, именно трусливый эгоист. Хотя я и не соглашался на то, чтобы он шел на риск, но надеялся, что он будет сильным, а не робким и, если что-то случится, то не станет разводить руками и улепетывать. Я надеялся, что он будет преданным. Я долго смотрел на своего младшего брата, может, он так и не повзрослел по-настоящему. Я протянул ему руку, оттопырив два пальца, и Цзыу дал мне сигарету.  

— Не торопись, — сказал я.  

Выкурив сигарету, я снова лег. Когда второй раз проснулся, то уже стемнело. Горела люминесцентная лампа. Цзыу только что вошел. Он сказал: — Братец, проснулся? Вставай, поешь немного.  

Я учуял аромат «маласянго». Это фирменное блюдо небольшого ресторана в Хутункоу. Основной вкус острый и пряный, и внутрь можно положить все, что угодно, например, картофель, ломтики корня лотоса, водоросли, утиную кровь, рубец, пенку с соевого молока и так далее, все это жарится в одной сковороде. Мы все любим поесть, поэтому, когда нам лень выходить на улицу, мы звоним по телефону, чтобы заказать еду на вынос.  

— А еще есть утиные шейки, — добавил Цзыу. Я встал с кровати и увидел блестящую на свету голову Цзыу. Он побрился налысо.  

Бритый Цзыу был полон сил и духа. Мне понравился Цзыу, которого я увидел после пробуждения. Все может начать заново. Здорово!  

8  

В конце июля я вернулся в родной город, мама попросила кого-то познакомить меня с девушкой, и я хотел встретиться лично. Девушка оказалась неплохая во всех отношениях, временно работала в маленьком супермаркете, одного возраста с Цзыу. Но ничего не выгорело. Это уже четвертая неудача. У предыдущих трех были свои причины. Первая девушка сочла, что у меня слишком заурядная внешность, разумеется, у нас ничего не срослось. Вторая заявила, что я молчун, что ж я такого тебе скажу при первой встрече? Сама девушка была очень разговорчивой и говорила на любые темы: астрономия, география, палестино-израильский конфликт, что угодно вплоть до косметики. Но из всего этого только косметика заслуживала доверия, остальное все чушь. Но я совсем не разбираюсь в косметике. Третья девушка поинтересовалась, смогу ли я купить дом с тремя спальнями в течение года. Черт побери, где уж мне, я что Ли Цзячэн или Жэнь Чжицян?  

Первая же встреча с продавщицей не задалась, причина в том, что я сказал, что за эти несколько лет не скопил особо денег, с ее точки зрения, деньги, заработанные в поездке в Пекин, подобны проточной воде. Она была прямолинейна, я тоже, я и правда не скопил денег, сам не знаю, черт побери, куда они делись. Я вернулся в Пекин в расстроенных чувствах. Если честно, я давно хотел найти себе жену, семейная жизнь шла бы совсем иначе. Надо все время думать о том, как заработать и отложить деньги, как устроить жизнь родных сейчас и в будущем, как братец Вэнь. Он может зарабатывать и тратить, но знает, на что тратит, и никогда не тратит на ненужные вещи.  

Когда я сошел с поезда и вернулся в съемную комнату, наступило время ужина. Цзыу еще не вернулся. Я не предупредил, что приеду сегодня. Я поставил сумку и принял холодный душ, но все еще чувствуя раздражение, решил пойти прогуляться. А вы бы не злились, когда вас снова и снова бросают? Я сунул руки в карманы и медленно побрел вперед, выйдя из переулка на дорогу, сам не зная, куда иду.  

Я гостил дома полторы недели. Сиюань не изменился. Перед рестораном была припаркована вереница машин, а внутри ели богатые люди. Молодые люди пели в караоке-зале. Я вдруг ощутил чувство пустоты от ничегонеделания, нужно было чем-то заняться. Я сел на автобус 332. Сошел на конечной остановке, на Сичжимэнь, и пошел гулять. Я шел, куда несли ноги, свернул, прошел прямо, перешел дорогу, снова пошел прямо, повернул, перешел дорогу и вышел к небольшому ночному клубу.  

Увидев неоновые огни, я рассмеялся про себя, стукнул правой ногой по левой, мать твою, ничему-то я не учусь. Когда у меня пусто на душе, то я изначально думаю про это место. Год назад мы с другом приходили сюда пару раз, он непременно хотел меня сюда затащить. Он сказал, что если такой закоренелый холостяк не заглянет сюда, то это равносильно хроническому самоубийству. Потом он сел, при нем нашли три поддельных удостоверения. Он говорил, что тут безопасно, и мне это понравилось. Женщина в летах, которая дежурила на входе, узнала меня, пожала мне руку и сказала:  

— Давно не виделись. Где пропадал?  

Я улыбнулся:  

— Дела были. Только что вернулся.  

— Что скажешь? Хочешь отдохнуть?  

Я продолжил улыбаться и сказал, что чуток устал. Администратор сказала, что тогда надо найти кровать и полежать, и жестом указала на официантку, стоявшую неподалеку. Я последовал за официанткой на другой этаж, она толкнула дверь, там сидела дюжина девушек в юбках и блузках с глубоким вырезом, они цедили какие-то напитки и смеялись. Я указал на девушку в самой короткой юбке. Ее.  

Официантка уточнила:  

— Больше не будете выбирать?  

Я снова повторил:  

— Ее.  

После этого повернулся и зашагал прочь.  

Я ощупью нашел деньги в кармане, сел на диван и закурил. На это место я тоже тратил зарплату, уж я-то знаю. Девушка сначала просунула в дверь голову и спросила невинным голосом:  

— Братец, вы ко мне?  

Я жестом велел ей войти, только она уселась, как я затушил сигарету и велел:  

— Раздевайся.  

Получилось немного быстро, девушка была слегка оцепеневшей, я тоже слегка оцепенел.  

Вопреки ожиданиям я проявил решительность, мне казалось в тот момент, что моя внешность еще более заурядная и омерзительная. Ну, омерзительная и омерзительная. Я испытал удовольствие сродни тому, как если бы я выбросился из окна и дрейфовал вместе со своим телом. Быстро? Ну что поделать, после полугодового воздержания вы бы тоже торопились. После того, как тот парень сел, я не ходил мимо этого заведения. После приезда Цзыу в Пекин я об этом даже и не думал. Не мог портить Цзыу.  

После двух раз я снова зажег потушенную сигарету, а когда покурил, то захотелось в туалет. В этой самой простенькой приватной комнате не было санузла, можно было только сходить в коридор, в общественный. Я слез с кровати и сказал девушке, мол, подожди, еще будем. Она как услышала, так чуть не разревелась.  

Помочившись, я уже собирался выйти помыть руки, когда в уборную зашла невинная на вид девушка, сплюнула в раковину и начала мыть руки, снаружи мужчина велел ей поторопиться. Голос был знакомым. У меня внутри что-то ухнуло, я слегка высунул голову, чтобы выглянуть в коридор, и увидел лысую башку. Цзыу. Я поспешил обратно в туалет. Девушка зашла в женскую кабинку после того, как помыла руки, а я подождал, пока она выйдет и удалится. Когда она вышла из уборной, мужчина, ожидавший снаружи, обнял ее за плечи. Эту лысую голову ни с чем не спутаешь. Я последовал за ними и увидел, как рука Цзыу переместилась с плеча девушки и нежно легла ей на ягодицы, а затем они вошли в приватную комнату неподалеку от моей. Дверь закрылась.  

У меня тут же испортилось настроение. Я вошел в свою приватную комнату и с порога снял штаны. Девушка спросила, нельзя ли понежнее. На вид ей было чуть за двадцать. Я пристально посмотрел на нее. Она юркнула под одеяло, зашевелилась под ним, а потом извлекла пару снятых с себя стрингов. Я плюхнулся голым задом на диван, а потом встал, отвернулся и натянул брюки, а перед уходом положил сто юаней поверх стрингов.  

Я долго бродил по улице и около полуночи вернулся в Сиюань. Цзыу еще не пришел. Я позвонил ему на мобильный, он очень долго не отвечал и только потом снял трубку. Ты где? Братец, ты вернулся? Приезжай сюда, это место неплохое.  

— Ты — где? — повторил я, отделяя слова друг от друга.  

— Ты чего, братец? Я в том отеле, где мне не отдавали чемодан.  

Через сорок минут я добрался туда на такси. Цзыу сидел на кровати и смотрел телевизор. Когда я толкнул дверь, он встал и спросил:  

— Брат, эта кровать большая?  

Она и правда была большой, у нас кровать и близко не была такой здоровой. Было прохладно, и кондиционер работал достаточно тихо. Я с силой пнул его по ноге, потом отошел на несколько шагов назад и сел на кровать.  

— Братец, ты чего? — Цзыу опешил.  

— На какой хрен ты сюда сбежал? — У меня вытянулось лицо.  

— Мне хочется получать от жизни удовольствие, — уверенно начал Цзыу. — Сначала я жил в подвале, так еще и хозяин-старикан не отдавал чемодан. Я тогда поклялся ему, что вернусь, когда заработаю денег, и поселюсь в самом лучшем номере, чтоб он увидел. Но это всего лишь какая-то двухкомнатная дыра, ничего особенного. — Легким движением руки он швырнул пульт от телевизора на ламинат.  

— Занимаешься этим в последнее время? — Я взял пульт и повертел его в руках.  

— Еще взял три заказа, но денег особо не заработал. — Цзыу налил мне чашку чая, передал сигарету. — На самом деле я уехал, чтобы спрятаться от проверки. Через три дня после твоего отъезда приходили с проверкой, хотели посмотреть разрешение на временное проживание, а у меня откуда такое?  

Я солгал, сказал, что приехал в Пекин к тебе, а сам улизнул. Братец Вэнь сказал, что лучше переждать пару дней, они еще придут. Вот я и вспомнил про это место.  

— Это все?  

— Ну да. А что еще может быть?  

Я ударил его пультом по лысой башке. Этот мерзавец еще шутки со мной шутить вздумал!  

— Ты рехнулся? — Цзыу соскочил с кровати  

и встал передо мной босиком, промеж пальцев, прижатых к лысине, сочилась кровь. — Какого черта стукнул меня?!  

— Мать твою, ты по девкам шлялся! Говори, да или нет?  

Я-то думал, он будет все отрицать. Надеялся, что он будет стоять насмерть, но не признается в содеянном. Мой братишка. Но никак не думал, что он заорет, вторя мне:  

— Мать твою, ну, шлялся и что тут такого?! Почему я не могу пойти по бабам?! Да, ходил! И завтра снова пойду!  

Потихоньку крик Цзыу стих, он растягивал слоги, а когда присел на корточки, то казалось, был готов заплакать.  

— Так почему я не могу туда ходить. Она мне по телефону сказала, что он ей не нужен, если только я пообещаю переломать этому козлу ноги, так она за меня выйдет. Во что я превратился? Мусор собираю. Только потому, что тот мужик от нее отказался, прильнула к моей груди?! Еще и подговаривает мстить! Во что я превратился? Почему не могу просто найти кого-то другого и радоваться?  

— Ты говоришь про ту свою одноклассницу?  

Цзыу сел на корточки и тихонько заплакал, ничего не говоря. Похоже, речь про нее. Соседи постучали по стене, донесся приглушенный голос: времени-то сколько, дайте поспать людям! Цзыу встал и со всей дури стукнул по стене ногой, потом снова и снова, и заорал:  

— Спи, мать твою!  

За стенкой внезапно замолчали. Он хотел еще стукнуть, но я его оттащил.  

— Ладно, ладно, не будем об этом. — Я чувствовал, что поступил опрометчиво. Не надо было сразу же срываться. Я дал ему сигарету.  

— Я тоже плохой человек. Тоже ходил туда.  

Цзыу улыбнулся сквозь слезы.  

— Братец, а ты часто ходишь в такие заведения?  

— Неа. Всего три раза ходил.  

Мужчине ни к чему утаивать правду.  

— А я два. Позавчера вечером один раз и сегодня второй. И столкнулся с тобой. Та девушка немного на нее похожа, я ее увидел на улице, пошел следом и вошел в это заведение. Сначала просто хотел на нее посмотреть.  

— Больше не ходи, — сказал я. — А что с твоей одноклассницей?  

— Я сам толком не знаю. Вдруг позвонила, спросила, нравится ли она мне? Разве и так непонятно, если бы не нравилась, стал бы я с ней мутить? Она сказала, мол, хорошо, тогда надо вместо нее поквитаться с тем парнем. Оторвать одну ногу, а лучше сразу две. Когда я все сделаю, она за меня выйдет, безо всяких свадебных подарков. А если я не смогу обещать, тогда до свидания. Я вообще-то усилием воли почти ее забыл, и тут она снова нарисовалась.  

— А как она узнала твой телефон?  

— Позвонила домой, сказала, что вместе учились, хочет связаться по поводу встречи класса.  

— Вот больная, и что планируешь делать?  

— Ну, разумеется, ничего. Она мне и правда нравится, но у меня нет повода отрывать ему ноги.  

— Вот и славно. В то место больше не ходи. А про эту девицу, как мне кажется, стоит забыть. Я тебе завтра сделаю разрешение на временное проживание, фальшивое бесполезно, нужно настоящее. Разумеется, нужно его иметь, ты ж не пекинец, тут вопросов особо нет. Хорошенько поработай годика два, заработай денег, возвращайся и найди себе хорошую девушку по вкусу.  

Ты еще молодой.  

Мы лежали поперек огромной кровати и разговаривали, время от времени умолкая. Я особо не озвучил прописных истин. Все, что я мог сказать, про ту жизнь, которую тебе довелось посмотреть, ты и сам знаешь, и наверняка лучше моего. Потихоньку меня охватила сонливость, и я вырубился.  

На получение разрешения на временное проживание для Цзыу ушло очень много времени. Попросить копии свидетельства о праве собственности и удостоверения личности арендодателя, постоять в очереди, ответить на ряд вопросов, например, кто такие и что тут делаем. Чтобы получить копии сертификата о праве собственности и удостоверения личности, потребовалось много уговоров. Хозяин не хотел, опасаясь, что мы возьмем документ и сделаем с ним что-то не то. Цзыу потерял терпение, целая куча времени прошла, на деревьях уже почки успели распуститься. Он едва не подрался с клерком, занимавшимся нашим вопросом. Наконец, все было готово. Цзыу взял бумагу, бросил ее на землю, с десяток раз потоптался на ней и только потом поднял и сунул в карман.  

9  

Цзыу изменился, в нем чувствовался дух бунтарства. Я не знаю, хорошо это или плохо. Не знаю, то ли проявилась природная дикость, то ли лысина осветила его трусливую жизнь, то ли после того, как он сходил тогда разок к проститутке, у него укрепилась нервная система и повысился уровень мужества. Потому что, по словам моих приятелей, которые ничему хорошему не научились, после похода к проститутке у мужчины меняется мировоззрение в целом. Для меня это тоже верно. В первый раз, когда я пошел в ночной клуб и выбрал девушку, я практически стиснул зубы и преодолел свое старое «я», нужно сломать нижнюю грань. Старый Чжоу Цзыпин связывал меня. Это было препятствием.  

Время от времени Цзыу ходил в ночной клуб к той девушке и больше не избегал разговоров об этом. Вначале он сообщал мне: братец, хочу сходить к ней, отпусти меня. Ладно, это выражение любви. Потом он уже прямо говорил: братец, я хочу пойти, невмоготу. На его лице и так уже было мужское выражение, но когда он так говорил, то проявлял решительность и твердость. Такого не остановишь. Он мог бы просто пойти, не предупреждая меня, но он все-таки говорил. Сейчас смысл той девушки заключался в том, что у нее женское тело. И я опять же не знаю, хорошо это или плохо. Мужчина, которому не нужно женское тело, ненормальный, но он же мой младший двоюродный брат, и то, что брат стал клиентом проститутки, по моему мнению, было куда серьезнее, чем мой случайный разовый поход. Я понимал, что это бессмысленно, но это невольная реакция, он же мой младший двоюродный брат. При мысли о том, что у меня роль старшего брата, сразу хотел продемонстрировать себя ответственным за него. Чистота и свежесть, которые много лет вырабатывались в школе, стерлись с лица Цзыу, его кожа стала толще, огрубела, поры за одну ночь расширились. В покое на лице тоже проявлялись тени и морщины. Братец Вэнь сказал, мол, никогда такого раньше не видел, чтобы двоюродные братья были так похожи внешне. Он говорил про тени и морщины на наших лицах. На самом деле тени на лице Цзыу были больше, а морщины холоднее и жестче. Он выглядел лучше меня. Раньше он был просто красавчик, а сейчас, если использовать модное словцо, крут. Ему стало нравиться быть похожим на Кэна Такакуру, он вне зависимости от обстоятельств поднимал воротник футболки-поло, и когда ехал куда-то на автобусе, то носил солнцезащитные очки. Мне казалось, что скрытая внутри него энергия с бульканьем вырывается наружу и даже продолжает прирастать. Бывшая девушка еще ему звонила, когда он отвечал на звонок, то его лицо становилось все более равнодушным и даже раздраженным. Он часто повторял одну фразу: все кончено. Или «пусть прошлое останется в прошлом». Потом он вешал трубку под предлогом, что ему надо поесть, выйти куда-то по делам или принять душ. Однажды за едой я спросил его: еще не разобрались?  

— Пусть звонит, когда будут деньги, — сказал Цзыу.  

— Все еще просит оторвать ноги тому парню?  

— Нет, давно уже не говорит про это. Просит вернуться или пообещать, что приеду. Все равно.  

— Не очень хорошая идея. Склеивать разбитое зеркало.  

— А меня это больше не интересует. — Выражение лица Цзыу оставалось спокойным, словно он рассказывал о ком-то другом. — Как говорится, хороший конь не ест травы позади себя, обратной дороги нет. — Это жабу трехлапую тяжело отыскать, а обычных девушек полным-полно. — Цзыу перестал зацикливаться.  

— У тебя появился кто-то другой на примете?  

— Нет. Но я хочу найти себе местную, уроженку Пекина.  

Я рассмеялся. Хорошая мысль. Но хотеть такие как мы, временные переселенцы, можем сколько угодно, а пекинку так просто не найдешь. Все говорят, что местные девушки ни за что не хотят замуж за приезжих, лучше уж сидеть на корточках дома, ведь ты у стен Запретного города.  

— Смешно? — Цзыу закатил глаза. — Да пошли бы все эти временные поселенцы, приезжие, понаехавшие и трудовые мигранты. — Через некоторое время он прибавил: — Братец, я тут понял, что братец Вэнь правильно говорил. Смелость, смелость и еще раз смелость. Заработок, заработок и еще раз заработок. Когда я заработаю достаточно денег, то женюсь на местной и обоснуюсь в Пекине. Стану заниматься чем-то другим, открою фирму, буду боссом, потом открою десяток гребаных отелей, чтоб бесплатно привечать нищебродов, впервые попавших в Пекин, кормить голодных, селить бездомных, пусть едят, сколько хотят, и живут, сколько нужно.  

Цзыу произносил все это спокойным тоном, не похоже было на то, что порет горячку. Но в конце концов он же молод, может мечтать о чем угодно. Мы с ним и правда принадлежим к разным поколениям, а людям постарше, типа братца Вэня, уверен, даже во сне такое не привидится. Я сказал:  

— Хорошо.  

Цзыу постепенно изменил свой привычный размеренно-ленивый образ жизни: он купил гантели и эспандер в магазине спорттоваров, по утрам и вечерам тренировался, раздевшись до пояса, а потом в поту шел в холодный душ. Чтобы зарабатывать деньги, нужно иметь хорошую фигуру. Я не знаю, откуда он это взял. Кроме того, он настаивал на том, чтобы читать «Пекинские вечерние новости», по выпуску в день. Музыку тоже слушал другую, принципиально отказался от девчачьих песен, похожих на речитативы, стал слушать рок, хеви-метал, такие, чтобы кровь закипала и мышцы содрогались, когда вставляешь наушники, ну или что-то геройское, типа Лю Хуаня, Хань Лэя, Тэнгэра. Так или иначе, его жизнь изменилась, он выбрал для себя направление «больше, тяжелее, жестче» и по любому вопросу имел свое мнение, словно его подменили. В нашем деле он тоже осмелел. Раньше мы не брались за слишком сложные заказы. Теперь он их тоже брал. Разумеется, и цену заламывал. Иногда ради какого-то документа он даже был готов отправиться в Пингу и Фаншань, чтобы найти того, кто возьмется сделать.  

Однажды вечером он позвонил мне и спросил, где я, я ответил, что в Пекинском университете, доставляю готовый заказ на озере Вэйминху. Он сказал, чтоб я подождал на берегу озера, сейчас он едет из Шицзиншаня обратно в Хайдянь. Он только что закончил сложный документ, заработал, причем довольно внушительную сумму, и он хочет угостить меня ужином. Когда мы встретились, то пошли к западным воротам Пекинского университета, чтобы найти ресторан, и случайно наткнулись на братца Вэня. Он не ехал на автобусе, а весь перекошенный, одно плечо ниже другого, ковылял по дороге.  

— В чем дело? — спросил я. — Девица с кровати столкнула?  

— Черт, даже не спрашивай! — ответил братец Вэнь, запыхавшись. — Столкнулся с прокурором.  

Ни хрена не заработал.  

— Так тебе и надо! Ты слишком самонадеянный, играешь с законом!  

— Когда я брал заказ, то откуда мог знать, что этот хрен — прокурор! Только я ему отдал документы, как он вытащил корочку. Черт, угрожал еще! Я даже пикнуть не посмел, просто широко раскрытыми глазами смотрел, как он уносит документы!  

— Так пожалуйся на него! — предложил Цзыу.  

— Чушь! Ты бы пожаловался? Кроме того он ведь не себе делал, а какой-то бабе. Сразу видно, что развратник. Наверняка, любовница.  

— Раз нас могут поиметь, то и мы можем, — сказал Цзыу. — Надо сделать полицейское удостоверение и доставать при передаче заказа. Если клиент не испугается, то и ладно, а если испугается, то надо припугнуть, мол, уладим все один на один или будем разбираться по закону? Трусы скорее всего попадут впросак, они ведь тоже нарушают закон, приобретая для своих афер поддельные документы.  

— Цзыу, что ты городишь, кто ж такое провернет!  

Цзыу надулся:  

— Да пошутил я. Успокоил братца Вэня. Братец, пошли вместе выпьем, тогда и страх уляжется.  

Он велел братцу Вэню выбрать место. Братец Вэнь как услышал про выпивку, так настроение сразу улучшилось, он захотел пойти в Чэнцзэюань, выпить пива, поесть шашлыков и «малатан». Ресторан, о котором говорил братец Вэнь, был мне знаком, прямо у входа в Чэнцзэюань рядом с мостом через реку Ваньцюань. Я часто проходил мимо в течение дня. Братец Вэнь сказал, что он ел там однажды вечером, одним словом, круто, если два слова, то очень круто, а три слова мы уже произнесли вместе: круче не бывает. Проходя через сад Вэйсю напротив западных ворот Пекинского университета, можно издалека ощутить аромат шашлыков и супа «малатан».  

Летними вечерами это место напоминало ночной рынок. Шашлыки, суп «малатан», фрукты, газеты и журналы, пиратские компакт-диски, блины, лепешки, маленькие вонтоны, безделушки и игрушки, а также продуктовый киоск под открытым небом, где шеф-повар крутил поварешку над головой. Людно и оживленно. Братец Вэнь подвел нас к лотку, торговавшему супом «малатан» у входа в Чэнцзэюань и крикнул:  

— Хозяин, десять бутылок пива и три порции супа!  

На его зов пришел хозяин, вынул четыре маленькие скамейки, три из них поставил по кругу, а на центральную, которая заменила стол, поставил тонкую дощечку неправильной формы. Затем принесли десять бутылок пива и три миски, каждая из которых накрыта прозрачным пластиковым пакетом из соображений гигиены. Братец Вэнь указал на две дымящихся сковородки-хого и сказал:  

— Выбирайте, берите, что хотите, хоть овощи, хоть мясо, пол-юаня за шашлык.  

От пряного запаха у нас с Цзыу слюнки потекли. Братец Вэнь был тут завсегдатаем, так что выбрал все быстро, а потом попросил повара пожарить шашлык, в ход пошли и баранина, и говядина, и куриное сердце, и говяжьи сухожилия, и почки. Особенно почки, братец Вэнь сказал, что мужчинам нужно есть их почаще, восполнять силы, сейчас мы бездельничали, так что это бесполезно, а если в какой-то день навалятся дела, то уже не поможет.  

Шашлык был реально вкусным, даже полный стол, сервированный маньчжурскими и китайскими блюдами, не сравнится. Стаканов не было, мы пили из горла. Охлажденное пиво пробирало холодом насквозь, совсем не то, что обычное комнатной температуры. Бизнес тут шел довольно неплохо, кроме нас, компании из трех парней, в основном посетителями были женщины, даже девушки. Вокруг дымящихся «хого» стояли подставки в два-три яруса, хозяин и хозяйка не успевали подносить еду. Все продукты были нанизаны на бамбуковые шпажки: всевозможные мясные нарезки, свиные и говяжьи субпродукты, яйца, рыбные шарики, мясные шарики, утиная кровь, сосиски, колбаски, тофу, пенка с соевого молока, стебли полыни, кориандр, редис, вешенки, морская капуста — в «хого» клали все, что продавалось на рынке. Ешьте, что хотите, после еды рассчитывайтесь, нужно просто пересчитать бамбуковые шпажки, каждая стоит пол-юаня.  

В тот раз мы выпили много пива и просидели дольше нескольких десятков компаний. Я шесть или семь раз накладывал себе суп «малатан» и вдобавок выпил пять бутылок пива. Когда было почти одиннадцать, все трое изрядно захмелели. Братец Вэнь вдруг лукаво улыбнулся, скривив губы и, старательно ворочая большим языком, произнес:  

— Задница. Куча выпуклых задниц. Красиво…  

Мы с Цзыу не поняли, и тогда братец Вэнь показал нам. Он сидел лицом к прилавку с «малатан», мы обернулись и увидели пять девушек в форменных юбках, окруживших квадратный горшок, они вытянули шеи и выставили задницы. Братец Вэнь прав, ягодицы были выпуклые и красивые. Через ткань юбки видны были резинки трусиков. Юбки были до колен, а ниже двигались десять икр разного размера. У них были отличные фигуры. Видимо, работали где-то поблизости и выбрались вместе поесть «малатан». Потом они расшумелись, принялись хихикать, словно бы что-то воровали.  

— Как они красиво смеются! — Братец Вэнь махнул рукой, словно произносил речь, и при этом смачно рыгнул. — Вот это задница, какая красивая! Гы-гы!  

Я стукнул его по руке.  

— Не гогочи! Всех распугаешь. Сбегут!  

Братец Вэнь сказал:  

— Ну и ладно. Если сбегут, то я догоню.  

Одна девушка тоненько закричала:  

— Мои вешенки! Мне отдайте! Мне!  

Остальные девушки загалдели:  

— Да кто берет твои вешенки!  

Хозяйка заверила, что вешенки варятся, вотвот будут готовы.  

Писклявая девушка проворчала:  

— Ничего себе «вот-вот», уже кучу времени ждем.  

Цзыу крикнул:  

— У меня тут есть. Надо?  

Писклявая девушка обернулась. Она была симпатичная, высокая и стройная, с короткими волосами.  

— Кто это кричит? Ты ненормальный? Болезнь что ли какая?  

— Нет у меня никакой болезни! — хихикнул Цзыу. — А вот вешенки есть.  

Писклявая девушка сердито подошла к нашему скромному столику, мельком взглянула, закатила глаза и сказала: «Иди к черту! » Ее подруги прикрыли рты руками и рассмеялись.  

Мы с братцем Вэнем рассмеялись. Я сказал:  

— Цзыу, она тебя отругала.  

Братец Вэнь добавил:  

— Подари ты ей эти вешенки.  

Я уже совсем напился, а потому вслед за Вэнем начал подстрекать Цзыу:  

— Точно, подари!  

Цзыу взял тарелку с вешенками, пошатываясь, подошел к Писклявой девушке и протянул ей тарелку обеими руками:  

— Это тебе вешенки. Поешь.  

Писклявая девушка снова что-то пискнула и выбила тарелку из рук Цзыу на пол.  

— Да пошел ты!  

Я заволновался, как бы он не двинул этой девице и подскочил, чтобы встать между ними, но Цзыу присел на корточки и принялся поднимать одну за другой бамбуковые шпажки, весело приговаривая:  

— Если ты не будешь, то я съем.  

Стайка девушек снова рассмеялась, подшучивая над Писклявой. Та спросила «что смешного? », махнула рукой и ушла. Братец Вэнь подошел ко мне и заявил:  

— Мать твою, хорошая какая барышня, как задницей ни крутит, а всяк красиво!  

10  

На следующее утро мы встали поздно. Поднявшись, Цзыу спросил меня, заплетаясь, не слишком ли он перепил прошлой ночью? Я ответил, что мы все перепили. Он долго вспоминал и сказал, что было вкусно. Почему снова не сходить сегодня вечером? Он закончил тренировку, мы позавтракали, когда разошлись, уже был полдень. Вечером он написал мне, мол, увидимся у ворот Чэнцзэюань в семь часов. Когда я пришел туда, Цзыу уже накрыл на стол.  

Пиво, шашлыки, «малатан», еще и две лепешки. Очень приятно. Мы неторопливо ели и пили. Как хороша жизнь. Эти задушевные посиделки тронули меня, особенно при виде того, как все вокруг увлечены едой. Мы, как и все окружающие, в тот момент вместе с Цзыу купались в роскоши. В другое время целенаправленно приближаемся к другим людям или отдаляемся, это намеренное действие. Как и вы мы хотим чего-то получить от этого мира. Мы затаились в уголочке, и даже если растворялись в толпе, то в душе понимали, что мы очень выделяемся, как ржавые гвозди, пытающиеся вклиниться в обычную жизнь. Рано или поздно к нам придут сводить счеты многие, обычно это полицейские, а иногда и простые люди, это, конечно, проблема. Например, однажды в половине шестого за Цзыу на улице погнались два человека.  

Это случилось вечером. Вечер в Пекине — не лучшее время, пробки, толпы, усталые лица после работы, а терпение и спокойствие пешеходов и автомобилистов израсходованы за день. Мы поели «малатан» три раза, собирались пойти туда же в четвертый раз и договорились встретиться у ворот Чэнцзэюань в шесть часов. Я сел на автобус от Университета лесного хозяйства, и без двадцати шесть, когда я подъезжал к западным воротам Пекинского университета, мне позвонил Цзыу. Он, запыхавшись, затараторил в трубку:  

— Братец, где ты? Кто-то гонится за мной!  

Одному не справиться… он… они… помоги мне!  

— Подъехал к Западным воротам. Ты где?  

— Бегу. В сторону Силиконовой долины… там… ты … встреть меня!  

Я выключил телефон и попросил водителя остановиться, мне нужно было выйти. До остановки было еще какое-то расстояние, водитель сказал, что не может остановиться, это правило. Но разве мог я уехать так далеко, поэтому я пнул дверь автобуса и закричал:  

— Открой дверь!  

Крик получился настолько громким, что я сам испугался. Пассажиры в битком набитом автобусе уставились на меня, а кондуктор отпрянул от меня. Водитель ударил по тормозам и тоже вздрогнул. В то время телевидение и газеты говорили, что террористы повсюду творят плохие дела, и мир неспокоен.  

— Открой дверь! — снова закричал я.  

Кондуктор сказал водителю:  

— Давай, давай, пусть выходит!  

Машины позади продолжали сигналить. Водителю пришлось открыть дверь. Когда я выскочил из автобуса, я услышал, как женщина-кондуктор плюнула и сказала:  

— Вот же идиот!  

Ругань пекинцев на слух звучит очень грубо, но у меня не было времени обращать на нее внимание, поскольку я бросился в сторону Силиконовой долины. Участок от западных ворот Пекинского университета до моста Хайдянь круглый год забит машинами, сейчас как раз час пик, и машины сигналят, водители беспомощно топают ногами, но не трогаются с места. Я протиснулся через щель между автомобилями и побежал к спортивному комплексу «Хайдянь». Я увидел, как Цзыу проскользнул в щель между автомобилями и бросился в противоположную сторону. Я бежал, махал ему, звал по имени. Он меня заметил, скорость значительно увеличилась, двое мужчин действительно гнались за ним вплотную, держа какое-то оружие в руке, похожее на молоток и ложку. Когда Цзыу приблизился, то я крикнул: сворачивай, прыгай в такси, а с этими я разберусь. Цзыу некоторое время колебался и продолжал бежать вперед. Сразу после поворота на Северную дорогу Фужун эта парочка приблизилась ко мне. Я схватил того, что был впереди.  

— Приятель, приятель, — я так крепко сжал его, что он не мог вырваться, — расскажи, не торопясь. Такая спешка вредит здоровью.  

Парень, которого я удерживал, крикнул своему приятелю, чтобы тот догонял Цзыу. Он остановился через несколько шагов, а Цзыу уже нырнул в такси. Его преследователь сердито взмахнул своим орудием, это и впрямь оказалась ложка на длинной ручке. Затем я учуял маслянистый запах, исходивший от парня, которого я сжимал в объятиях. Он застонал и попросил отпустить. Я отпустил, вынул сигаретку и дал ему. Второй парень, который держал ложку с длинной ручкой, выбил ее у меня из рук. Я ее поднял и снова передал тому парню, которого только что удерживал. У него в руках была поварешка.  

— Ребята, давайте поговорим. Братец у меня молодой и несмышленый, прошу простить. Если что, обращайтесь ко мне.  

— Ладно, говорить-то ты горазд. Деньги верни!  

— сказал Ложка.  

— Какие деньги?  

— Этот парень документы не сделал! — Поварешка указал поварешкой в ту сторону, куда уехал на такси Цзыу. — Выдавал себя за полицейского, чтобы обмануть моего брата!  

Я как услышал, так сразу понял, что это правда. Уроки брата Вэня, которые он преподал нам два дня назад, воплотились в жизнь, даже слишком быстро. Чтобы не привлекать внимание соответствующего персонала, я отвел их на рынок живых цветов, чтобы поговорить. Продавщица подумала, что мы хотим купить цветы, но я сказал, что мы пока посмотрим. Ребята, говорите, что в конце концов случилось? Ложка пояснил: не стану скрывать, я хотел сделать диплом повара, в ресторан только с ним нанимают, вот и обратились к этому парню. Он взял заказ, а вчера при передаче готового товара внезапно достал корочку полицейского, сказал, что он в штатском, и специально ловит таких как я, нарушителей общественного порядка, которые пользуются поддельными документами. Он схватил меня вот за эту руку и заявил, что отведет меня в участок. Я совершил необдуманный поступок, мне заморочили голову, но ни в какую не хотел идти с ним, я впервые сделал нечто подобное, не надо меня обижать! Он сказал, что можно и не ходить, но нужно заплатить пятьсот юаней штрафа. Я выгреб деньги из кармана брюк, оставалось триста. Он сказал, мол, триста так триста, и взял у меня деньги. А диплом повара не отдал. Когда он меня отпустил, то мне показалось, что что-то тут нечисто. Когда полицейские взимают штраф, то дают квитанцию, я же не мог этого не понимать. Я вернулся и рассказал все своему другу, ему тоже показалось, что тут какая-то проблема. Сегодня мы снова вернулись и принялись ждать. Твой брат смелый малый, отнял у нас обманом деньги и даже место не сменил. Я сразу понял, что он нехороший человек, липовый полицейский. И правда, стоило нам появиться, как он просто слинял. Вот скажи, приятель, я ж потратил шесть сотен, а даже документ в руках не держал, так, мать вашу, обижен я или нет? Нам, черт побери, деньги нелегко достаются. Приходится изрядно ложкой да поварешкой помахать. Парень с поварешкой снова помахал мне поварешкой.  

— Шесть сотен? — я оттопырил на правой руке большой палец и мизинец.  

— Шесть сотен! — Ложка уверенно сунул мне под нос свою правую руку с оттопыренными большим пальцем и мизинцем.  

Я вытащил кошелек, выгреб деньги из всех трех отделений, но набралось всего пятьсот пятьдесят юаней.  

— Прости, — сказал я. — Оставь мне телефон, я завтра донесу оставшиеся пятьдесят юаней.  

Ложка с Поварешкой переглянулись. Поварешка сказал:  

— Да и ладно, пусть будет меньше на полтинник. Зато обзаведемся новым другом!  

Ложка сказал:  

— Хорошо. Пусть будет пятьсот пятьдесят. — Он взял у меня деньги и тепло пожал мне руку, а на прощание проникновенно произнес: — Приятель, ты скажи своему братишке, чтоб перестал безобразничать. Если взялся за дело, так нужно честно его делать, а не марать свое доброе имя ради таких мелких денег. Деньги — это же что?  

Бумажки разноцветные. Так ведь?  

Я беспрестанно кивал. Ну да, ну да.  

Что ж, в этот раз я вытер задницу начисто.  

Покончив с этим делом, я позвонил Цзыу и сообщил, что проблема решена, и я жду его у входа в Чэнцзэюань, велел обязательно приходить, а не то мне придется с себя штаны последние снять. Цзыу пришел, когда я уже начал выпивать. Он сел, услышав, что я отдал пятьсот пятьдесят юаней, тут же вскочил и заорал:  

— Черт! Я у этого чувака в сумме взял пятьсот! Мать его, найду и поквитаюсь, ишь ты, обдурить нас решил!  

Я стукнул бутылку пива об пол, дно отвалилось, и пиво растеклось по всему полу.  

— А ну-ка сядь! Ты, значит, можешь других обманывать, а тебя ни-ни?!  

Цзыу пробормотал что-то, сел, открыл зубами бутылку пива и залпом выпил половину.  

— Ну, я же всего-навсего хотел подзаработать.  

— И где то, чем ты зарабатываешь? Давай сюда! — Я протянул руку.  

— Что?!  

— Давай!  

Цзыу медленно вытащил из кармана фальшивое полицейское удостоверение. Этот парень умудрился сделать его точь-в-точь, и правда, как настоящее. Если бы Цзыу надел полицейскую форму, то никто бы не усомнился, что он служит в полиции. Я достал сигарету и прежде, чем зажечь ее, поджег фальшивое удостоверение. Цзыу хотел отобрать, но уже поздно. Обложка сгорела молниеносно, и языки пламени быстро поднялись вверх.  

— Брат, что ты делаешь?  

— Я же говорил, давай зарабатывать деньги честно, а не идти по кривой дорожке.  

— По кривой дорожке? — Цзыу усмехнулся, с шумом выпустив воздух через нос. — Это все противозаконно! Есть ли разница между воровством и грабежом?  

В тот момент вопрос Цзыу и правда поставил меня в тупик. Это правда, то, чем мы занимаемся, тоже не праведный путь. Закон гласит, что так делать нельзя. Есть «но». На самом деле не так уж много «но».  

— Ты правильно говоришь, природа одна, но серьезность преступления разная. Сроки за воровство и разбой разные, ты-то уж знаешь. В моем понимании брать деньги, которые люди отдают добровольно, и вынуждать их заплатить, угрожая ножом, не одно и то же. Изготавливать фальшивки — это преступление, но выдавать себя за полицейского — еще более серьезное преступление, понимаешь? — я отпил глоток пива, и съел фрикадельку из супа «малатан». — Кроме того я скажу кое-что, что тебе не понравится. Избитая истина — профессиональная этика. Например, ты собираешься похитить человека, после получения выкупа нужно его выпустить, нельзя взять деньги и потом убить заложника. Это неправильно. — Я излагал свои мысли витиевато, не знаю, понятно или нет.  

Видимо, понятно, поскольку Цзыу сказал:  

— Братец, да ты прямо святой в своей сфере.  

Если когда-нибудь изготовление фальшивок станет законным, то я буду ходатайствовать, чтоб тебя избрали лучшим работником месяца, в масштабах страны.  

— Меня это не интересует. Так на меня все население страны уставится. Я боюсь, когда на меня смотрят, — скромно ответил я.  

Атмосфера наладилась, можно сказать, мы помирились. Допив бутылку пива, Цзыу пошел выбирать ингредиенты для супа «малатан». Затем он заказал у повара шашлык, сел, а потом вдруг вытянул шею и спросил меня:  

— А если я хочу за короткий промежуток времени подзаработать, как мне быть?  

— Это сложновато. А что ты задумал?  

— Влюбился.  

— У тебя есть любимая девушка? Покажи хоть брату.  

— Да я сам ее видел всего раз.  

— Заслуживает доверия?  

— Заслуживает. Если я сам этого захочу. Ты ее кстати тоже видел. Та самая девушка, которая в тот вечер хотела поесть вешенок.  

Я решил, что это очень ненадежный вариант. Виделись всего раз, еще и обругала Цзыу, ничего больше о ней неизвестно, можно ли в такую влюбиться? Я влюблялся довольно редко, нет никакого опыта, но мои знания верны на восемьдесят-девяносто случаев. Ты знаешь, сколько лет той девушке? У нее есть парень? Может, она вообще замужем и с ребенком. Даже если она одинока, с чего вдруг ей в тебя влюбляться? В конце концов она молодая. Без вариантов. Но у Цзыу точно лицо зрелого мужчины. И выражение лица торжественное.  

— Братец, почему ты считаешь, что можно выбирать только проверенный вариант? — С серьезным видом сказал мне Цзыу. — Какая разница, есть ли у нее парень, замужем ли она и есть ли ребенок? Разве я поклялся, что не буду бегать за другими? Все возможно, стоит только захотеть.  

Лицо Цзыу при этих словах было невозмутимым. Именно из-за этого безмятежного выражения лица мне казалось, что я не могу прочесть его мысли. Я сказал:  

— Если у нее есть семья, то ты не влезай!  

— Ладно, братец. Опять профессиональная этика? Не стоит держаться за устаревшие взгляды. В любви нет никакой профессиональной этики, а если бы и была, то мне было бы все равно. Что ты думаешь?  

В логике этому парню не откажешь. Но я все равно считаю, что дело ненадежное. Я не стану с тобой спорить, посмотрим, сколько будет гореть твой огонь. Ты же даже не знаешь, где живет эта девушка.  

— Я подожду. — Он опустошил свою чашку, и только тогда я понял, что он набрал полную чашку вешенок. — Я не верю, что она больше не появится.  

— Разве ты не хотел найти себе местную девушку?  

— Она заворачивает язык, и такая злючка, точно пекинка!  

11  

В тот день мы ее не дождались. Цзыу всякий раз набирал себе вешенок, чтобы той девушке не досталось, и он с ней заговорил. Почти все те вешенки он завернул с собой. Мы пили до одиннадцати, но та девушка не пришла, ее коллеги тоже не появились. Я сказал Цзыу, мол, все еще серьезно к этому относишься, пошли домой, тебе же еще гантели поднимать. Я-то думал, что Цзыу что-то втемяшилось в голову и скоро пройдет, но не ожидал, что он возьмется по-настоящему, и каждый вечер станет ходить, даже в дождь, поскольку в дождливую погоду лавочка по-прежнему была открыта. Лавки стояли под большим навесом, днем тут чинили машины, обувь, изготавливали ключи, а по вечерам все уезжали, и начинали торговать супом «малатан». Я сходил вместе с Цзыу четыре раза, сначала хотел посмотреть, выгорит у него в итоге или нет, а потом просто, чтобы весело отужинать. Раз мой брат всерьез собрался крутить роман, то моя обязанность как старшего брата поддержать его.  

Все эти четыре раза я не видел ту Писклявую девушку, но зато дождались нескольких ее коллег, которые все так же носили красивую форму. Но они на наших глазах засобирались уходить, а Писклявая так и не пришла. Цзыу побоялся, что упустил свой шанс, подошел к ним и заговорил, мол, мы знакомы, в тот вечер меня обругала ваша подруга. Цзыу спросил: почему вам, девочки, так нравятся вешенки? Они ответили: просто нравятся.  

— Тогда я вас угощу, — сказал Цзыу. — Но вам нужно кое-что мне рассказать.  

— Ладно. Поедим и потом поговорим. — Они явно посмеивались над Цзыу, но он сделал вид, что не замечает этого, и пригласил по всем правилам. Это обошлось ему в тридцать юаней. Им было неудобно отказаться, а после еды одна из них сказала: «У нее есть парень». Вторая добавила: «Они скоро поженятся». Третья поддакнула: «Даже не думай об этом». Но четвертая заметила: «Но если еще пригласишь нас поесть, то не исключено, что шанс появится». Они хором рассмеялись.  

— Где она? Как ее зовут? Можете мне сказать?  

— После нескольких шашлычков хочешь узнать ее имя? Не слишком ли торопишься? Она отпросилась и уехала к бабушке, но когда вернется, мы не в курсе.  

Еще одна важная новость, которую узнал Цзыу, заключалась в том, что все они работали официантками в соседнем доме престарелых. Я знаю это заведение, и мы много раз проходили мимо него. Цзыу поблагодарил их и пригласил поесть следующим вечером. Конечно же, они пришли и смеялись, прикрывая рот рукой. Чего же не поесть на халяву. Цзыу заплатил сорок юаней. Они сказали, что перед лицом супа «малатан» сообщают, что завтра она выходит на работу. Но имени сказать не могут.  

На следующий день Цзыу отправился в дом престарелых, чтобы найти девушку, и увидел фотографию и имя на доске почета: Вэнь Цзин. Цзыу спросил начальника смены, и тот ответил, что она отпросилась. Те девицы его надули. Цзыу сдержал свой гнев и снова пригласил их на ужин. После еды он попросил их проявить великодушие. Они посмеялись и сказали, что уже совсем скоро, завтра она точно выйдет на работу.  

Днем Цзыу приходил во время перерыва на обед к воротам дома престарелых, если прямо взять и войти, то это могло помешать ее работе, и весь его хитрый план провалился бы. Ну, должна же она уйти с работы, чтобы перекусить. В обед он ее не дождался, пошел и постоял постоял вблизи Пекинского университета в ожидании клиентов, взял простенький заказ, а когда пришло время ужинать, снова прибежал. И дождался! Вэнь Цзин с несколькими коллегами с контейнерами для еды вышли из вестибюля. Он окликнул ее по имени, а коллеги, шедшие следом, тут же захихикали и удалились. Вэнь Цзин подошла к нему и произнесла одну фразу:  

— Ты что больной?  

Цзыу потер голову и ответил:  

— Я столько дней тебя искал!  

— Да пошел ты! — Вэнь Цзин повернулась и пошла прочь, но через пару шагов остановилась и добавила: — Впредь не смей доставать моих коллег!  

Вечером Цзыу снова пошел есть суп «малатан». Он звал и меня, но я не пошел. В последнее время я только и делал, что пил вино и заедал супом «малатан», желудок отреагировал, и началось расстройство. По словам Цзыу Вэнь Цзин с коллегами пришли туда же, но при виде него Вэнь Цзин отвернулась и ушла, топая каблучками маленьких кожаных туфелек, и в одиночестве вернулась в дом престарелых. Цзыу не сдался, он снова оплатил счет для стайки ее подружек, после ужина им показалось, что они провинились перед Цзыу, и они признались: вроде бы у Вэнь Цзин нет парня, но такое чувство, что ты ее не интересуешь, хотя на самом деле ты очень симпатичный. Цзыу вернулся и поговорил со мной. В тот момент он сильно расчувствовался. Одна толстушка, увидев, что он умолк, решила его приободрить и спросила: почему бы тебе еще раз не попробовать? Разве ж есть неприступные женщины? Они ее подняли на смех, но надо просто продолжать добиваться. Цзыу поблагодарил толстушку, сидел и продолжал пить пиво, а сам решил продолжить попытки завоевать Вэнь Цзин.  

В это время Цзыу днем и ночью бродил по Чэн цзэюань и обнаружил, что семья Вэнь Цзин живет в жилом комплексе Фужунли рядом со спорткомплексом «Хайдянь». Рядом с жилым комплексом разбит небольшой парк, где есть выложенный камнем живописный уголок. Каменные бруски установлены вертикально и горизонтально. На первый взгляд, похоже на руины каменного фонтана Дашуйфа в Юаньминъюане, а еще на таинственный английский Стоунхендж, про который я читал в газете. Рядом с местным «стоунхенджем» есть огромный фонтан, который включают только по большим праздникам. Зимой я часто ходил туда в парк с друзьями, чтобы погреться на солнышке, щурясь и куря. От северного солнца люди чувствуют себя обессиленными, как от прикосновения небожительницы. Теперь пришла очередь Цзыу. Если мы сталкивались днем, то обычно в «стоунхендже», а по вечерам частенько вместе ели суп «малатан». Один раз Цзыу последовал за Вэнь Цзин, возвращавшейся с работы, и проводил ее прямо до подъезда. После этого окно на шестом этаже открылось, в нем мелькнуло чье-то лицо, и окно снова закрылось. Цзыу не мог ясно разглядеть лицо, но решил, что это была Вэнь Цзин. Значит, она живет на верхнем этаже этого здания.  

Тогда Цзыу решил прибегнуть к самому пошлому, но самому эффектному трюку —послать цветы.  

Я никогда не дарил цветы ни одной женщине, не считаю нужным. На улицах полно людей, а ты смотришься, как обезьяна с букетом. Тебе должно быть очень не по себе. При этой мысли у меня мурашки по всему телу, и я обливаюсь потом. Цзыу в состоянии вынести это, чем я восхищаюсь.  

Он сказал, что это всего лишь цветы. Фальшивые документы как динамит, а я целыми днями ношу их с собой. Рядом с парком находится цветочный рынок. В то время еще не начали строительство кампуса «Чанчунь Синьюань» для аспирантов Пекинского университета. На цветочном рынке торговля шла очень бойко, и окружающую Силиконовую долину наполнял аромат цветов. Цзыу выбрал красные розы и лилии, и букет доставлялись два раза в неделю. Причем не прямо Вэнь Цзин, а до ее двери до или после того, как она приходила домой. Чтобы войти в здание, нужно было провести картой, поэтому приходилось ждать, пока соседи войдут или выйдут, положить цветы и уйти. Иногда, когда никто не входил и не выходил, ему приходилось стиснуть зубы и позвонить в домофон и писклявым голосом сказать: «Здравствуйте, здесь живет Вэнь Цзин? Я курьер из цветочного магазина. Один господин заказал для вас букет. Пожалуйста, спуститесь и заберите». К тому времени, как Вэнь Цзин спускалась, Цзыу уже убегал.  

Ожидание и доставка цветов длились два месяца, наступила поздняя осень. Небо в Пекине казалось выше, облака начали исчезать, воздух стал суше, а землю укрывали опавшие листья. Два дерева гинкго у западных ворот Пекинского университета горели ослепительным золотом, словно горящим пламенем, казалось, что под деревом все вымощено золотом. В тот день Цзыу следовал за Вэнь Цзин на расстоянии, и тут Вэнь Цзин внезапно обернулась и сказала:  

— Тебе не надоело?  

Цзыу ответил:  

— Занимайся своими делами.  

— Я даже имени твоего не знаю. Зачем ты меня преследуешь?  

— Меня зовут Чэнь Цзыу.  

— Фу! Не видела такого нахала! — Есть нахалы и похлеще меня.  

И тут Вэнь Цзин рассмеялась. А как только рассмеялась, то выдала себя с головой. У Цзыу на глаза навернулись слезы. Он понял, что все получится.  

Вэнь Цзин часто со счастливым видом пересказывала мне этот диалог. Она говорила, как это твой двоюродный младший брат вырос таким нахалом. Я сказал, что я не знаю, в детстве он был очень чувствительным, при виде одноклассниц краснел, кто ж знал, что при виде тебя внезапно станет таким бессовестным, вот уж и правда на каждую силу находится противосила. Заклятый враг, злой рок. Вэнь Цзин становилась еще счастливее. В уголках глаз и на кончиках бровей скрывалась яркая улыбка обладательницы Цзыу. Я не мог понять, как это Цзыу вдруг стал таким нахальным. Не говоря уж о людях, даже собаки, если будут несколько месяцев вилять хвостом, но не получать внимания, то их самолюбие будет уязвлено. Поэтому я спросил Цзыу:  

— Скажи честно, в чем секрет?  

Цзыу холодно ответил:  

— Мою девушку таким же образом увел один мерзавец.  

— Еще более наглый, чем ты?  

— Намного! Не только дарил ей цветы, но и нанял человека, который помогал ему писать любовные письма, по два в день. Такие слащавые слова нервная система обычного человека не вынесла бы. Ты на ее месте после прочтения рехнулся бы. И тут до меня кое-что дошло, истина исходит из практики, и я насторожился:  

— Ты ведь так поступил не только для того, чтобы заполучить эту Вэнь Цзин?  

— Не стану скрывать, братец, в начале я думал, ах, значит не веришь, мать твою, что я могу заполучить пекинку, на основании чего? Но пока так долго за ней бегал, так и правда влюбился, а иначе как бы продержался так долго?  

Цзыу и впрямь продержался до сих пор. Он постоянно крутился вокруг Вэнь Цзин, почти перестал брать заказы, тратил все, что зарабатывал, ничего не накопил. Сейчас он даже тысячу не мог выложить, а потому нервничал даже сильнее, чем когда еще не заполучил ее. Когда ухаживаешь за девушкой, надо тратить деньги, но когда завоевал ее, то денег нужно еще больше. Я сказал, мол, без проблем, если будет что-то экстренное, то обращайся. Цзыу ответил, что так не пойдет, ты за эти годы тоже ничего не скопил, если потом появится девушка, вы поженитесь, родится ребенок, то надо будет полагаться на заработанное сейчас. Я ответил, что не стоит загадывать так далеко.  

Мне уже тридцать и ничего подобного, может, так и останусь холостяком, тогда на черта копить деньги. Цзыу все равно не согласился. Он сказал, что денег он найдет, как заработать, а первый приоритет сейчас заставить ее сдаться, окончательно и бесповоротно. Когда он произносил эти слова, то выглядел расчетливым типом, холодный свет проникал в глаза, пронзал все лицо и светил из подбородка. Он меня ужасно напугал.  

12  

Их отношения развивались неплохо, но мне неудобно было спросить, до какой именно степени. Я старший брат ее парня, считай, деверь, нельзя говорить непристойности. Я только знал, что у них все «на мази». Цзыу постоянно повторял эти слова, словно бы успокаивал меня и подбадривал себя. Однажды вечером в небе взошла яркая круглая луна, лунный свет укрывал землю, словно слой воды, и при виде нее люди испытывали тоску по дому. Цзыу ушел к Вэнь Цзин, я остался в комнате в одиночестве ловить мышей. В этих одноэтажных домах есть один минус, летом донимают мухи, комары и тараканы, а после похолодания — мыши. Мыши в моем доме любят таскать лист бумаги посреди ночи, и звук от волочения такой, будто кто-то ходит в тапочках. Только подумайте, ты спишь, а кто-то рядом с кроватью ходит туда-сюда, вот ведь ужас. Поэтому я был полон решимости их извести. Я передвинул маленький столик, за которым обычно мы ели, оттопырил задницу, чтобы налить воду в мышиную нору, и тут пришли Цзыу с Вэнь Цзин. Это был первый визит Вэнь Цзин к нам. В доме царил беспорядок, убираться было поздно, так что придется срамиться по полной.  

Я велел Цзыу пригласить ее сесть.  

— Неудобно вышло. Ты впервые пришла и оказалась в эпицентре классовой борьбы, — я изо всех сил пытался расслабить Вэнь Цзин. — Сейчас только воду налью.  

Вэнь Цзин сказала:  

— Нестрашно. Занимайся своими делами.  

Цзыу сказал:  

— Нет времени заниматься! — Он выплеснул половину ведра воды и с грохотом приставил ведро ко входу в нору. — Братец, собирайся, пойдем в Юаньминъюань!  

— Посреди ночи идти в Юаньминъюань? — спросил я. — Ты зачем ведром нору закрыл?  

— Вэнь Цзин говорит, что ночью там очень здорово. Луна ярко светит, народу мало, парк огромный.  

Отлично, как влюбился, так сразу стал романтичным. Вэнь Цзин сказала, что есть одна тропинка, по которой можно проникнуть в парк, но нужно перелезть в одном месте через стену.  

Как только он умолк, в комнате раздался скрип. Я везде поискал источник звука, а Цзыу указал на ведерко. Оказалось, что мышь, спасаясь от затопления, вылезла из норы и хотела убежать, отчаянно цепляясь за стенки ведра. Вэнь Цзинь сказала: только глянь на своего брата, вот он испорченный. Цзыу сказал:  

— Да где уж, во мне есть еще и кое-что похуже, ты просто не в курсе. Ладно, пора идти.  

Когда мы вышли, то столкнулись с братцем Вэнем, который вышел выплеснуть воду для мытья ног. Он спросил меня:  

— Так поздно куда-то собрались?  

— В Юаньминъюань.  

— Черт, да там сплошные призраки.  

Говорят, что в прошлом в Юаньминъюане погибло много людей, там, где жил император, часто убивали наложниц, девушек и евнухов. Вэнь Цзин повела нас через переулок, потом повернула раз и второй раз... У меня закружилась голова, и тут мы вышли в тупик. В конце переулка находился общественный туалет, и запах доносился издалека. Вэнь Цзин рассказала, что год назад она пришла с группой одноклассников и просто перелезла через стену рядом с туалетом. Стена не высокая и не низкая, а у основания лежит сухая лоза, на которую можно наступить. Я перелез первым, чтобы встретить с той стороны и помочь, поскольку Вэн Цзин не могла влезть на стену без посторонней помощи, кто-то сверху должен был держать ее за руку, а снизу кто-то должен был подталкивать ее зад. Разумеется, я не мог придерживать ее за зад. Я залез на стену, и передо мной открылось то, что было с другой стороны: дороги, кусты, мостики и озерная вода под слабым лунным светом. Братец! Цзыу тихонько окликнул меня снизу. Я сел на стене и тут обнаружил, что рядом с моими руками какая-то куча, как оказалось, фекалии. Должно быть, их закинули сюда прямо из туалета. Судя по всему, все знали про тайный путь, как попасть в Юаньминъюань бесплатно, и сотрудники приняли меры предосторожности. Я схватил Вэнь Цзин за руку и невольно вздрогнул. Ее ладонь была прохладной, мягкой и миниатюрной. Но мне вспомнились бледные бедра той девушки в ночном клубе. Вэнь Цзин оступилась и закричала. Я отругал себя и попросил ее поставить ногу нормально, а Цзыу подтолкнуть посильнее.  

Юаньминъюань ночью был невыносимо огромным, здесь было тихо, как на кладбище. Достопримечательности, знакомые нам по фильмам и картинкам, а также существующие в нашем воображении, безмятежно почивали в лунной стране. В половине двенадцатого ночи никто не патрулировал, но мы невольно испугались и понизили голоса. Ветер дул с воды, было прохладно, сумрачно и влажно, как будто моего лица касалось сразу множество мокрых прозрачных ручек. Вэнь Цзинь немного боялась и уцепилась за талию Цзыу, который прижимал ее к себе. Вэнь Цзин начала тихонько пересказывать те истории об Юаньминъюане, которые слышала с детства, чем дальше она рассказывала, тем медленнее говорила, и постепенно сама запуталась. Она отвлеклась. Их шаги тоже стали рассеянными, мы обошли воду, перешли через мост, я слышал везде странные птичьи крики, обернулся, чтобы поискать глазами птиц, но когда повернул голову, то Цзыу и Вэнь Цзин уже не было.  

Я бродил один по огромному саду и сожалел, что пошел с ними. Огромная луна на самом деле ничего не значит для меня. В такие ночи я должен спать, смотреть телевизор или пить где угодно. Вокруг ни души. Печально смотреть в одиночку на яркий лунный свет. Что я сделал под луной за последние несколько лет? Не могу вспомнить, как будто я впервые столкнулся лоб в лоб с огромным островом лунного света. Место, куда я всегда хотел попасть, было внезапно утрачено. Я шел небрежно, куря сигарету. Юаньминъюань в старые времена был чрезвычайно пышным, поэтому императоры были готовы поселиться здесь. Если бы парк был таким запущенным и одиноким, как сейчас, то они ни за что не приехали бы сюда.  

Пока я шел, из кустов вдруг вынырнула темная тень, перепугав меня до глубины души. Я отпрянул на несколько шагов. Это был какой-то придурок, бомж, в военной шинели, волосы взлохмачены, словно гнездо сороки.  

— Сигаретку, сигаретку…  

Он попросил, вытянув губы, его рот был полуоткрыт с одной стороны, не в силах сдержать слюну. Лунный свет не добрался до его рта, превратившегося в черную дыру неправильной формы. Я посмотрел в кусты и увидел два гнилых стеганых одеяла в зарослях. Должно быть где-то еще можно перелезть через стену, иначе этот тупой бомж не смог бы пробраться внутрь. Он выбрал себе место. Я протянул ему сигарету, помог закурить, а потом дал еще несколько. Бомж усмехнулся, вытянув подбородок на вдохе, словно не желая, чтобы смех слишком быстро слетел с его губ.  

Продолжая двигаться вперед, я соблюдал меры предосторожности, опасаясь, что кто-то вдруг выскочит из темного угла. Странно было бы, если бы в таком огромном месте никто не прятался. Вы их не видели просто потому, что они не выскочили вовремя.  

Потихоньку я добрался до фонтана Дашуйфа. Многие камни были бессистемно разбросаны в ночи, и их тени казались полными ужасающей тайны, напоминая мне хаотичные могилы в сельской местности, которые мне доводилось видеть в детстве. Я неуверенно подошел к нему, в последний раз я видел это место несколько лет назад, когда впервые приехал в Пекин. Все деньги, заработанные в первый месяц, были потрачены на легендарные достопримечательности.  

Я приблизился и услышал странный звук. Тяжелое дыхание двух человек. Мир огромен, а людей так много. Я замедлил шаг и побрел в ту сторону, откуда доносился звук. На полпути я вдруг подумал, что это могут быть Цзыу и Вэнь Цзин, и остановился. Я хотел развернуться и пойти назад, но что-то словно бы дернуло меня за ногу. Иди вперед, вперед, велело это «что-то». Я послушно пошел вперед, обогнул красиво вырезанный камень и увидел двух людей, которые двигались в унисон. У того, что был сверху, брюки были спущены до щиколоток, голый зад дергался вверх и вниз. Женщина под ним крепко обнимала его за талию, а белая нога светилась слабым голубым светом, свисая с лежащего большого камня. В ее горле скопился смущенный крик, который не мог вырваться наружу. Цзыу и Вэнь Цзин. Я повернулся и ушел, шагая все быстрее и быстрее, пока не перестал слышать этот звук. Я ударился об дерево на обочине дороги, и боль пронзила мой череп насквозь.  

Я отвратителен, да? Я чувствовал себя больным, мне было ужасно плохо. Так плохо, что выступали слезы. Плохо не от плотских желаний, а от ощущения пустоты в сердце. Даже если сунуть туда обе руки, то ничего не найдешь кроме пустоты. Те, кто вместе со мной приехал в Пекин, по большей части давно уже вернулись, но у некоторых дела пошли в гору, они разбогатели или же сменили сферу деятельности. А я с пустыми руками бреду по пекинским улицам, куда глаза глядят, «топчу» улицу. Но все это очень далеко от меня. Я не знаю, что конкретно означает благополучие, если не женщина и не деньги, тогда что? Я присел на корточки у кромки воды, для начала умылся, умыв каждый участок своего лица. А потом сел на камень и закурил.  

Я докурил сигарету и успокоился, как будто ничего не произошло. Как будто это был обычный день, как и любой другой за эти годы. Цзыу и Вэнь Цзин подошли сзади, Цзыу спросил:  

— Брат, почему ты сидишь здесь? Холодина!  

Вэнь Цзин ущипнула его, Цзыу рассмеялся. Вэнь Цзин прошептала: «Противный! »  

Мы вернулись тем же путем через стену, где валялись фекалии, я почувствовал, что снова оказался в Пекине. Сначала я хотел найти проход для глупых бездомных, чтобы попасть в парк, и планировал выйти оттуда, но Цзыу сказал, что это отнимет слишком много времени, а Вэнь Цзин торопилась домой, опасаясь, что родители ее накажут. Мы перелезли через стену, взяли такси, чтобы отвезти Вэнь Цзин домой, а затем на такси поехали обратно в Сиюань. По дороге Цзыу сказал:  

— Брат, у нас все получилось!  

— Ты про ваши дела?  

— Вроде все хорошо прошло. У нее это было первый раз.  

13  

Их отношения всегда были очень хорошими, без преувеличения можно сказать, что они были неразлучны. Это было видно. Цзыу проявлял терпение и мягкость и очень заботился о Вэнь Цзин. Время текло для них одновременно и быстро, и медленно, и они не подозревали, что мир изменился из-за рутины и опьянения. На самом деле мир изменился не слишком сильно. Он все тот же. Если брести куда-то, то становится прохладно и даже холодно.  

Если не выходить на улицу в снежный день, пекинская зима вполне комфортна. С отоплением в доме и хорошим солнечным светом на улице погода заставляет вас чувствовать, что все возможно. Бизнес тоже наладится, потому что дела, которые затянулись на год, спешат закрыть, а желающие оформить поддельный документ сами стучат в дверь по собственной инициативе. Рукописная или штампованная реклама уже были не в ходу, вместо этого все пользовались стикерами: объявление пишется на лицевой стороне, а изнанка клеевая, можно нашлепать, куда угодно.  

Эта разновидность небольшой рекламы быстро наносится, она удобна и модернизируется вместе с Пекином. Но у Цзыу в кармане до сих пор лежит гелевая ручка, и у него до сих пор привычка писать где попало. Иногда я вижу его надписи на рекламных щитах или гладких стенах. Он пишет, что Пекин — хорошее место, что он влюбился в одну девушку, а еще всякие странности, например, задает вопрос, а что вы сделаете в первую очередь, если вдруг получите два миллиона? Например, дороги были проложены для транспортной доступности, но теперь на них постоянные пробки. Например, газета сообщила, что свинья превратилась в слона, но мы все знаем, это ложь. Или: если вы отправитесь в Юаньминъюань, я предлагаю вам лечь на те большие камни. И многое другое.  

Мы почти каждый день брали заказ, большой или маленький. Мы с Цзыу по-прежнему активно работали в районе Хайдянь. Цзыу нравилось гулять по территории дома для престарелых и жилищного комплекса «Фужунли». Когда Вэнь Цзин уходила на работу, мы шли на улицу, а когда становилось скучно или не было дел, мы направлялись в «стоунхендж» погреться на солнышке. Солнце зимой в Пекине очень приятное, ему ничего не мешает, солнечный свет беспрепятственно падал на нас, пробивался сквозь ватник, проникая в кости, а спина начинала шипеть и мокнуть от пота. Цветочный рынок собирались снести, а цветы один за другим переносили из оранжереи, на месте которой Пекинский университет планировал построить кампус для аспирантов. Когда мы грелись на солнышке, то часто бесплатно «проектировали» кампус для Пекинского университета. Воображали, какие здания нужно построить, чтобы они выглядели наилучшим образом. После долгих раздумий так и не смогли придумать такие невероятные формы, как «яичная скорлупа» и «птичье гнездо». Мы по-прежнему часто ходили есть суп «малатан», но пива особо не пили, холодно. Если хочется выпить, то заказывали водку «эрготоу», с одного глотка чувствуется огненная полоса, обжигающая от языка к желудку.  

Время от времени Цзыу не приходил домой ночевать. Это отлично. Молодой парень, полный сил, и не должен ночевать дома. В такие дни ко мне в комнату прибегал братец Вэнь, и очень удивленно говорил: черт побери, у Цзыу женушка очень даже ничего, как интересно. Он повторил мне это раз тридцать, не меньше. Изначально я планировал снять для Цзыу комнату, которую раньше занимал Лао Те. Так и принимать Вэнь Цзин было бы удобно, но потом я подумал-подумал и решил этого не делать. В этом дворе сплошь одни взрослые мужики и при виде девушки могут не сдержаться и распустить руки. После того, как Лао Те сбежал, он больше не показывался, помимо двух гнилых одеял все ценные вещи он заранее унес. Значит, не планировал возвращаться. Хозяин нашел другого арендатора. Это был мелкий офисный клерк в очках, на вид очень высоконравственный, весь день он ходил, задрав лицо к небу, и ни с кем из нас не общался, непонятно, что у него в голове. Ну, не общался и ладно, можно и без него прекрасно прожить.  

Меня всегда беспокоило, что родители Вэнь Цзин не одобряли их отношения. Хотя у Цзыу все уже срослось, но в наше время мало кто хранит девственность до свадьбы, так что это ерунда. Когда я узнал, что родители Вэнь Цзин не согласны, зима уже закончилась. Высокие травы и полет иволги, тополиный пух танцевал в воздухе, снова начались песчаные бури.  

Ну, причины, почему они были против, и так понятны. Цзыу приезжий, еще и занимается подделкой документов. Родители девушки не могли этого принять. Я также чувствовал себя слегка подавленным, вероятно, из-за моей постоянной низкой самооценки, сами подумайте, ничего же не поделать ни с профессией, ни с происхождением. Но Цзыу и Вэнь Цзин были уверены в себе и решили провести остаток жизни вместе. Цзыу сказал: «Пока ты непоколебимо держишь красный флаг, я решу все с твоими мамой и папой». Вэнь Цзин ответила: «Пока ты осмеливаешься пробиваться наверх, я буду держаться». Цзыу сказал: «Хорошо». Вэнь Цзин также сказала: «Хорошо». Чтобы показать родителям Вэнь Цзин свою решимость, они решили снять жилье. Однокомнатную квартиру рядом с Чэнцзэюань. Цзыу и Вэнь Цзин приехали в Сиюань, чтобы упаковать свои вещи. Песчаная буря совсем разошлась. Небо было полно желтой пыли, дул сильный ветер. Над дорогой закручивались один за другим циклоны, и мешки с мусором летали по воздуху, как птицы. Я только что принес бродячую кошку со двора в дом и хотел, чтобы она поймала двух мышей. Цзыу и Вэнь Цзин вошли в песке с ног до головы.  

— Брат, я хочу переехать, — сказал Цзыу.  

— В смысле? — Я увидел, что за его спиной маячит Вэнь Цзин, подумал, она чем-то недовольна.  

— Не волнуйся, братец, — сказала Вэнь Цзин. Мне очень нравится эта девушка, она очень приветлива и не ходит вокруг да около. — Я просто хочу оказать некоторое давление на своих родителей. И мы хотим чаще быть вместе.  

Я, безусловно, поддержал их. Вещей у Цзыу было очень мало, они поместились в две коробки, которые они унесли вдвоем. Но после переезда у меня освободилась большая площадь в комнате, а в моем сердце освободилась еще большая площадь.  

На самом деле я надеялся, что Цзыу не переедет. Вы не представляете, как важно иметь партнера в таком большом городе, где у тебя нет родственников. Сначала я хотел пойти и помочь убраться в новом доме, но передумал, поскольку при виде их новой большой квартиры мне станет только хуже. Однокомнатная квартира для меня уже слишком большая. Огромная пустота. В такую отвратительную погоду взрослому человеку трудно удержаться от сентиментальности. Я проводил их до дороги и сказал: приходите почаще в гости. Цзыу тоже не хотелось расставаться, поэтому Вэнь Цзин сказала за него:  

— Братец, возвращайся, приходи к нам домой, когда у тебя будет время.  

Она произнесла слово «домой», и пыльная весна вдруг прогрелась. Какая милая девушка.  

Впоследствии я и правда часто бывал у них. Цзыу приглашал меня выпить и поужинать, иногда я брал заказы возле Силиконовой долины, а когда приходило время поесть, то покупал утиные шейки, утиные крылышки или вареную рыбу на вынос. Вэнь Цзин готовила неплохо, особенно ей удавались тушеные караси и острые куриные желудки. У меня при каждом приеме пищи возникали смешанные чувства. Так что я думал, что если в будущем действительно захочу жениться, я должен выбрать кого-то, кто хорошо готовит. Дальше я вспомнил об истине, подытоженной другими: путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и вкусная еда поможет удержать мужа. Благодаря вашей готовке он будет так думать, начиная с того момента, как он откроет рот, и заканчивая тем, как пища упадет в желудок. Он никогда не сможет убежать.  

Квартира, которую они арендовали, находилась недалеко от лавочки, торговавшей супом «малатан», вход с переулка, в двухстах метрах, на третьем этаже. Полторы тысячи в месяц, сумма немалая. Но, похоже, они справлялись. За исключением нескольких крупных предметов мебели, купленных хозяином, они больше ничего не добавили, но диван был новым, потому что Цзыу любил лежа смотреть телевизор и читать газеты. Вэнь Цзин моталась между двумя домами, иногда она возвращалась пожить в родительский дом, чтобы посмотреть, как папа с мамой относятся к происходящему. Но дело не сдвигалось с мертвой точки, поэтому большую часть времени она жила в Чэнцзэюань. Несколько раз ее родители приходили к ним в квартиру, чтобы поскандалить, они угрожали Вэнь Цзин:  

— Если продолжишь с ним тусоваться, мы разорвем отношения!  

А Цзыу они угрожали:  

— Если будешь и дальше увиваться за нашей дочерью, мы заявим на тебя в полицию.  

Разумеется, у них не хватало духу воплотить ни одну их угроз. Все-таки это они так ее воспитали, как ни ругай, а это родная дочь. Цзыу тоже проявил благоразумие, он относился к родителям Вэнь Цзин довольно хорошо, на лице его застыла извиняющаяся улыбка, и как бы его ни ругали, он лишь опускал голову и молчал.  

Цзыу даже написал родителям Вэнь Цзин письмо, основываясь на приобретенных знаниях, он сначала напечатал письмо, а потом старательно его скопировал, общий смысл был таким: он всю жизнь будет хорошо относиться к их дочери, никогда не подведет ее, постарается зарабатывать деньги, как можно скорее перейдет на достойную работу, чтобы Вэнь Цзин побыстрее стала жить лучше, он будет относиться к старикам с сыновьей почтительностью, как к родным родителям. Он написал искренне, со смирением и без высокомерия.  

Прежде чем написать письмо, Цзыу спросил меня, уместно ли это. Я сказал, конечно, уместно, раз они не хотят пообщаться с вами откровенно, должен быть способ выразить себя. Была еще одна причина, по которой мне показалось это уместным — у Цзыу великолепный почерк, а это редкость. Я всегда считал, что люди, которые красиво пишут, образованны. Я надеялся, родители Вэнь Цзин также верят в эту правдоподобную логику. Цзыу написал это, особо подчеркнув денежный вопрос: он будет усердно трудиться, чтобы заработать деньги и решить проблему с собственным жильем в течение двух-трех лет. Цзыу в приватной беседе сказал мне: разве это не вопрос денег? Если они будут держать в руках десять миллионов, я дам им то, что они хотят, будь я хоть трижды преступник, они и не пикнут, может быть, расплываясь в улыбке по три раза в день, станут приветствовать меня в своем доме. С деньгами никому нет дела до того, чем ты промышляешь.  

После этого письма между Цзыу и родителями Вэнь Цзин внезапно наступило перемирие. Они перестали приходить на порог и скандалить и звонили Вэнь Цзин, если им было нужно, но если дочери не было дома, просто вешали резко трубку, не говоря Цзыу ни единого дурного слова, словно его не существует. Я не знаю, заботил ли родителей Вэнь Цзин денежный вопрос. Во всяком случае, Цзыу сказал мне: брат, видишь ли, деньги любят все. Не думайте, что что-то не так с Пекином, везде одно и то же, в конце концов, чтобы резюмировать свое выступление, нужны деньги. Я ответил: не болтай ерунды, люди не настолько глупы, чтобы поверить твоим пустым обещаниям. Наверное, просто уже не в силах скандалить. Дочка уже с тобой переспала, тут ничего не попишешь, нельзя же с утра до вечера мозолить язык.  

— Это все потому, что они увидели мои перспективы в денежном вопросе.  

— А где сами деньги? — спросил я. — Дай посмотреть.  

— Успокойся, братец, я тебя не подведу. — Цзыу стиснул зубы.  

Так как Цзыу скрежетал зубами, чтобы заработать деньги, у нас было меньше шансов встретиться. Да и встретиться означало лишь случайно столкнуться на углу улицы. Он был занят, звонил, говорил, что собирается «топтать» улицу, брать заказы и передавать готовые, а возможности выпить пару рюмок не было... Когда я звонил ему домой, трубку обычно брала Вэнь Цзин. Иногда было уже совсем поздно, а Цзыу еще не возвращался. Вэнь Цзин говорила, что он отправился в Фэнтай, Сюаньу или Фаншань. Черт, этот парень даже в Фаншань скатался. Среди моих знакомых, которые занимались подделкой документов, Цзыу едва ли не самый отчаянный. Я сказал Вэнь Цзин:  

— Пусть так не гонит, банковские капиталы тоже не за день зарабатываются.  

— Я говорила это много раз, — посетовала Вэнь Цзин, — я сказала, что мои родители сейчас не очень против наших отношений, и они никогда не упоминали деньги. Но он не поверил этому и сказал, что я лгу. Братец, ты, может, поговоришь с ним, когда у тебя будет время. Скажи ему, что нельзя жизни не щадить ради денег!  

Я звонил Цзыу, но он не принял мои слова всерьез, сказав:  

— Ты не понимаешь, братец, чего они хотят.  

Я думал, что у Цзыу в душе до сих пор упрямо существовал комплекс неполноценности, потому что неполноценность ведет к тщеславию, он считал, что он прав и деньги могут решить все проблемы. Но мне его не переубедить, он не будет слушать меня. Ему кажется, что он лучше меня разбирается в Пекине, лучше знает, как можно закрепиться в таком месте, как Пекин. Так что ничего с ним не поделаешь. Постепенно я начал отдаляться от Цзыу. Самое большее мы не общались месяц. Он был занят зарабатыванием денег, я тоже. А еще я занимался тем, что утешал братца Вэня, вместе с ним ходил выпить и поболтать, помогал ему развеяться. Братец Вэнь развелся по требованию жены. Услышав эту новость, я остолбенел. Его жене сорок пять, в таком солидном возрасте внезапно потребовать развода, да еще и немедленно. Она пригрозила братцу Вэню, что если он не даст ей развод, она ему наставит рога. Это серьезная проблема. Братец Вэнь на всех парах помчался домой, быстро, как пуля, даже вещи не успел собрать. Он сказал, жена у него может проучить, лучше всего поверить в то, что она говорит. Через десять дней братец Вэнь вернулся, уже разведенный, быстро, как пуля. В этот раз он сказал, что жена могла его проучить, лучше всего сделать так, как она говорит. И только после возвращения на братца Вэня нахлынула печаль, дома он сдерживался, ощущал себя стойким перед лицом грусти, но при виде меня залился слезами.  

Братец Вэнь сказал:  

— Братишка, мне кранты!  

Я ответил: кто же виноват, если ты так надолго задержался в Пекине. Жена тебя чуть ли не каждый день просила вернуться, но ты не возвращался, вот теперь все хорошо, возвращаться больше не нужно, а ты говоришь «кранты». Это у вас в Хубэй так говорят? Тебя Пекин живьем в ловушку заманил.  

— Ну, я ж тут не бездельничал, а им с дочкой деньги зарабатывал, как вор грабил, сегодня прячусь, завтра скрываюсь, разве ж мне просто?  

— Теперь стало проще. Холостяку легко.  

Покончив с сарказмом, я начал утешать братца Вэня. Когда пятидесятилетний мужчина льет слезы, это, разумеется, ранит в самое сердце. Я уговаривал его примириться с утратой. Что-то уйдет, зато придет что-то другое. Деньги трудно зарабатываются, но ведь зарабатываются. Председатель Мао хорошо сказал: в этом мире нет ничего непреодолимого для целеустремленного человека. Сбрось ношу, пошевели мозгами, готовься к войне и катаклизмам, служи народу. Продолжай заниматься тем, чем занимался. Братец Вэнь грустно ответил: братишка, а что со всем остальным? Идем, выпьем. Я утешал его почти месяц, и только тогда настроение братца Вэня стабилизировалось. Чем старше люди, тем сложнее их утешить. Обычно человек выглядит твердым, но на самом деле внутри очень мягкий и гниет при малейшем прикосновении.  

Однажды Вэнь Цзин неожиданно позвонила мне и пригласила на ужин. Как только я вошел в дверь, я обалдел, они купили кучу всего: ультратонкий ЖК-телевизор, роскошную стереосистему, компьютер и беговую дорожку, все это ярко сияло высокотехнологичным светом. Я спросил: ты что, поменяла работу и торгуешь электроникой? Вэнь Цзин ответила, что все это купил Цзыу, чтобы показать старшему брату, а теперь давайте вместе поедим, так давно не собирались. Цзыу как раз возился с компьютером, скачивал песни из инета, а потом поставил «Песню героя» в исполнении Лю Хуаня. Большая река течет на восток, спешит ворваться в девять областей. Я спросил у Цзыу, откуда деньги. Заработал. Где? А где еще? Чем? А чем еще?  

— Странно. Столько лет этим занимаюсь, почему же не знал, что одним махом можно заработать такие деньжищи?  

— Так это ты.  

Мне нечего было ответить. В деле подделки документов Цзыу и впрямь меня переплюнул.  

14  

Еда была вкусной. У девушек из дома для престарелых навыки другие. Вэнь Цзин после еды пошла на работу, я сидел на диване и болтал с Цзыу, ковыряя в зубах, пока смотрел на ЖК-телевизоре развлекательные программы для людей с IQ ниже 50. Огромный, четкий, богатый. Чувствовать себя богатым было приятно. Однако, чем дальше я смотрел, тем сильнее чувствовал, что что-то не так. как Цзыу мог так быстро получить много денег? Я выпрямился и бросил зубочистку точно в мусорную корзину.  

— Цзыу, — сказал я, — скажи мне правду, откуда взялись деньги?  

— Я же уже сказал. Подделки.  

— Что за подделки?  

— Не спрашивай.  

— Должен спросить. Говори!  

— Подарили.  

Ну кто будет дарить деньги за изготовление фальшивых документов. Цзыу сказал, что деньги ему подарил менеджер одной фирмы. Тридцать тысяч. Повезло.  

Он получил заказ полмесяца назад и передавал готовую подделку на углу улицы недалеко от работы заказчика. Заказчиком был мелкий клерк. Когда он передавал заказ, клерк внезапно потянул Цзыу за дерево и велел: «Не двигайтесь, там человек». Спрятавшись, он не решался выглянуть наружу. Цзыу вытянул шею и увидел, как мужчина с толстым животом в костюме и кожаных туфлях с портфелем в руках вышел из «хонды», и направился к зданию, расположенному на другой стороны улицы наискосок. Цзыу почувствовал, что мужчина выглядит знакомо, особенно заостренный затылок, такой редко встретишь у обычного человека.  

— Это кто? — спросил Цзыу.  

Когда Яйцеголовый вошел в здание, клерк ответил:  

— Наш начальник, возглавляет отдел, только что получил повышение. Он очень суровый. Если он нас застукает, то это верная погибель.  

Цзыу сказал: я, кажется, знаю его, какое у него образование? Клерк ответил: диплом магистра, намного лучше, чем моя фальшивка, настоящий аспирант факультета международных финансов Китайского университета Жэньминь.  

— А его фамилия Лю?  

— Вы знакомы?  

— Именно!  

В этот момент Цзыу ощутил сильный прилив гордости. Вот, профессиональная слава.  

— Очень классно! Когда читает наставления, то сидит к тебе спиной, и кресло начальника может под его задницей повернуться восемнадцать раз.  

Сказал и на этом все. После того, как передал заказ, Цзыу погулял по окрестностям немного, а потом вдруг захотел посмотреть, почему Яйцеголовый так кичится. Он позвонил тому мелкому клерку, велел спуститься и отвести его наверх к начальнику Лю, старому знакомому. Мелкий клерк всю дорогу канючил, упрашивал, чтобы Цзыу не выдавал его, иначе, если узнают про поддельный диплом, ему крышка. Цзыу ответил: без проблем. Клерк подвел его к дверям кабинета начальника Лю и ушел. Цзыу постучал, из-за двери сказали: «Входите! ». Он открыл дверь и первым делом увидел затылок Яйцеголового. Начальника Лю. Голова медленно повернулась. Глаза сердито сверкнули. Кто такой? Мы знакомы? Я Чэнь Цзыу. О, здравствуй, здравствуй! Они сердечно пожали друг другу руки. Потом начальник Лю закрыл дверь, и у него вытянулось лицо. Ты какого черта пришел?  

— Да просто так, шел мимо и решил зайти проведать.  

Кто-то постучал в дверь. Яйцеголовый крикнул:  

— Я занят! Приходите позже.  

За дверью зацокали и удалились высокие каблуки.  

— Что ты задумал?  

— Ничего я не задумал, просто зашел проведать.  

Начальник Лю пристально посмотрел на Цзыу, потом побарабанил пальцами по широкому столу начальника, сел и открыл ящик. Пачка денег, словно кирпичик, легла на поверхность стола.  

— Вот это забирай, — сказал он, — и впредь больше не показывайся.  

Цзыу выпучил глаза. Он готов поклясться, что в тот момент ничего такого не ожидал, аж заикаться начал.  

— Я н-н-не ради этого.  

— Мало тебе?  

Яйцеголовый нащупал в ящике еще одну пачку и бросил на стол.  

— Я не попросил, он сам предложил, — сказал мне Цзыу. — Братец, прошу, не читай мне нотаций. Сам посуди, что мне оставалось делать. Нельзя было не взять. Если бы я отказался, он бы мне не поверил. Ну вот я и взял, чего ж не взять. Тут как раз в дверь постучали. Этот парень увидел, что я стою и не двигаюсь с места, и поспешно вынул из ящика третью пачку. Сказал, мол, это последняя, если я и дальше буду к нему приставать, то он полицию вызовет. Я сунул деньги в карман. Не вини меня. Я его еще и поблагодарил. Этот парень, словно фокусник, вытаскивал деньги из ящика стола, может, если бы я так там и стоял, то он бы и дальше без конца вытаскивал пачку за пачку. Братец, ты думаешь, я виноват, а я тут не при чем. Кто же виноват, если его совесть замучила.  

— Все равно не надо было брать.  

— Опять ты за свое. Если бы я даже не хотел брать, то он непременно сунул бы мне деньги. Если бы я не принял, у него на душе было бы неспокойно, он мог бы еще и что-то впоследствии предпринять против меня. Утром он снова позвонил мне.  

— Снова хотел дать денег?  

— Нет. Попросил меня написать расписку, гарантийное письмо. Чтобы окончательно покончить с этим вопросом.  

— Скорее напиши и отдай. И больше такого не делай.  

— Я не буду ему отдавать, он хочет сам прийти и забрать. На эти деньги я еще ничего не купил, например, полностью автоматическую стиральную машину. Похолодало, и мне жаль руки Вэнь Цзин, когда она стирает свою одежду.  

— Хорошо, но ты остановись. Не говори Вэн Цзин, и никому не говори. Пообещай, что ты больше не будешь всякой ерундой заниматься, что будет делать Вэнь Цзин, если с тобой что-то случится? А то к тебе явятся с разборками, невзирая ни на что.  

— Это понятно. Я не хочу доставлять ей проблем. Братец, мне все ясно. Я должен подзаработать, я обещал родителям. Без денег я у них дома не смогу распрямиться и чувствовать себя нормальным человеком.  

Цзыу по-прежнему придерживался собственной логики и проявлял изрядное упрямство. Я не мог понять до конца своего двоюродного брата. Вернувшись, я беспокоился о Цзыу. Парень совсем распустился, с ним не удавалось договориться. Так что я время от времени звонил ему, пристально смотрел на него, теребя мочку уха, я был наполовину членом семьи и должен был все хорошо обдумывать. Он утешал меня тысячью и одним разным способом. Он не разочаровал меня и через четыре месяца сообщил, что они с Вэнь Цзин решили расписаться и он заработает на первый взнос за жилье, а потом уже они устроят свадьбу. Последние четыре месяца была тишь да гладь.  

Тишь да гладь. Хорошее выражение. Когда я в тот период времени думал о Цзыу и Вэнь Цзин, то чувствовал, что самая лучшая жизнь именно эта самая «тишь да гладь». Чего еще хотеть. Чего еще можно хотеть.  

Я пошел на регистрацию брака. Это важное событие в их жизни. Я купил пачку утиных шеек и сел в автобус, смотрел в окно и ел. Пряный вкус очень классный. Мой брат женится. За эти несколько лет перемены в Пекине реально очень заметные, так сразу и не увидишь, но если посмотреть в даль, то огромные перемены бросаются в глаза. Когда я приехал в Пекин, Хайдянь был полон диких полей и одноэтажных домиков, низких и ветхих, а велосипеды поднимали клубы пыли. Всего за несколько лет к югу от моста Хайдянь вырос лес домов, казалось, за одну ночь. Сплошь из бетона и стекла, блестящего на солнце. Пекин все больше и больше становится похожим на огромный стеклянный город, где вас не оставляет ощущение, что вы освещены солнцем куда бы вы ни пошли. Поскольку везде стекло и солнце, температура в Пекине растет день ото дня, точно так же, как с каждым днем растут цены на жилье. Цзыу женится. Он вот-вот исполнит свое желание обзавестись собственным жильем в Пекине, и это очень хорошо. Пекин ему ближе, чем я, а Пекин не имеет ко мне никакого отношения. Эта упаковка острых утиных шеек вызвала смешанные чувства в моей душе. Я подумал, может быть, мне пора вернуться домой и найти что-то стоящее всей жизни. Ему тридцать лет, и он обзавелся домом, семьей и развивал бизнес. Мне уже за тридцать, а у меня до сих пор ничего нет.  

ЗАГС находится напротив торгового центра «Шуанъань» Очень много людей вступают в брак, некоторые сияют от счастья, это нормально, ведь это радостное событие, некоторые озабочены, это я не совсем понимаю, такое впечатление, что их заставляют вступить в брак насильно. Я хочу сказать тем, кто очень обеспокоен, если в такой момент вы не можете улыбнуться, то лучше вернуться.  

Я увидел Вэнь Цзин, которая в одиночестве сидела в холле с раскрасневшимися щеками. Было видно, что она немного взволнована. Но если хочешь замуж, то в такой ситуации любая будет взволнована. Она жестом пригласила меня сесть и сказала, что на полпути сюда кто-то позвонил Цзыу, он сказал, что ему надо разобраться сначала кое с какими делами, а ей велел ехать прямо сюда. Ублюдок, что могло быть важнее этого? Я сказал, что нужно позвонить ему.  

— Он обещал быстро вернуться. — Вэнь Цзин остановила меня. — Он говорил, что ты вечно читаешь ему нотации про профессиональную этику. После того, как мы распишемся, он больше не будет этим заниматься. Хочет найти себе нормальную работу.  

Хорошо, если так. Давно пора. Я отвел глаза. Это я его втянул. Потом я увидел у Вэнь Цзин упаковку свадебных конфет и сказал:  

— А можно мне пару штучек съесть заранее?  

— Ой, я и забыла! — спохватилась Вэнь Цзин и дала мне конфеты. — Он сказал, что надо, чтобы все было торжественно, поэтому свадебные конфеты из шоколада высшего сорта.  

Шоколад и правда оказался хорош. Я сунул две конфетки в рот, от сладости у меня аж зубы свело, а на глазах выступили слезы. Сегодня мой младший двоюродный братишка женится. Какая сладость. Молодые люди и девушки, судя по виду, женихи и невесты, сновали туда-сюда. Погода тоже радовала. Вообще не чувствовался ветер. В Пекине безветренный день трудно себе представить. В воздухе безо всякой причины разливался приятный аромат.  

К половине одиннадцатого Цзыу так и не пришел. Глядя, как другие молодожены входят и выходят, мы с Вэнь Цзин забеспокоились. Я позвонил ему, очень долго никто не отвечал. Только повесил трубку, как раздался звонок мобильного. Это был Цзыу.  

— Ты где? — я очень сердился. Деньги не всегда важны.  

— Братик, братик… — прерывисто сказал Цзыу, такое впечатление, что на заднем фоне дул ветер, из-за свиста было плохо слышно. Этот звук меня напугал. Цзыу добавил: — Вэнь Цзин… Вэнь  

Цзин…  

Я тут же передал трубку Вэнь Цзин. Она спросила:  

— Цзыу, где ты? Где ты? Цзыу, где ты?  

Цзыу не ответил, Вэнь Цзин еще долго кричала в трубку «алло», но слышала лишь какое-то невнятное бульканье.  

— Братец, с Цзыу что-то случилось, да? — Вэнь Цзин сунула мобильный мне в руку, ее всю трясло, тут же по лицу хлынули слезы. — Братец, с ним что-то случилось? Братец, где он?  

Ее внезапно охватило дурное предчувствие.  

А я откуда знаю? Я снова набрал его номер, но никто не ответил, а потом связь оборвалась. Я попробовал дозвониться трижды, потом спросил, знает ли Вэнь Цзин, куда он поехал. Она ответила, что не особо в курсе, но слышала, как в разговоре он упомянул название места, кажется, это где-то под Люланчжуаном. Люланчжуан находится за пределами Четвертого транспортного кольца, а еще дальше — пустырь. Я боюсь, что в тот момент у меня волосы встали дыбом. Я догадался, что что-то не так, поэтому сразу спросил мнения Вэнь Цзин, не стоит ли обратиться в полицию. Вэнь Цзин ничего не сказала, лишь содрогалась всем телом. Да, обращайся.  

Три часа спустя мы вместе с полицией нашли Цзыу в поле в двух километрах от Люланчжуана. Он лежал на спине лицом к небу, согнув ноги от боли, левой рукой сгреб траву и грязь, а в правой держал мобильный телефон с открытой крышкой. Он уже окоченел, а глаза были широко открыты и смотрели в небо. Под его шеей торчало лезвие ножа, только что купленная белая рубашка и коричневый костюм перепачканы кровью, а земля под его головой была влажной и приобрела бурый оттенок. На только что купленных кожаных туфлях много грязи. Когда Вэнь Цзин увидела Цзыу, то тонко вскрикнула и рухнула, упаковка конфет упала, и шоколад высыпался наружу. Земля стала совсем разноцветной. Затем Вэнь Цзин начала плакать, плач не мог вырваться, застревая в горле, и даже когда я погладил ее по спине, плач оставался внутри. Полиция попросила меня отвести ее в сторону и найти место, где можно сесть. Недалеко проходила небольшая дорога, а на обочине два больших камня, туда я отвел Вэнь Цзин. Она никак не реагировала, словно в вегетативном состоянии. Как только я собрался сесть, я увидел на камне строку, написанную почерком Цзыу, я не мог ошибиться:  

«Женушка, сегодня я решительно завязываю, отныне мы с тобой в раю».  

— Это написал Цзыу! Смотри, его слова! — Я указал на камень. Вэнь Цзин медленно повернула голову, ее тело несколько раз сильно тряхнуло, а потом она вдруг в голос разрыдалась. Пронзительный крик нарастал постепенно, как коленца бамбука.  

Преступление раскрыли без особых проблем. Сотрудники общественной безопасности обзвонили все номера с мобильного телефона Цзыу, проверили поочередно и быстро нашли убийцу. Это оказалось делом рук менеджера по рекламе в редакции газеты. Во время допроса мужчина сказал, что не собирался убивать, но у Цзыу был слишком большой аппетит, и он продолжал вымогать деньги. Когда они встретились, то договорились, что это в последний раз, но увидев, что Цзыу разоделся в пух и прах, чтобы забрать деньги, он рассвирепел и принялся бранить его, все бы ничего, но он проехался по его жене, Цзыу вспылил, и они подрались. Нож для фруктов лежал у Цзыу в кармане, чтобы использовать в случае опасности, с учетом его деятельности он должен был быть готов к самообороне. Противник случайно обнаружил нож во время потасовки, поспешно достал его и полоснул Цзыу по шее, неожиданно для себя перерезав аорту. При виде крови он испугался и умчался прочь, и только добежав до дороги, обнаружил, что до сих пор держит нож в руке, нашел канаву и выбросил его. Полицейские обнаружили канаву и выловили нож для фруктов. Это действительно был нож Цзыу.  

Надпись на камне Цзыу, наверное, сделал, пока ждал.  

Полицейское расследование выявило, что Цзыу вымогал деньги у девяти человек. Они оставили свои контактные данные, когда заказывали поддельные документы. Полиция снова обыскала дом в Чэнцзэюань и нашла адресную книгу размером с телефон и сберегательную книжку, которые Цзыу спрятал под диваном. В адресной книге был длинный список имен и телефонных номеров, с некоторыми из них полиция уже говорила, и те, у кого он вымогал деньги, отмечены галочками. На сберкнижке лежало сто девяносто две тысячи триста юаней.  

15  

После произошедшего с Цзыу у меня началась бессонница, я не мог спать. Как только я закрывал глаза, то видел перед собой Цзыу. Он подрастал на моих глазах снова и снова. В первый раз, когда я увидел его, мне было всего пять лет, Цзыу только родился, его лицо было морщинистым, как у маленького старика, мне это не очень понравилось, и я не хотел смотреть второй раз. Позже он подрос и постепенно стал лучше выглядеть, словно бы стал другим человеком. Ему нравилось ходить за мной и хлопать в ладоши, класть голову мне на бедро и спрашивать, добрался ли бычок до дома? Он же это сказал? Я тогда ответил «нет». Позже, когда Цзыу вырос, у него появились дурные наклонности, и он обвинял меня во всем, что сделал не так. Я уже привык, что у меня есть младший братишка, за которого я несу ответственность. Он вытянулся, повзрослел и в итоге стал жить по своим правилам, но постепенно это перестало быть моим делом. Потом мы оба приехали в Пекин и снова стали братьями, старшим и младшим, но он снова сбежал из моей жизни, я немного грустил по этому поводу, беспокоился за него, радовался и гордился, и желал ему всего наилучшего. Все шло отлично, но потом моего брата внезапно не стало. Его одного. При этой мысли у меня болела голова и щипало в носу. Я открывал глаза и думал с открытыми глазами, как объяснить произошедшее дяде и тете и своим родителям. Они через два дня приедут в Пекин. Как мне с ними говорить?  

В те дни я продолжал звонить Вэнь Цзин. На самом деле я не знал, что сказать, просто хотел, чтобы она знала, что кто-то готов разделить с ней огромную пустоту, оставшуюся после Цзыу. Мне было больнее, чем ей. Я его брат и видел, как Цзыу взрослел. Когда я упомянул, что тетя приедет в Пекин, Вэнь Цзин предложила пойти со мной, чтобы встретить ее, со слезами на глазах Вэнь Цзин сказала, что хочет увидеть родителей Цзыу. А еще она сказала, что им нужно держаться.  

Я ждал ее внизу у ее дома. Когда она спустилась, у меня заледенело сердце, она закрепила булавками черную траурную повязку на рукаве. Девушка в самом соку нанесла легкий макияж, но все равно выглядела сухой. Волосы, лицо, все тело иссохло, только глаза были влажными, красными и опухшими, слез теперь никогда не вытереть. Она слетела вниз, как старый листок бумаги, и окликнула меня:  

— Братец!  

У меня выступили слезы. Мало мне было самому приехать в Пекин, так я еще и Цзыу притащил.  

Камень, ножницы, бумага  

1  

Солнце наполовину село, а небо нависало низко, поэтому я нажал на педаль газа, чтобы прибавить скорость, и тень перед мотоциклом становилась все длиннее и длиннее. Мимо проехал грузовик с кирпичами, подняв облако пыли, пришлось притормозить, я отвернулся и заметил у обочины два ресторанчика. Две женщины в красном стояли каждая у своей двери и махали мне. Я снова притормозил и подождал, пока медленно опадет пыль, и они почти одновременно подбежали ко мне и сказали:  

— Братец, есть будешь?  

В их доброжелательности ощущалось некое коварство, я инстинктивно надавил на педаль газа, и мотоцикл промчался вперед еще несколько метров. Живот заурчал, я ощутил невыносимый голод. Когда я замедлил ход, то женщины продолжили кричать мне в спину: «Братец! » Я развернул мотоцикл, пересек дорогу и остановился перед ресторанчиком напротив. Вход в ресторан пустовал, никаких сточных вод, а на дверной перекладине висела свежая деревянная табличка, на которой были вырезаны слова, написанные в стиле каллиграфа Ши Туна : «Дом Ёсида ». Хозяйка, услышав звук подъезжающего мотоцикла, вышла на улицу с закатанными до локтей рукавами, в правой руке она держала несколько стеблей сельдерея.  

— Поесть? — спросила она.  

Я покивал. Остановил мотоцикл и вошел в ресторан.  

Там оказалось всего пятнадцать столиков, и я был единственным посетителем. Я смотрел на настенные часы, а женщина положила передо мной меню. Часы показывали пять часов пятьдесят семь минут. Это было вечером в начале ноября, и когда мотоцикл ехал против ветра, уже ощущалось дыхание осени.  

Я взял меню и снова увидел на обложке надпись «Дом Ёсида».  

— Название вашего ресторана? — спросил я.  

— Ага, — сказала она, — мы с мужем открыли. Его фамилия Цзи, а моя Тянь.  

О! Хорошее название. Я ведь зашел сюда именно из-за названия. Оно напомнило мне университетские времена, только в каком-нибудь оживленном районе города мог появиться японский ресторан с таким названием. На самом деле выглядит как японское. Я снова взглянул на хозяйку. Не особо красива, но черты чистые, в выражении лица читались смесь жесткости и чистоты. Уж точно не японка.  

Я наугад заказал две закуски, бутылку пива и миску лапши с говядиной. Хозяйка попросила меня немного подождать и вошла в маленькую занавешенную дверь за стойкой, оттуда послышался стук ножа об разделочную доску, как ритм быстрой музыки, только нежнее. Хороший нож.  

Запищал телефон, я вытащил его из своей сумки и увидел два сообщения от Лу Мина. Первое было: «У меня на сердце сумятица». Второе: «Куда ты делся? Что планируешь делать? » Я уже читал первое, он отправил одно и то же сообщение дважды. В первый раз около трех часов, когда я покупал воду в городке под названием Синьчжуан, только открыл крышку бутылки с минеральной водой, как запищал телефон. Я не ответил. Сейчас он снова отправил такое же вдогонку. Я вдруг рассердился и со злостью набрал ответное сообщение: «Мать твою, ты отвалишь или нет? »  

Для начала это он подначил меня уволиться. Прошло-то всего несколько дней, даже меньше месяца, как он не выдержал и вернул себе заработок, от которого отказался. Он-то думал, что я не знаю. В начале октября мы пришли к кабинету директора школы, и я спросил его: «Правда увольняешься? » Он ответил: «Ну, разумеется, мне давно уже надоело». Я сказал: «Мне тоже». Затем мы вместе прошли в кабинет директора и молча положили перед ним заявления об увольнении. Директор медленно скосил глаза, чтобы посмотреть на нас. Прежде чем он успел дать какие-либо указания, мы уже вышли из его кабинета и направились прямо в общежитие, как будто получили амнистию, собрали вещи и убрались прочь. Свобода, не надо больше видеть лица этих бедных ребятишек и руководства. Мы-то думали, что увольняемся из-за бунтарства и по совести, в тот момент мы были в приподнятом настроении и считали себя бесстрашными и мужественными, и даже недоумевали, как мы вообще продержались в такой среде четыре года.  

И правда было непросто. Занятость на работе не была проблемой. Мы молодые, другие в день вели по четыре урока, а мы могли и восемь провести. Проблема в том, что в средней школе этого отдаленного городка нам платили смехотворно низкую зарплату. Местное самоуправление взяло на себя финансовый контракт, нашу зарплату равномерно выплачивала городская управа. В этом месте, где уровень жизни намного ниже, чем в близлежащих поселках, можете себе представить уровень нашей зарплаты. Это еще не все, руководители городка решили ежемесячно выплачивать только пятьдесят шесть процентов от зарплаты. Другими словами, реальная заработная плата не так высока, чтобы покрыть расходы на жизнь. С учетом задолженности по выплатам в нормальных условиях надо встать в очередь в октябре, чтобы получить зарплату за июль. Чтобы выжить, учителя со связями просили друзей перевести их в другие места, и только бедняки, такие как Лу Мин и я, остались в школе. Так руководство еще и недовольно, придумало дополнительную систему отсева: у кого в классе самый низкий балл за итоговый экзамен, у того из зарплаты вычитают штрафы. Если станешь худшим два раза подряд, то просим на выход. Ради этих оценок за итоговый экзамен учителя были готовы друг с другом перессориться и ножом исполосовать. В ход шли все способы, какие только можно придумать, жаль, что нельзя вместо учеников пойти на экзамены. У нас практически стало негласной привычкой зло подшучивать над другими преподавателями и классами. Но это не прямая причина нашего с Лу Мином увольнения. Для нас обоих деньги не самое важное, не то чтоб мы их не любили, но потребность в деньгах относительно невелика. Оба холостяки, деньги тратить не на что. В этой глухомани во всем городе не найдется такого места, где за раз можно спустить двести юаней.  

Это чтобы дети, которые бросили учебу, не доучившись, могли снова вернуться в классы. Начался новый семестр в седьмом классе, и в классе, где преподавали мы с Лу Мином, внезапно стало меньше на четырнадцать учеников. Когда началась учеба, то по окончании первого семестра ушло двое, по окончании второго четверо, сейчас только-только начался восьмой класс, а учеников осталось тридцать. Дети, которые раньше сидели за сломанными партами в битком набитом классе, теперь разбросаны по всем углам классной комнаты, редкие и заброшенные, вызывающие такую же тоску, как парты, что выцвели за долгие годы. В других классах тоже ушло по несколько человек, но не так много, как у нас с Лу Мином. Плата за обучение в этом семестре составила двести девяносто восемь юаней, их семьи не могут себе этого позволить или не хотят.  

Мы решили пойти домой к ученикам, чтобы всех их вернуть. Это также и требование школы, ведь за потерю учеников школу будет сурово критиковать вышестоящее начальство. Это единственный способ. Нельзя же просто наблюдать, как дети в столь юном возрасте, всего в тринадцать или четырнадцать лет, вливаются в жизнь общества. Все знают, каким будет конечный результат.  

Как-то раз я пошел купить лепешки «шаобин», а владелец лавки, где они продавались, избивал перед печкой своего сына, поскольку тот брал с покупателей меньше на пять мао. Этот ребенок был моим учеником и бросил учебу в первом семестре седьмого класса. Я сказал, что время от времени ошибаться нормально, кто не ошибается? Лавочник ответил, мол, он ошибся не единожды, а много-много раз, если и дальше так будет продолжаться, то печь будет работать в убыток. Я спросил: а почему вы не позволите ему продолжить учебу? Лавочник ответил: хорошо голова варит или плохо, никак нафиг не связано с учебой, посмотрите на моего младшего сына, его младшего брата, всего-то в пятом классе, а никогда не обсчитывался. Когда мы отправились к ученикам, я рассказал Лу Мину про этот случай. Лу Мин ответил: «Хорошо, что среди четырнадцати учеников есть и сын того продавца «шаобин»».  

Когда мы пришли в лавку, хозяин как раз учил младшего сына печь лепешки «шаобин», а старший сын, повесив на руку корзинку, пошел продавать готовый товар. При виде нас лавочник тут же отправил младшего в соседнюю комнату, у мальчика все лицо было перепачкано в муке, у него забегали глаза, и он ни в какую не хотел уходить. Лавочник прикрикнул, но даже не подошел, а мальчик шмыгнул носом и исчез.  

— Учителя хотят купить лепешек? — спросил лавочник.  

— Нет, — ответил Лу Мин. — Позвольте ребенку продолжить учебу!  

Лавочник, сощурившись, смотрел на нас.  

— Продолжить учебу? А на какие шиши?  

— Всего-то двести девяносто восемь юаней!  

Побольше лепешек напечь и заработаете? У мальчика хорошие отметки, — сказал я.  

— Вы думаете, что я тут деньги пеку? — спросил лавочник. — Какими бы хорошими ни были отметки, а в лепешки их не превратишь и не съешь.  

— Если он отучится и поступит в университет, то вам больше не потребуется печь лепешки.  

— Поступит в университет? Да вы шутите, учитель! Кто из наших мест может поступить в университет?! А если кто и может, то уж точно до нашей семьи очередь не дойдет. Я своего сына знаю. Не выросли на могиле наших предков ростки богатства и удачи. Так что не хочу больше учить его.  

— А вдруг поступит?  

— А вдруг не сможет? Откуда мне взять эти деньги? Все равно придется мне лепить одну за другой «шаобин»! Легко ли мне весь день с утра до вечера совать в печь голову, только посмотрите, у меня и так волосы все обгорели, почти и не осталось. — Он продемонстрировал нам свою поредевшую шевелюру.  

— Как минимум еще знания приобретет.  

— А толку? Продавать лепешки — это ж не атомную бомбу создавать! Младший вон в пятом классе сроду не ошибся при подсчетах, а этот два года зря в школу ходил. За семестр пара сотен юаней, посчитайте, сколько это в лепешках.  

Лавочник был непреклонен, как печь для «шаобин», его было никак не уговорить, как печь, и признавал он исключительно лепешки «шаобин». Ничего не поделаешь, мы вышли из лавки разочарованными. Когда мы вышли, то увидели мальчика, который прятался за большим деревом и выглядывал оттуда, чтобы посмотреть на нас, его черные глаза все еще бегали. Я повернулся и некоторое время смотрел на ребенка, вспомнив, что он набрал девяносто восемь баллов за последний тест по математике, больше него набрал только один ученик.  

Была еще девочка, которая бросила школу, чтобы накопить денег и построить большой дом с черепичной крышей для своего младшего брата, чтобы он потом мог жениться. Когда мы приехали к ней домой, ее брату было всего четыре года, и он все еще сидел на руках у матери, сжимая ее налитые груди, и требовал молока. Я спросил отца, почему не позволит ей продолжить учиться. Отец ответил:  

— Вы еще спрашиваете? Девчонка ничему не научится. А если и выучится, то уйдет в чужую семью. Посмотрите, у меня сыну уже четыре года. Если не накопить денег, то на что его потом женить. Она хорошо учится? Так учите ее бесплатно, все равно у меня нет денег.  

Этот мужик был хамом, но в его словах была правда. Мы по-прежнему не добились успеха. Когда мы уезжали, то девочка всю дорогу из села шла за нами и плакала. Но ничего не поделаешь. В тот момент, когда мы сели в автобус, чтобы уехать, она разрыдалась в голос. Именно тогда у меня появилась идея все бросить. В этом действительно нет смысла.  

Из четырнадцати детей удалось вернуть только двух, и то лишь после того, как мы пустили в ход все свое красноречие, а в одном случае даже гарантировали, что ребенка примут в университет. Выйдя из его дома, мы с Лу Мином переглянулись: как мы можем это гарантировать? На основании чего? Словом, абсурд мы вкусили сполна. Мы побегали несколько дней, и мне хотелось плакать.  

Лу Мин предложил уволиться, когда мы отчитывались руководству о результате похода по домам учеников. Он взял лист, на котором было написано два имени, и сказал мне:  

— Все, я правда больше не могу заниматься этой херней!  

Я промычал:  

— Угу.  

— Тоже не хочешь больше работать?  

— Угу.  

— Вместе уволимся?  

— Хорошо.  

Лу Мин начал расхаживать взад-вперед по кабинету, как Ленин, и вдруг вынул из кармана монету в пять фэней, положил ее передо мной и сказал:  

— Если упадет гербом вверх, то увольняемся.  

Я сказал:  

— Хорошо.  

Он подбросил монету к потолку, она ударилась о слой пыли и потом упала, долго каталась, пока не остановилась под столом учителя географии. Лу Мин лег на пол, оттопырив зад, и, нырнув под стол, осторожно вынул монету, словно бриллиант.  

— Герб!  

Я с грохотом положил на стол книгу, которую держал в руках, и сказал:  

— Быстрее! Напишем заявление об увольнении.  

Отдав заявления, мы вернулись в общежитие собрать вещи. Несколько книг, стеганое одеяло и пара предметов одежды, а также наше ценное имущество — дешевый подержанный мотоцикл небрендовой марки и сотовый телефон со все более коротким временем работы в режиме ожидания. Если измерять в юанях, можно без колебаний сказать, что нам потребовалось четыре года, чтобы наконец купить эти две вещи.  

Мы просто взяли и вот так уволились, аккуратно, словно сняли одежду, точно так же, как пришли в эту среднюю школу со страстью и решимостью посвятить себя образованию в деревне и сумкой вещей, и пребывали в смешанных чувствах.  

Но сейчас Лу Мин очухался, после увольнения прошел почти месяц, и тут он внезапно понял, насколько важна была та работа. Ему стало так жаль работу, что он не в силах был ее бросить и решил вернуться. Эту новость мне доложила моя мама, она лаконично сказала по телефону: «Лу Мин снова вернулся, а ты что делать будешь? »  

Когда меня бросили одного, то все то пафосное чувство справедливости внезапно поутихло. Я не мог понять, почему. Я и правда не мог отказаться от этого куска хлеба? Да вроде нет. Мой гнев, возможно, вызван просто тем, что меня предали и бросили. Этот жест сопротивления вдруг потерял свою силу и смысл и показался нелепицей. Так что я еще больше разозлился и снова написал: «Иди ты знаешь куда! »  

2  

Закуски были вкусные, а пиво прохладное. Впервые я почувствовал приятный вкус пива. Выпить было так приятно. В приступе ярости я допил бутылку и заказал еще. Это необычно для моей истории употребления алкоголя, мои друзья прозвали меня «Ян Один бокал». Всякий раз, когда выпивали с друзьями, то сколько бы они ни выпили, я ограничивался одним бокалом. Вторую бутылку я допить не смог и раскачивал в руке бокал, чувствуя себя таким же грустным, как это пиво. В день увольнения я с вещами вернулся домой и сказал, что в школе объявили каникулы на несколько дней. Мать бросила на меня подозрительный взгляд, хмыкнула и ушла. Две недели спустя я все еще был дома, весь день лежал в постели, закинув ногу на ногу, и читал. Мать почувствовала неладное и спросила меня, что происходит.  

— Уволился, — ответил я правду, стараясь придать голосу непринужденности.  

— Выгнали?  

— Нет. По собственной инициативе.  

— Уволился, значит, — сказала мать, медленно садясь на стул. — И что планируешь делать?  

— Посмотрим. Но на этом месте работать больше не стану.  

Мать поднялась со стула:  

— С такой работы уволился без причины! Как думаешь, легко ли иметь гарантированный кусок хлеба, который обеспечит доход при любых обстоятельствах, так сказать, и в засуху, и в наводнение! Просто взял и уволился!  

Я сказал:  

— Я не хочу этим заниматься. Мне плохо.  

— Разве может быть хуже, чем у нас? — Отец появился перед дверью, держа в руках какой-то предмет. — Я только что пошел к соседям одолжить топор, а они снова спросили, почему ваш сын весь день торчит дома, разве он не должен быть на уроках? Что я должен ответить?  

Я сел и посмотрел на отца с топором в руке. Во дворе огромная куча дров, которые нужно наколоть. Родители правы, вырастить из меня студента было нелегко, особенно в таком городе, как наш. Вы даже не представляете, почему так трудно поступить в вуз: все эти дети выглядят умными, но плохо учатся. На длинной улице, где стоял мой дом, я был первым, кто сумел войти в ворота университетского кампуса, и, конечно же, первым молодым человеком, который добился гарантированного куска хлеба. Родители с нашей улицы отправляли детей учиться по моему примеру. Вот такая странность.  

— Пойду дрова колоть, — сказал я.  

Я встал с постели и пошел взять у отца топор. Отец дернулся, серебристо-белое лезвие топора полоснуло его по ногам, и потекла кровь. Я собирался перевязать рану, а отец стоял как бревно, с топором в руке, и не дал мне дотронуться до себя.  

Он сказал:  

— Ты меня порезал.  

У меня гудела голова, я понимал, что у меня большие проблемы. Я сначала сходил в туалет, потом собрал небольшую сумку, запихал пару предметов одежды, книги и оставшиеся сбережения, сел на мотоцикл и поехал. Надо было уехать и спрятаться где-то дня на два, а потом вернуться, когда родители успокоятся. В эти дни я просто разъезжал на своем мотоцикле всюду, куда глаза глядят. Ехать было приятно, да и деревья в других местах не такие, как у нас. Мотоцикл мчался все быстрее и быстрее, а я никогда в жизни не проезжал столько дорог.  

Я напился. Когда принесли лапшу с говядиной, я мог есть одну макаронину за другой, двигаясь медленно, как робот. Хозяйка спросила меня, как мне на вкус, я ответил, что все вкусно. Только вот лапша мне в горло не лезла. Я подцепил очередную макаронину и смотрел, как небо за окном темнеет. Изначально я планировал остановиться на ночлег в городе дальше по дороге и там поужинать. Я спросил кого-то, и мне сказали, что дотуда пять километров. Но голод был невыносимым, и пустота в желудке чуть не выбила меня с сиденья мотоцикла. Это был мой второй прием пищи за сегодня. Хозяйка снова прошла за занавеску, и послышался грохот, пока она мыла посуду.  

Издалека донесся взрыв грубого хохота, раздался громкий смех, и группа людей столпилась в дверях. Пятеро растрепанных мужчин вошли, сели, с широкими улыбками похлопали по столу и заорали:  

— Сяо Тянь! Хозяйка! Встречай гостей!  

Хозяйка вышла из-за занавески с мокрыми руками.  

— Сколько вас? Что будете?  

— Как обычно! — сказал краснолицый мужчина, борода которого была еще более растрепана, чем волосы. — Да, ребята?  

Остальные четверо ответили: да, как обычно. Такое впечатление, что краснолицый у них главный.  

— Хорошо, — сказала хозяйка. — Пять бутылок пива и пять тарелок лапши с мясом соломкой.  

— Не суетись, сестренка, не торопись. Мы не торопимся! — сказал краснолицый, и все четверо засмеялись.  

Но она очень быстро принесла пиво и лапшу. Сначала они открыли пиво и выпили натощак, прямо из бутылок, без бокалов. Потом раздался звон, хозяйка жарила-парила, и на большом подносе принесла пять огромных тарелок свинины, нарезанной соломкой. Мужчины даже пожалели, что все принесли с такой скоростью. Они пили пиво и ели лапшу с громким стуком, я все еще подцеплял одну макаронину за другой, а на улице стало совсем темно. Со своего места я мог видеть огни в двух ресторанах через дорогу и несколько человек, которые ужинали там в свете фонарей.  

Хозяйка принесла чашку с яичной лапшой и села напротив, а еще тарелку с домашними соленьями, немного островатыми, но в самый раз для того, чтоб заедать лапшу, и жестом пригласила меня присоединиться.  

Мужики постоянно перешучивались. Краснолицый громко сказал:  

— Хозяйка, а хозяин-то где? Ты ж говорила, что сегодня вернется!  

— Врач сказал, что надо полежать в больнице еще денек, и завтра можно выписываться.  

— Опять завтра, — засмеялся другой парень, который говорил невнятно, словно у него каша во рту. — Без конца откладывают, неужто вообще не вернется?  

— Кто такое сказал? — тихонько промолвила хозяйка. — Болезни костей надо хорошенько лечить. Если раньше времени сбежать из больницы и остаться хромым, тогда что?  

— Хромой, про тебя речь, — сказал еще один.  

— Что ты такое несешь! — одернул его другой.  

— Сяо Цзи хромает совсем не так красиво, как я.  

Все снова заржали.  

Хромой снова продолжил:  

— Хозяйка, а это что за парень? Очень белолицый!  

— Это мой младший двоюродный брат. Приехал в родные места.  

— Много у тебя родни. Как есть свободное время, так сразу кто-то приезжает. Лао Цзи разве сначала не был твоим старшим двоюродным братом? А потом стал твоим мужиком. — Хромой снова всех рассмешил.  

— А этот младший братик станет новым мужиком? — подхватил другой, показывая на меня палочками.  

Они говорили про меня. Я не знал, зачем она назвала меня своим младшим двоюродным братом. Краснолицый загоготал, демонстрируя полный рот почерневших зубов.  

— А что такого? Днем братишка, по ночам — мужик!  

Кончик носа хозяйки вспотел, а лицо раскраснелось, она шепнула мне:  

— Не возражай, сделай мне одолжение. Не принимай близко к сердцу. — Затем она сказала громким голосом: — Не говори глупостей. Мой брат еще не женат, а его девушка в сто раз красивее меня.  

— И что такого? Если можно еще с одной переспать, так почему бы не переспать. Женщин много не бывает.  

Я встал, схватил оставшиеся полбутылки пива, разбил дно о край стола, и пиво выплеснулось мне и хозяйке в лицо. Держа «розочку», я подошел к Краснолицему и ткнул в него:  

— Ну-ка, повтори!  

Краснолицый разинул рот, его грудь несколько раз поднялась и опустилась, но лицо все еще было серым. Хромой сжал его плечи, а остальные трое схватили за руку, мол, не дергайся, начальник, и не злись. Хозяйка тоже подбежала, схватила меня за руку с «розочкой» и потащила назад: братишка, не делай этого, это просто шутка, не сердись, возвращайся за стол, будь послушным, братишка. Она продолжала подмигивать мне. Я медленно опустил руки, все еще глядя, сощурившись, на Краснолицего, мои глаза наверняка были красными. Краснолицый долго сдерживался, потом хлопнул по столу и заявил:  

— Расплачивайтесь! И пошли!  

Хромой велел одному из собутыльников вывернуть карманы и расплатиться за всех, а потом он вместе с остальными схватили Краснолицего за руки и вытащили из ресторана. После их ухода хозяйка вздохнула:  

— Напугал меня. — А потом прибавила: — На самом деле я очень извиняюсь, очень. Еда за счет заведения.  

Я ответил: так не пойдет, сколько нужно, столько и заплачу, не ты же виновата.  

Хозяйка сказала:  

— Мне тут ничего не поделать. Муж в аварию попал и ногу повредил. В больнице лежит. А когда в доме нет мужика, то всякий норовит обидеть.  

Я сказал, мол, ничего страшного, настоял на том, чтоб расплатиться, а потом сел и продолжил есть лапшу. Вошло еще двое посетителей, я пристально посмотрел на них. Как будто это мой долг. К счастью, эти просто ели. Хозяйка обслужила их и снова села напротив меня, спросила, откуда я, и что тут делаю. Я назвал городок в ста километрах отсюда, сказал, что я просто бесцельно катаюсь, проветриваюсь.  

Она охнула:  

— Одному ездить опасно. Есть тебе куда поехать?  

— Нет. Я хотел доехать до города дальше по дороге и там заселиться в гостинице.  

— А то оставайся у меня ночевать. Уже стемнело.  

— Нет, нет, я сейчас уеду.  

— Не пойми превратно. — Она смущенно поднялась с места. — Я хотела сказать, что уже слишком поздно. Быстро ехать неудобно. Переночуй тут и снова в путь.  

— Ничего! — Я отложил палочки, протянул руку и взял сумку. — Я быстро езжу.  

Я двинулся к выходу.  

3  

Мотоцикл проехал километр, и топливо кончилось. Стемнело еще сильнее. Вокруг ни единого шороха, только насекомые стрекочут, ни машин, ни пешеходов. Это место изначально было дикой местностью, и только потому, что там располагались кирпичный и цементный заводы, стало популярным, и у дороги появились три ресторанчика. Я толкал мотоцикл вперед пятьсот метров, начал задыхаться и решил вернуться в «Дом Цзи Тянь», а то совсем ночью в дороге вымотаюсь.  

Хозяйка как раз закрывала ресторан, хотя еще и девяти часов не было. Увидев, что я с жалким видом появился в свете фонаря перед входом, она поприветствовала меня вопросом:  

— Бензин кончился?  

— Угу, — ответил я.  

— Завози внутрь. Поблизости нет заправки.  

Я поставил мотоцикл вместо трех столов, которые она отодвинула, и только установил подпорки, как с улицы вошли два парня, посмотрели на полуприкрытую дверь и спросили хозяйку:  

— Ресторан еще работает?  

Хозяйка взглянула на меня, я понял ее намек и сказал:  

— Работает. Что хотите поесть, у нас все имеется.  

Две бутылки пива и две плошки лапши их удовлетворили. Я удивился, почему все посетители заказывают лапшу. Хозяйка пояснила, мол, дешево, удобно, кинул в котел и готово. Все это бедняки, которые зарабатывают на жизнь физическим трудом, где уж им питаться деликатесами.  

Гости ушли, а хозяйка закрыла дверь и заперла  

на засов. Когда мы остались наедине, стало чуть сложнее.  

— Умойся, у тебя есть зубная щетка и полотенце? — спросила она.  

Я ответил, что есть, достал из сумки туалетные принадлежности, прошел, как она велела, за занавеску на двери, затем через кухню и вышел во двор с колодцем посередине, ведро у колодца было еще наполовину полным.  

Помыв посуду, хозяйка сказала мне, что постель заправлена, и я могу ложиться спать. Мое сердце екнуло, и я последовал за ней в маленькую комнату. Там стояла двуспальная кровать, шкаф для одежды и битком набитая тумбочка. Кровать была застелена. Хозяйка сказала:  

— Ты спишь здесь, а я напротив.  

Она имела в виду ресторан.  

— Я там лягу, — я вышел из комнаты, — мне достаточно просто место, где лечь.  

— Нет, ложись здесь, я тебе уступаю, а не то обижусь, — настаивала она. Такое впечатление, что слово «обижаться» она редко использовала. — Я лягу там и смогу прибраться, когда проснусь утром.  

Я категорически отказался. Она помедлила, вынула руку из-за спины и предложила:  

— Тогда давай сыграем в «камень, ножницы, бумага». Проигравший спит здесь.  

— Хорошо.  

Мы спрятали кулаки за спину. Она вдруг спросила:  

— Что у тебя там?  

— Камень.  

— Хорошо! — Она улыбнулась и объявила: — Раз, два, три, показывай!  

Я показал «камень», а она — «ножницы». Камнем можно раздробить ножницы. Она проиграла.  

— А у тебя правда был «камень»?  

— Конечно, я же тебе сказал.  

— Я решила, что соврал.  

— Я никогда не вру, — сказал я и пошел в ресторан.  

Она составила шесть столов и застелила их циновками и одеялами, как только я лег, то столы подо мной несколько раз скрипнули, а потом, когда я устроился, стало тихо. После целого дня в дороге я реально устал, стоило лечь, как я отключился, ни о чем не успел подумать, даже свет забыл выключить. Сквозь дрему я слышал щелчок, с которым хозяйка выключила свет. Посреди ночи меня разбудил мобильный телефон. Он настойчиво проигрывал мелодию рингтона «Jingle Bells». Я решил, что мне не встать, пусть он звонит до тех пор, пока сам не умолкнет. В этот момент зажегся свет, а перед выключателем в ночной рубашке стояла хозяйка, указывая на мою сумку. Телефон лежал в ней. Она распустила волосы и была прекрасна безмятежной розовой красотой. Я остолбенел, телефон умолк. Затем он снова зазвонил. Я достал мобильник и пожалел, что не выключил его перед сном. Это был Лу Мин.  

— Ну, ты больной, — сказал я в трубку, стол подо мной заскрипел. — Сейчас глухая ночь!  

— Не сердись, я на пару слов. Не усну, пока не скажу. Это мама заставила меня вернуться, она пошла в школу и встала на колени перед директором. Ты же знаешь, они надеются, что из меня получится что-то путное, а я ничего не могу поделать, я должен взять на себя ответственность за их старость.  

— Ага, — я посмотрел на хозяйку, которая все еще стояла перед выключателем, судя по тому, как ночная рубашка облегала тело, под ней ничего не было. Я не сомневался. Она смотрела на меня, как женушка, которая встала среди ночи и подоткнула одеяло мужа.  

— Сказал, теперь можешь спать спокойно, — я выключил телефон.  

Черт его знает, было ли это предлогом, чтобы Лу Мин мог оправдаться. Но я знаю, что его мать вполне способна на такое. Ее дом находится недалеко от моего дома, и ситуация не сильно отличалась.  

— Ты в порядке? — спросила хозяйка.  

— Все хорошо, — сказал я, снова ложась. Я слышал, как она выключила свет, и тапочки удалились, шаркая об пол.  

4  

Когда я проснулся на следующее утро, хозяйка уже приготовила завтрак, а посетителей утром не было. Во время еды я начал размышлять, как мне уехать, и спросил ее, где можно заправиться. Она ответила: в городе. Но город очень далеко.  

— Я отвезу тебя туда, — сказала она.  

— Ты?  

Хозяйка кивнула. Она сказала, что собирается в город за продуктами. У нее есть мотоцикл. Потом я увидел мотоцикл, более новый, чем мой, рядом с кучей брикетов во дворе. Он был там прошлой ночью, закрытый брезентом от дождя, и я его не заметил.  

— Это мотоцикл Лао Цзи, я езжу только по делам.  

Она имела в виду, что мы поедем в город на ее мотоцикле, чтобы купить бензин, а потом вернемся и я пересяду на свой. Мотоцикл завелся, но хозяйка уступила мне место, а сама села сзади, уцепившись за мою одежду. Было очень ветрено, она велела мне ехать помедленнее. В итоге мы ехали неспешно, как велосипед. На такой скорости можно и поболтать. Просто поболтать обо всем, что угодно. Она спросила меня о ночном звонке, и я рассказал ей про увольнение.  

— Тебе нравится работать учителем? — спросила она.  

— Нормальная работа.  

— А зачем тогда увольняться. Найти занятие по душе непросто.  

— Ты на моем месте тоже уволилась бы.  

— Не знаю, — тихонько ответила она. Вообще-то из-за ветра ей приходилось говорить очень громко, но звучало все равно, как вздох. — Знаешь, сколько мне лет?  

— Нет.  

— Двадцать пять.  

Оказалось, она младше меня на год. Я удивился, нажал на тормоз, мотоцикл дернулся вперед, и хозяйка покрепче обняла меня за талию.  

— Хозяйка…  

— Зови меня Сяо Тянь. — Она уткнулась мне в спину. — Я открыла ресторан четыре года назад. В этой жизни моя самая заветная мечта — открыть большой ресторан. Большой-пребольшой. Чтобы все посетители ели и уходили довольные.  

Я молчал, чувствуя ее лицо на своей спине. Она молчала, так и доехала, уткнувшись в меня, до города.  

Когда мы купили бензин и продукты, уже было два часа. Она чересчур придирчиво выбирала продукты, неустанно торговалась и подмигивала мне всякий раз, когда удавалось сбить цену. А мне все равно делать нечего, так что я с радостью был готов потратить кучу времени впустую. С покупками было покончено, мы собрались вернуться, она вдруг сказала, что ей нужно в больницу проведать Лао Цзи, она не знает, стало ли за последние пару дней у него получше с ногой. Я спросил, нужно ли пойти с ней, она ответила, что в этом нет необходимости, велела мне в одиночестве помотаться по городу, когда она закончит в больнице, то найдет телефон и позвонит мне на мобильник. Мы расстались у ворот больницы, я проехался по улицам города в поисках дешевых отелей. Посмотрел несколько штук, и цены везде были приемлемые. Затем я прошелся по книжному, книги были дико дорогие, на развале перед входом в книжный за пять мао купил старенький журнал, сел на мотоцикл и полистал. Мое внимание привлекла детективная повесть, когда я закончил ее читать, то поднял голову, а солнце уже зашло. Телефон до сих пор не пикнул. Я решил дождаться ее у дверей больницы.  

Я подождал перед входом в больницу пять минут, и только тогда появилась Сяо Тянь. Я следил за главным входом, а она подошла сзади и похлопала меня по плечу.  

— Вот ты где, — сказала она. — Заждался?  

— Все нормально. Как Лао Цзи?  

— По-старому. На ноги сможет встать только через некоторое время. Поехали назад. — Она села на мотоцикл позади меня и обняла меня за талию. — Только осторожно, не урони продукты в багажнике.  

Как только мы вернулись и открыли дверь, сразу пришли гости. Когда Сяо Тянь смотрела на меня, ее глаза сверкали. Я заверил ее, что уеду, но поговорим об этом после закрытия. Если придет Краснолицый, пусть он знает, что «двоюродный брат» все еще здесь. Те ребята и правда пришли, каждый заказал по бутылке пива и тарелке лапши со свининой. Я принес им пиво и лапшу. Они просто шутили и не доставили никаких неприятностей. Словно бы вчера ничего особенного и не произошло.  

В тот вечер я никуда не уехал. Дела шли неплохо, гости продолжали приходить до десяти вечера. Если бы в какой-то момент я ей не помог, она бы не справилась одна, но я мог быть только на подхвате. В десять сорок ушли последние трое посетителей, и я сознательно пошел убирать со столов. Сяо Тянь спросила у меня, что я хочу поесть. Я ответил, что мне все равно, и только тут понял, что работал на пустой желудок. Я все прибрал, а Сяо Тянь крикнула из кухни:  

— Закрой дверь, давай есть!  

Мы закрыли ресторан, и она поднесла хого с электроподогревом. Меня обдало горячим паром с любимым пряным ароматом.  

— Тебе наверняка понравится, — сказала она, закидывая в котел помытые овощи.  

— Откуда ты знаешь?  

— Вчера вечером я спросила, ешь ли ты острое, а ты сказал, что любое количество перца не вопрос, а значит, и хого не вопрос.  

— Умно! Ты прирожденная хозяйка ресторана, сразу ухватила предпочтения гостя.  

— Да где уж. — Она слегка смутилась, затем вернулась с двумя бутылками пива и выпила со мной. — На самом деле я не очень люблю острое, но хого нравится. Мне нравится пар, нравится сам процесс, когда два человека сидят голова к голове над котлом. Когда Лао Цзи был тут, мы часто ели хого. После того, как весь день хлопотали, закрывали ресторан и садились вдвоем у хого. Так хорошо. Круглый год хого ели.  

— Лао Цзи любит острое?  

— Ну не так, как ты.  

Мы внезапно замолчали, шумно ели, втягивая холодный воздух ртом, а пиво пили, как воду. Просто чокались снова и снова, не разговаривая. Она пила круче, чем я, и после двух бутылок открыла еще одну.  

— Я натренировалась, — наконец сказала она. — Все, кто держит ресторан, умеют пить, и женщины тоже.  

Я поддакнул, а больше и не знал, что сказать. В итоге я выпил четыре бутылки. Я поднялся с места, поглаживая выпирающий живот, ноги слегка обмякли, я рыгнул и снова сел.  

— Сиди, я уберу, — сказала Сяо Тянь, аккуратно надевая фартук.  

Я просто сидел и смотрел, как она снует туда-сюда, прибираясь. Раздался звон посуды и кастрюль, которые она мыла. Алкоголь ударил в голову, и я почувствовал, как веки отяжелели, не в силах дождаться, чтобы упасть, словно ночь, падающая на землю. Потом пришла Сяо Тянь.  

— Ну, что? — спросила она, указывая пальцем в зал, потом куда-то за спину.  

Звук внутри моего тела заставил проснуться. Я вскочил и спрятал кулак за спину.  

— Сыграем!  

Она рассмеялась и тут же спрятала кулак.  

— Что у тебя там?  

— Камень.  

Мы продемонстрировали друг другу руки. Оба загадали «камень». Сыграли еще раз.  

— Что у тебя там? — снова спросила она.  

— Камень.  

Снова показали руки, и опять два «камня». Мы продолжили.  

— А в этот раз что?  

— Все равно камень.  

Раз, два, три, показываем! У меня «бумага», у нее «ножницы». Я проиграл.  

— Ты спишь в спальне. — Она очень обрадовалась, как девочка, которая выиграла конфету, а потом ее лицо омрачилось. — А почему ты камень не показал?  

— Мы бы тогда до бесконечности играли.  

Она помолчала немного и сказала:  

— Сходи помойся. Там есть немного горячей воды.  

5  

Я помылся и пошел в спальню, улегся. Сяо Тянь из-за двери сказала, что рядом с тумбочкой стоит бутылка с водой, если захочется пить. Я ответил «хорошо», еще что-то говорил, от алкоголя, который и дальше давал по голове, язык заплетался. Я подумал, что быстро не засну, но сразу вырубился.  

Посреди ночи захотелось пить, я прищурился, чтобы найти лампу, и вдруг почувствовал рядом с собой что-то мягкое и тут же проснулся. Лунный свет проникал в окно, и рядом со мной кто-то лежал. Я быстро сел.  

— Ты проснулся? — спросила Сяо Тянь.  

— Как ты сюда попала? — Когда я зажег лампу, она тоже села, прикрывая глаза рукой. Одеяло соскользнуло с ее плеч на талию, и я увидел затемненные изгибы на ночной рубашке. Через какое-то время она убрала руку, в глазах ее стояли слезы.  

— Мне немного страшно спать там одной, — сказала она, натянув одеяло на себя, она потупилась и ковыряла одеяло ногтем. — Ты не возражаешь? Я занимаю мало места. Смотри, я сама принесла одеяло.  

Она подняла одеяло, чтобы продемонстрировать, но я увидел обнаженные белые пухлые бедра.  

— Все в порядке, все в порядке, — пробормотал я, ища бутылку с водой. Непонятно, когда осталось полстакана холодной воды. Я подлил туда горячей, температура стала в самый раз, я залпом осушил стакан и сказал: — Уже поздно, давай спать.  

Она выключила свет.  

Где уж тут было уснуть. Я лежал на спине, не смея пошевелиться. Ее дыхание было справа от меня, но ощущалось везде. Я заставил себя считать овечек. Одна, две, три. Одна, две, три. С математикой сейчас у меня было хуже, чем у ученика младших классов, и я постоянно сбивался со счета. И правда черт попутал, я неожиданно для себя самого вдруг открыл глаза и увидел еще одну пару глаз, парящих выше и справа от меня, с двумя яркими огоньками внутри. Я не вскрикнул, словно бы приняв это как должное. Когда я колебался, закрывать ли глаза, два огонька погасли, и мягкое тяжелое тело прижалось к моей груди.  

Руки обвили меня за шею.  

— На самом деле мне плохо одной, — сбивчиво пробормотала Сяо Тянь. — Знаешь, одиноко. — А потом я услышал всхлип, потянулся к лампе, включил ее и увидел, что Сяо Тянь заливается слезами.  

— Не надо, не плачь. — Я не знал, что делать, не понимал, нужно ли отрывать ее от своей груди. Я никогда не знаю, как быть, когда женщина плачет.  

— Ничего страшного, — сказала она. — Скоро успокоюсь.  

Она реально рыдала у меня на груди, звук становился то громче, то тише, когда грудь под тяжестью онемела, то она закончила долгие рыдания, прыснув со смеху:  

— Ты не устал так лежать без движения? Со мной все в порядке, просто немного грустно, напугала тебя?  

Она отстранилась, села, рукой причесала растрепавшиеся волосы, а лицо ее сияло.  

Я протянул руку и привлек ее к себе, обняв за талию. Ее ночная рубашка была словно кожа под этой самой рубашкой, я ощутил, какая она гладкая и теплая. Она несколько раз ойкнула, совсем тихонько, ощупью нашла настольную лампу, щелкнула выключателем, и мир погрузился во тьму.  

Мы одновременно вернулись в ночь.  

6  

На следующий день ресторан не открывался до полудня, и мы валялись в кровати в обнимку.  

— Это третий ресторан, который я открыла. Первые два закрылись, самое долгое, сколько просуществовал один из них, это тринадцать месяцев, — сказала Сяо Тянь. — Я всегда хотела иметь свой собственный ресторан, хорошо им управлять, чтобы гости любили приходить ко мне. Правда, ты даже не представляешь, как я счастлива видеть, что гости снова и снова приходят в мой ресторан. Так что я хочу, чтобы этот ресторан продолжал работать, несмотря ни на что.  

Она рассказала, что с пятнадцати лет работала во многих ресторанах, сначала уборщицей, потом посудомойкой, потом официанткой, затем стояла перед входом для привлечения гостей, а позже стала администратором и имела в своем подчинении более десятка официантов, которыми заправляла. Еще она какое-то время работала шеф-поваром, потому что шеф-повар в ресторане уволился, и какое-то время не могли найти подходящего, и Сяо Тянь продвинулась наверх.  

Никто и подумать не мог, что блюда, которые она готовила, окажутся такими вкусными, ведь она никогда не проходила формального обучения. Но только она сама знает, что несколько лет ходила на кухню, понемногу подсматривая и запоминая. Она научилась всему, чему только могла, и захотела открыть собственный ресторан.  

Оказалось, что у нее было немного денег, которые она копила годами. К сожалению, первые два ресторана все из нее высосали. Она не совсем понимала, что на самом деле ресторан— это не только ресторан, и просто подавать еду недостаточно.  

Сегодня одно, завтра другое, в итоге два раза из трех бизнес развалился. Потеряв два ресторана, Сяо Тянь поняла, что у нее были слишком большие притязания, она слишком тревожилась, сильно жаждала собственный ресторан. Если, управляя рестораном, она будет относиться к нему только, как к своему делу, а не как к дому, то провал неизбежен. Когда она стала управлять новым рестораном, то начала поддерживать его, как собственный дом. Когда они только открылись, она могла предложить клиентам только лапшу, пельмени-хуньтунь и баоцзы, у нее не было никаких условий, чтобы пожарить овощи, а уж тем более, чтобы накрыть приличный банкет на пару столов. Только когда дела пошли в гору, она наняла повара, а сама занималась остальными делами, но так накладные расходы были довольно велики, а приносил ресторан немного. Сяо Тянь целыми днями думала, как переломить эту ситуацию. Потом ей понравился один мужчина, причем взаимно, они стали вместе управлять ресторанчиком, а повара уволили. Когда ситуация в ресторане нормализовалась, то и ей тоже стало лучше. Наконец-то появилось ощущение дома, именно поэтому она и выбрала такое название, причина в том самом приятном ощущении.  

— Это был Лао Цзи? — спросил я.  

— Нет. — Сяо Тянь помрачнела. — Его фамилия была Гао. Но прошло всего три месяца, и он уехал.  

«Дом Гао Цзи». Я покрутил на кончике языка эти три слова, тоже неплохо.  

— А почему уехал?  

— Он решил, что ему неинтересно торчать тут и управлять ресторанчиком, это безнадежно и запарно, вот и уехал.  

— А он тебя любил?  

— Кто ж знает. В любом случае уехал... и не только он.  

— Ты хочешь сказать…  

— Потом ресторан стал называться «Дом Цзи Тянь».  

Я хотел спросить, неужто и Лао Цзи уехал, но замялся, а потом и вовсе прикусил язык. Сяо Тянь тоже промолчала и заговорила лишь спустя некоторое время:  

— Они никогда не считали этот ресторан своим домом и возражали против такого названия.  

— Хорошо, что ты встретила Лао Цзи.  

Ее губы дернулись, она улыбнулась, посмотрела на часы и сказала:  

— Пора вставать. Сейчас гости придут.  

Я и правда не рискнул задевать ее за больное, раз Лао Цзи в больнице.  

7  

Я поселился в «Доме Цзи Тянь» и неплохо проводил время. Каждый день я помогал, разносил чай, наливал воду, мыл посуду и пол, а еще через день садился на мотоцикл, чтобы отвезти Сяо Тянь в город за продуктами. Не нужно было волноваться о вылетевших или ушедших по своей воле учениках и разгадывать, что скрывалось за непроницаемыми лицами руководства и коллег. После напряженного дня нет никакой дополнительной нагрузки, и это очень здорово. Когда я видел, что мой труд превращается в редкие комплименты от гостей и лежащие передо мной банкноты, пусть и немного, это давало твердое чувство выполненного долга. Ночью я засыпал в обнимку с теплым телом. Честно сказать, я пристрастился к такой жизни.  

Из дома звонили дважды. Один раз мать, второй раз отец. Мать спросила: где ты в конце концов? Ты уже совсем взрослый парень, непременно хочешь нам с отцом сердце разбить? Как можно без работы? Я ответил, что не хочу работать, сейчас у меня все хорошо, не надо волноваться. Через день позвонил отец, заявил: ты оболтус, ну-ка немедленно езжай домой и признай ошибку, а потом хорошенько учи своих учеников. В этот момент Сяо Тянь стояла рядом и отчетливо слышала, что говорит мне отец.  

Я сказал:  

— Папа, никакой я не оболтус, я живу осмысленной жизнью.  

— Чушь, какая еще осмысленная жизнь! — воскликнул отец. — Не шути надо мной!  

— Без шуток, — ответил я, но выразился понятнее: — Я хотел сказать, что у меня хорошая жизнь.  

— Ерунда, какая у тебя может быть хорошая жизнь! Вернись. Вернешься или нет?  

— Я не вернусь, — я схватил Сяо Тянь за руку, — я действительно живу хорошей жизнью, потом тебе расскажу.  

Отец снова выругался. Я повесил трубку.  

— Неужели ты не вернешься? — спросила Сяо Тянь.  

— Нет.  

Она обняла меня сзади и прижалась лицом к моей спине.  

Я быстро освоился с работой в ресторане, и это было легко. Краснолицый и его компания действительно поверили, что я «двоюродный брат», и их отношение стало намного лучше, но время от времени они приставали ко мне с расспросами, почему я не уезжаю. Я отвечал, что жду, пока двоюродный брат не вернется, потому что сестрице в одиночку не справиться. Они спрашивали, когда вернется Лао Цзи, и я отвечал, что это зависит от докторов. В это время я осознал роль мужчины, а женщине иногда действительно не под силу ее взять на себя.  

На десятый день, как я поселился в ресторане, мы с Сяо Тянь поехали в город за продуктами. Мы все купили и проезжали мимо книжного магазина, я заметил, что она уже довольно долго не навещала Лао Цзи. Сяо Тянь взглянула на меня, тут же отвернулась и сказала:  

— Там есть кому о нем позаботиться, даже если я и приду, толку от меня мало. Ты хотел купить себе старый журнал. Пойди посмотри.  

Больше она эту тему не поднимала. Она не поднимала, и я тоже не поднимал. Разумеется, я не хотел сам теребить этот вопрос. В эти дни у меня в душе постоянно присутствовала скрытая тревога, я ее ощущал, но никогда не обдумывал подробнее и уж тем более не давал ей всплыть на поверхность. Каждый раз, когда я ездил в город за продуктами, то в глубине души изо всех сил напрягался, словно бы пытался от чего-то укрыться, эта идея уклонения от проблемы вызывала у меня ощущение спасения из затруднительного положения, мотоцикл я тоже гнал на всех парах, боялся, что если приторможу, то меня потащит обратно чья-то рука.  

Туманного ответа Сяо Тянь я не понял, вернее, предпочел не понять. На обратном пути она вдруг попросила остановиться, потом слезла с мотоцикла, встала напротив меня и, глядя мне прямо в глаза, сказала:  

— Мне нужно тебе кое-что сказать.  

— Говори.  

— Нет у Лао Цзи никакого перелома, он не в больнице.  

Я смотрел на нее, ожидая дальнейшего приговора.  

— Он уехал. Как и все остальные.  

Я протяжно вздохнул и виновато рассмеялся.  

— Садись, — велел я, заводя мотоцикл.  

Сяо Тянь больше не обнимала меня за талию, а уцепилась за поручень. Чтобы сопротивляться ветру, она так сильно повысила голос, едва не кричала. Она рассказала, что Лао Цзи действительно попал в автомобильную аварию. Это случилось недалеко от ресторана. Грузовиком управляла женщина-водитель, которая часто заезжала на обед в их ресторан. В тот день она задела ногу Лао Цзи, поэтому предложила отвезти его в город в больницу, чтобы сделать снимок и посмотреть, не повреждены ли кости. Лао Цзи вслед за ней забрался в кабину и больше не вернулся. Сяо Тянь сказала, что после всего случившегося она думала и пришла к выводу, что Лао Цзи совсем не пострадал, просто немного ободрал кожу, он забрался в кабину, как обычно быстро, а не так, как если бы что-то было не так с костями. Он просто так сбежал, бросив мотоцикл. Но ей пришлось врать всем, что Лао Цзи только что попал в автомобильную аварию и теперь лежит в больнице.  

Сяо Тянь закончила рассказ про Лао Цзи у дверей ресторана, она взяла покупки и сказала мне:  

— Если хочешь уехать, то уезжай сейчас.  

— А если я не хочу уезжать?  

Сяо Тянь молчала, только все сильнее закусывала нижнюю губу.  

— А если не хочу уезжать, то надо занести покупки, — я сам ответил на свой вопрос, повысив голос, чтобы получилось, как у нее, протянул руку и забрал у нее покупки. Я не успел взять пакет, как она разжала руку и кинулась меня обнимать, уронив покупки. Я услышал, как что-то разбилось, и сказал:  

— Все, конец яйцам, разбились.  

Она ущипнула меня за бока, в глазах стояли слезы.  

— Да и пускай, пускай!  

8  

Примерно в три часа дня я помогал Сяо Тянь нарезать начинку для пельменей, когда позвонил заведующий учебного отдела. Он сказал, мол, возвращайся, не капризничай, пропущенные занятия еще ждут, чтобы ты их восполнил.  

Я положил свободную левую руку на плечо Сяо Тянь и ответил заведующему, что я и не думал капризничать, главная причина — боюсь дать детям ложные знания, так что лучше попросить кого поумнее. Заведующий на другом конце провода усмехнулся:  

— Я просто выполняю рутинную работу, мое дело сообщить, что можно вернуться к работе. А упрашивать я не стану.  

Я хихикнул и повесил трубку. Сяо Тянь спросила:  

— Это твой руководитель? Что все это значит?  

— Ты про что? Он давно уже мне не руководитель.  

— Я хочу сказать: с чего вдруг тебе такой звонок?  

— С того, что у него пельмени вместо мозгов. А если честно, то у нас там вообще с головой у всех все плохо.  

На следующий день в полдень в ресторан пришел рабочий цементного завода, чтобы заказать банкет на два столика. Начальника в их мастерской повысили, и они хотели отпраздновать это после работы вечером, попросил нас подготовить все заранее. Сяо Тянь колебалась, брать заказ или нет, но я сказал, что, разумеется, надо брать. И мы взяли. Для нас с Сяо Тянь это, несомненно, сложная задача, дело не только в скорости подачи еды, но не хватает и блюд в меню. Я попросил Сяо Тянь начать готовить прямо сейчас из того, что под рукой, а сам собрался в город докупить остальное. Сяо Тянь снова замялась и хотела ехать со мной.  

Я возразил, что нельзя терять время, уж овощной рынок я всяко найду. Она неопределенно кивнула и на прощание велела мне побыстрее возвращаться, спросила, хватит ли часа. Я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, я гарантирую, что мы вовремя и качественно накроем два стола вкусными блюдами.  

Я летел на мотоцикле с бешеной скоростью и продукты тоже покупал с бешеной скоростью. Проверив все по списку, я готов был завести мотоцикл и вернуться. Зазвонил телефон, это был Лу Мин. Похоже, он пребывал в довольно хорошем настроении.  

— Вчера я видел твою мать в школе.  

— Что ты сказал?  

— Твоя мать тебе не сообщила? Кажется, она вышла из кабинета директора, но я не уверен. В руках она держала пустой мешок, а на коленях была грязь…  

В моей голове гудело, как будто кто-то ударил внутри в гонг.  

— Лу Мин, — сказал я, — какого хера…  

— Не надо так, народные учителя должны быть цивилизованными и вежливыми, а не сыпать бранными словами.  

— Заткнись нафиг!  

— Ладно, проехали. Не нужно. Ничего не поменять. Что тут поделаешь? Ничего не поменять…  

Ничего не поменять. Вот, наверное, что больше всего меня ранило. Ничего не поменять. Я закрыл телефон и начал заводить мотоцикл, много раз нажал на педаль, но он не издал ни звука. Что еще за чертовщина. Ничего не поменять. Да, в словах Лу Мина была истина. Ничего не поменять, что тут поделаешь. Я представил свою мать с пустым мешком и перепачканными коленями, и на глаза тут же навернулись слезы. Я знал, что у меня нет обратной дороги, вообще нет. Ничего не поменять. Я сел на заглохший мотоцикл и выкурил подряд три сигареты. С каждой выкуренной сигаретой я выкладывал из багажника пакет с продуктами. Или вернуться домой, или вернуться в ресторан, третьего не дано. Я вытащил все продукты, завел мотоцикл и проехал метров сто, потом резко ударил по тормозам и развернул мотоцикл так, что он в итоге почти лег на дорогу. Я увидел впереди пакеты, которые выстроились в шеренгу, как вымуштрованные солдаты, ветер трепал пластик, и они дружно махали мне в унисон. Я вспомнил встревоженный вид Сяо Тянь, когда она меня провожала, стиснул зубы, нажал на педаль, развернул мотоцикл, прибавил газу, отпустил тормоз, и мотоцикл полетел вперед.  

Мордаога  

За последние два года бизнес серьезно испортился, проклятье, чем больше прикладываешь усилий, тем круче убытки. Друг сказал, мол, перестань бороться с судьбой, проедься куда-то, может статься, что вернешься без всяких запретов, благо машина все еще при тебе. Друг имел в виду: не потеряй и автомобиль. И вот я на своей «субару» отправился по бездорожью. Я ехал расслабленно, разумеется, хотел добраться до монгольских степей, и нажимая на педаль газа, доехал до Хулун-Буира. В сентябре пастбища обширны, река длинна, осенняя трава пожелтела. От звуков моринхура мне стало грустно. Я должен выбраться из неприятного ощущения неудачи: дикие гуси летят на юг, а я еду на север.  

От Хэйшаньтоу я двигался на северо-восток по провинциальному шоссе 301, после выезда с первой заправки стемнело. Я только что выпил банку кофе на заправке и почувствовал прилив сил, так что не остановился, когда проезжал Эргунь. Как я ожидал, если поднажму, то остановлюсь на ночлег посреди ночи в Гэньхэ. Было очень темно, и я не видел, чтобы другие машины включали фары на протяжении всего пути следования, так что я единственный бешено мчался по степи. Такое невообразимо в степи в июле и августе, когда сюда приезжают толпы туристов. Теперь, когда в Хулун-Буире холодно, нужно включать печку в машине в дороге. Но темнота и одиночество медленно вторгались в салон «субару», и, может быть, из-за того, что я все время ехал под звуки моринхура, то помимо печали я испытал и ужас, как будто меня бросил весь мир. Как бы я ни старался, дела продолжают идти все хуже и хуже, я ощущал такой же страх, что и сейчас. По спине пробежал холодок. Сил не хватило преодолеть длинную ночную дорогу, и именно в этот момент я встретил Лао Ха. Дорога сделала плавный поворот, и на другой стороне холма он стоял у обочины рядом со своим мотоциклом, у которого мигали задние фары. Он поднял скрещенные руки и помахал мне.  

— Дай огоньку! — Он встал в луче света от моих фар, чтобы подтвердить, что всего лишь просит о помощи, снял перчатки и шлем. На нем был утепленный ветрозащитный костюм и пара горных ботинок. — Остановился отлить и потерял зажигалку. — Он курил со слегка свирепым видом, словно затаил злобу. — Если бы ты не появился, братишка, то не факт, что я бы сегодня ночью добрался до Итулихэ. — Он выпустил облако густого дыма и зажмурился. — Если не покурить во время дальнего переезда, то это все равно, что войти в опочивальню молодых и не найти там новобрачную.  

Он сам засмеялся своей шутке, и на фоне смуглой кожи зубы казались белыми. В его говоре слышались дунбэйские нотки. На вид за пятьдесят, крепкий здоровяк.  

— Куда едешь, братишка? — спросил он.  

— В Гэньхэ.  

— Еще далеко.  

Мне захотелось с ним поехать на реку Тури. Но я сказал:  

— Я немного устал.  

— Устал, так сделай привал, — сказал он. — Не надо самому с собой меряться силами. Езжай в Цзялага, впереди повернешь и приехал. Я знаю одного пастуха Лао Бао, у него дома теплый кан. Скажешь, что ты друг Лао Ха.  

Ох уж этот общительный Лао Ха. Мы выкурили каждый по три сигареты. Перед тем, как сесть на мотоцикл, Лао Ха спросил, ездил ли я в Мордаога. Крюк, но стоит того, там есть постоялый двор под названием «Пастух», хозяйка прям загляденье. Мы оба нажали педаль газа, но мотоцикл оказался проворнее моего автомобиля. Лао Ха не нравилось делить с кем-то дорогу, а потому он в свете моих фар приподнял задницу с мотоциклетного сиденья и стрелой нырнул в ночь.  

Через полчаса я уже лежал на теплом кане в доме Лао Бао. Лао Ха сказал правду, у Лао Бао даже в морщинах можно было найти минимум две овечьих шерстинки. Лао Бао сказал мне:  

— Хорошенько выспись, завтра с утра пойдешь со мной пасти овец.  

Я пас овец с Лао Бао три дня. Спозаранку мы уходили из дома, брали с собой лепешки, баранину и большой термос чая с молоком и гнали на их пастбище четыреста овец. Пока овцы паслись, мы находили защищенный склон холма, чтобы полежать на солнышке, поболтать на разные темы и покурить. Разумеется, все разговоры крутились вокруг Лао Ха. Они знакомы четыре года, и каждый сентябрь Лао Ха приезжает на пастбище Лао Бао. Ему нравится беспечно поваляться в степи. Приезжает на мотоцикле, останавливается на три-пять дней и уезжает, в следующий раз они могут увидеться в следующем году, а может опять приехать через одну-две недели. Когда приезжает, то пасет овец, но за полдня перекидывается с Лао Бао одной фразой.  

— Чертов Лао Ха, — сказал Лао Бао. — Он отменный наездник. Пастух все-таки.  

Я тут же встрепенулся.  

— Он тебе не говорил? Лао Ха отправили в хошун Шинэ-Барга-Цзоци города Хулун-Буир вместе с другими образованными молодыми людьми, он пас три года лошадей.  

Я вспомнил в деталях Лао Ха, которого видел вчера, вроде бы у него ноги слегка колесом. Этот уроженец Циндао, говоривший с дунбэйским акцентом, по словам Лао Бао, можно сказать, понял, в чем смысл жизни. Можешь себе представить, что этому парню уже шестьдесят стукнуло? После выхода на пенсию он принялся странствовать по свету на мотоцикле по горам-долам. Приезжает в Хулун-Буир в сентябре в определенное время, точнее, чем холодные течения.  

— А почему в сентябре? Считается, что степи красивы в июле и августе.  

— Двадцать шестого сентября ему нужно попасть в Мордаога.  

Я засмеялся.  

— Ради красавицы-хозяйки постоялого двора «Пастух»?  

— А это тебе надо спросить, черт побери, у самого Лао Ха!  

Надо признаться, что вольная жизнь, когда небо тебе служит шатром, а земля — кошмой, меняет человека. Под небом есть только ты и отара овец. Тебе может показаться, что кроме этих живых существ, больше ничего нет. Человек, которому доводилось пасти овец, и человек, который никогда этого не делал — разные люди. Лао Бао сказал, что его отец пас овец, отец его отца тоже пас овец, и отец отца его отца тоже пас овец. И когда он лежал в степи, глядя на отару, то ему казалось, что в нем продолжают жить его отец, дед и прадед, они вместе с ним пасут овец, причем одну и ту же отару. В телах овец тоже живут их предки. Я не могу до конца это осознать, но ощущаю налет той же грусти, что и слушая моринхур, вот только сейчас грусть полная, светлая и радостная, а когда слушаю моринхур в машине, то грусть напоминает пустой карман, человек голоден, а живот распирает от подобия ветра. Я сказал Лао Бао, что проблемы бизнеса перестали казаться мне серьезными, можно ехать.  

— Вернешься в Пекин? — спросил Лао Бао.  

Я ответил «да», но когда вышел из его дома, то внезапно решил съездить в Мордаога. Еще поездить несколько дней, всего себя «опорожнить», все равно что съехать на нейтральной передаче со склона.  

Мордаога — известное место, но городок действительно невелик. Я свернул на третью улицу и увидел мотоцикл Лао Ха, припаркованный перед трехэтажным зданием. Все правильно, постоялый двор «Пастух». После регистрации я спросил у администратора за стойкой, где поселился Лао Ха, оказалось, что он живет через стенку. Я уснул под пронзительный храп Лао Ха. Из Цзялага в Гэньхэ, а потом в Мордаога, я столько времени провел в «субару», что поясница готова переломиться пополам. Когда меня разбудил стук в дверь, уже стемнело. Лао Ха орал под дверью:  

— Братишка, давай вместе чайку выпьем?  

— Ты как узнал, что я приехал?  

— Девчушка за стойкой — моя названая дочь.  

Поскольку я оказался в Мордаога по его рекомендации, то Лао Ха настоял на том, чтобы устроить в мою честь ужин. Сейчас мертвый сезон, и во всем постоялом дворе кроме меня жили восемь человек, так что повар «Пастуха» отпросился домой, и они не могли нас обслужить. Когда мы проходили через фойе, то девушка за стойкой регистрации обратилась к нему не «названый отец», а «дядя Ха».  

Разумеется, ели баранину. Мясо приготовили по-монгольски, и его полагалось есть руками. Лао Ха был настоящим ценителем, когда подавали горячее мясо, он в отличии от меня не набрасывался со всей яростью, а вместо этого доставал из кармана маленький ножичек и неторопливо со скрежетом точил его об дно фарфорового блюда, сначала одну сторону, потом другую. По мне так нож и так был очень острым, его вообще не нужно было точить. Когда он заканчивал точить, я уже успевал заглотить много кусков мяса, а он втыкал лезвие ножа в один кусок и начинал неспеша нарезать тонкие ломтики на кусочки, которые уже руками клал в рот.  

— Ешь и жир тоже, а то одно постное мясо выбирать — это тебе не баранина. Не ощутишь всего вкуса, — говорил Лао Ха.  

Мы пили монгольскую водку. Очень крепкая и приятно пьется. После изнурительного дня выпить пару лянов крепкой водки, только всего и нужно для беспечного времяпрепровождения. Лао Ха окунул пальцы в водку и предложил тост за Вечное небо, сказал, что уже много лет так: если не соблюдает правил приличия, то на душе неспокойно.  

— А дома так же пользуешься ножами?  

— Ага. Раньше, когда монголы уезжали из дома в гости, то брали с собой свои ножи. — Он поднял ножик, чтобы я рассмотрел его. Рукоятка была украшена волчьим клыком. На самом ноже и на клыке образовался толстый слой жирного налета. — В Циндао я сам готовлю мясо по-монгольски.  

— Расскажи, как ты пас лошадей!  

— Это Лао Бао распустил язык?  

— Про хозяйку он ничего не сказал.  

Водка — хорошая вещь. После того, как пара рюмок упала в желудок, я чувствовал, что мы с Лао Ха словно родные братья и дружим, несмотря на разницу в возрасте. Я взял кусок баранины и засмеялся. Лао Бао ведь и правда ничего не сказал.  

Лао Ха смачно рыгнул и сказал:  

— Я тогда был и правда, черт возьми молод… — История определенно должна была вот-вот начаться, я молчал, только усердно подливал водки Лао Ха. — В тот год, когда я приехал в хошун Шинэ-Барга-Цзоци города Хулун-Буир, мне было девятнадцать лет, только-только школу окончил. Все говорили, что поехать в рядах образованной молодежи почетно, и я хотел поехать во что бы то ни стало. Перед отъездом последнее, что мама сказала мне через окно «зеленого поезда» было: «В степи по ночам холодно, ни в коем случае не сбрасывай во сне одеяло! »  

— А когда ты познакомился с хозяйкой?  

Лао Ха не удостоил меня ответом. Но по мере рассказа, когда дойдет до дела, он определенно не сдержится. Он рассказал мне, как сорок лет назад жила образованная молодежь, отправленная в степь. Ему реально повезло. Из всей его группы пасти лошадей выбрали только двоих, один из них он. На всем пастбище пасти лошадей было самой лучшей работой.  

— Свобода. Едешь на крупном скакуне, вот уж и правда, что называется, с ветерком, прикрикнешь на него, и он проскачет сорок ли, — сказал Лао Ха. — Пастухам разрешали седлать самых хороших скакунов, а такие если поскачут, то скорость развивают быструю, реально быструю. — Лао Ха зажмурился и начал дергаться вверх-вниз. Четыре ляна водки перенесли его в степи хошуна Шинэ-Барга-Цзоци. — Кроме этого, можно было пасти коров и овец. Коровы и овцы не такие быстрые, но они хотя бы двигаются, и за день словно белое или черное облако могли очистить большой участок от травы. Меньше всего образованная молодежь хотела работать свинопасами, вонючие свиньи просто валялись, ели и спали, спали и ели, самому можно было разжиреть, просто глядя на них. Они предпочитали следовать за пастухами и обрабатывать целину, чтобы высадить зерновые. Да и девушкам нравятся парни, которые пасут коней. Хе-хе.  

Я-то думал перейти к делу, но Лао Ха сменил тему и сказал:  

— В то время я мечтал приехать в Мордаога.  

— Молодым людям было о чем помечтать. — Я шаловливо рассмеялся, догадавшись, что речь шла о некой девушке из Мордаога, например, о той, что сейчас держит постоялый двор «Пастух».  

— Все пастухи говорили, что здесь хорошо. Девственный лес такой же огромный, как море. Я вырос у моря в Циндао. Я видел много воды и хотел посмотреть на деревья. Но даже без этих их слов мне бы хотелось поехать. Мордаога, только вслушайся в это название. Мне оно понравилось с первого же раза. Я хотел посмотреть, что скрывается за этим названием.  

Это я мог понять. Мне тоже нравятся многие географические названия: Иерусалим, Стамбул, Амстердам, Санкт-Петербург. Не знаю, где это, но хочется поехать. Одно из желаний в этой жизни — ехать туда, куда захочется.  

— И приехал сюда? — Я налил Лао Ха водки.  

Лао Ха осушил рюмку залпом.  

— Наливай доверху. Отпуск не смог взять. Братишка, до дна!  

В 60-х годах двадцатого века в степях Хулун-Буира поезда ходили очень медленно. Лао Ха в первый день от места дислокации прискакал бы на коне в Хайлар, переночевал и на следующее утро сел на поезд из Хайлара в Гэньхэ. Переночевал бы в Гэньхэ в ожидании поезда из Гэньхэ в Мордаога. Пришлось бы провести две ночи, поезд до Мордаога ходил раз в два дня. Пока медлительный поезд добрался бы до Мордаога, пройдет три-четыре дня. Обратная дорога тоже заняла бы дня три-четыре. Производственная группа трудится на массовом производстве, его не могли так надолго отпустить прохлаждаться. Как говорится, каждой морковке своя ямка, лишних рук нет. Если он уедет, то его место займет другой человек. Тут заранее не подсчитаешь.  

Проблема в том, что в Мордаога хотел поехать не только Лао Ха, но и второй коневод по имени Бату. Бату был старше Лао Ха на три года, родом из Чифэна, он на год раньше Лао Ха приехал в этот лагерь для образованной молодежи. Лао Ха звал его «старший брат Ба», но по жизни и на пастбище Бату был его наставником. Если уж ехать, то вдвоем, у Лао Ха, приморского жителя, в степи немного кружилась голова, а при мысли, чтобы одному так далеко поехать, и вовсе охватывал ужас. Но они даже в теории не могли на поезде поехать в Мордаога вдвоем.  

Была еще одна возможность — ехать верхом. Расстояние по прямой от лагеря образованной молодежи до Мордаога меньше трехсот километров, хорошая лошадь неспеша преодолеет за два дня, день передохнуть и еще два дня на обратную дорогу. Пять дней не так уж мало, кроме того надо бы убедиться, что погода будет хорошей и лошадь не подведет. Но это единственный способ добраться до Мордаога. Лао Ха и Бату достигли соглашения и стали ждать удобного случая.  

— Дождались? — спросил я.  

Лао Ха сказал:  

— Пей давай.  

Мы допили бутылку.  

Наконец Лао Ха сказал:  

— Дождались.  

Они заключили сделку с бригадиром производственной бригады. Всякий раз давали ему прокатиться самую смирную лошадь в табуне. Это было небывало щедрое обращение. Конюхам приходилось обслуживать вереницы чиновников, выдавая лошадей всем, кому они нужны, бригадир в этой веренице занимал едва ли не последнее место, но поскольку всегда просили другие руководители, то самые лучшие лошади бригадиру не доставались. Но свой начальник важнее уездного, когда руководитель приезжал с указаниями, Лао Ха и Бату под предлогом, что вороная кобыла Тучка плохо себя чувствует, отдавали Красного зайца.  

Руководитель только уезжал, как на Тучку тут же усаживался зад бригадира. Условие было одно: в подходящий момент отпустить Лао Ха и Бату верхом в Мордаога.  

Возможность представилась им в последнюю зиму, что Лао Ха провел в производственной бригаде. Буквально два дня назад была метель. День был хороший, и луна светила ярко. Бригадир выпил полбутылки водки в их спальне. Ему стало жарко, язык развязался, и он сказал: «Если рискнете ехать сейчас, я соглашусь». В это время было уже девять часов вечера, степь уже спала. Лао Ха и Бату переглянулись, собрали нехитрый багаж и вышли за дверь со сбруей под мышкой. Тучку и Красного зайца взять было нельзя, вдруг они понадобятся неожиданно руководству. Они оседлали двух лошадей похуже. Бату ехал на гнедой, а Лао Ха — на белой. Степь Хулун-Буира была подобна холодному и ясному сну, и они сели на лошадей и помчались на северо-восток. Луна и звезды светили с неба, и они ориентировались по ним. Лао Ха сказал:  

— Это кажется нереальным.  

Они ехали около часа, когда Бату внезапно остановил лошадь и сказал:  

— Там!  

Лао Ха увидел в серебристом лунном свете волка, зверь медленно поднялся и хотел отступить вниз по склону горы. Лао Ха пришпорил лошадь и взмахнул арканным шестом:  

— В погоню!  

Картина, когда двое парней понеслись вскачь вслед за волком, кажется нереальной, но историю Лао Ха невозможно было подделать. Уши, спрятанные под шапкой-ушанкой слышали хруст наполовину растаявшего снега под конскими копытами, звук лунного света, падающего на пожухлую траву, даже звук, с которым под ним потела белая лошадь. Степь показалась ему бескрайней, как никогда, он слышал, как Хулун-Буир расстилается и разворачивается, как ткань, под копытами лошади. Волк бежал почти параллельно с ними. Лао Ха услышал крик Бату: «Он слишком много ест! » По размеру волка и скорости, с которой он бежал, видно, что ему тяжело. Это хорошая новость, погоня не займет много времени.  

Проблема в том, что Лао Ха долго не продержится, точнее, лошадь Лао Ха долго не продержится. Это хорошая лошадь, но она слишком стара для забега на короткие дистанции, а после пятидесяти километров выбилась из сил. Он увидел, что гнедая кобыла Бату обгоняет его на полкорпуса, потом на целый корпус, потом на два, и расстояние между ними все увеличивалось и увеличивалось. В лунном свете темно-гнедая, почти лилово-красная кобыла напоминала черные и красные языки пламени, а сбруя Бату плавно качалась вместе с его телом. Лао Ха надеялся, что волк немедленно перестанет бежать, потому что ему доводилось заарканивать лошадь, корову, овцу, но волка никогда. Когда его надежды почти уже рухнули, волк резко остановился, и Лао Ха рванул вперед. Волк внезапно протяжно завыл на него, затем наклонил голову, и его тело скрутило судорогой. Лао Ха понял, что надежды снова рухнули. Конечно же, волка рвало. Он исторгал из себя всю лишнюю тяжесть тела. Когда темно-гнедой лошади Бату оставалось метров тридцать, волк снова завыл и скрылся за горой, сверкая подушечками лап. Лао Ха заорал:  

— Брат, давай за ним! За ним!  

Бату и сам явно собирался и хлестнул кобылу по крупу. Они не готовы были отказываться от волчьей шкуры, которую можно продать за восемь юаней. В то время восемь юаней были большими деньгами. На вырученные деньги можно приобрести книги, одежду, а может быть, как они оба подумали, и подарок девушке, которая нравится.  

Бату погнался с другой стороны холма, Лао Ха последовал за ним, но волк и Бату исчезли. Он лишь смутно различал тихий стук копыт одинокой лошади по земле. Он кружил среди окрестных холмов, и два тополя напомнили, что в этом месте расположена ферма по выращиванию овец.  

Ориентируясь по звездам, через двадцать минут Лао Ха увидел юрту пастуха. Как он и ожидал, его встретила дочь пастуха Улана. Она вымыла ему ноги, налила горячего чая с молоком и застелила теплую постель. Он ужасно замерз. Он даже не успел подумать, какой красивой была бы Улана, если бы носила ханьское платье, склонил голову и тут же уснул.  

Когда рассвело, он почувствовал, что ноги обдувает холодный ветер, задрожал и проснулся. Бату устало сел на другой конец кровати, поднял одеяло и положил себе на колени. Правая нога Бату выглядывала из-под одеяла, и под крошечной лампой на бараньем нутряном сале повязка на ноге была вся черно-красная.  

— Что случилось? — спросил Лао Ха.  

— Ничего, кровь остановилась, — улыбнулся Бату и указал на улицу.  

Лао Ха собирался встать, чтобы сходить по малой нужде, и выпил обе чашки чая с молоком, которые Улана налила прошлой ночью. На деревянном заборе снаружи юрты он увидел висевшую волчью шкуру, а рядом с ней валялась еще одна, пригляделся, тоже волчья. Лао Ха вздохнул.  

Той ночью Бату в одиночку погнался за волком, загнав зверя в ловушку, когда тот был измотан. Но как раз в тот момент, когда он арканил волка, из ниоткуда выскочила волчица и в отчаянии бросилась к нему. Лошадь испугалась и понесла. Хорошо, что она задушила заарканенного волка насмерть. Плохо, что она продолжала кружить, не останавливаясь, и новая волчица вцепилась Бату в правую ногу и не отпускала. Трудно представить, как волчица так хорошо рассчитала свою хватку, что даже не задела стремена. Волчица не разжимала зубы, пока Бату не вытащил дубину и не раздробил ей череп.  

Волчица прокусила Бату подколенное сухожилие. Это Лао Ха узнал позже. В тот момент Бату не понимал, что проблема настолько серьезна. Он разжал волчице зубы, и только когда спешился, чтобы поднять два волчьих трупа, то почувствовал, что идти тяжело. Кроме боли и кровотечения он ни о чем не подумал. Бату остановил кровотечение порошком, который возил в вещевом мешке, оторвал кусок ткани от одежды, скрутил его, а затем стал привязывать двух мертвых волков к спине лошади. Только-только успокоившаяся гнедая кобыла не давалась и продолжала раздраженно брыкаться, Бату ничего не оставалось, как достать нож при лунном свете и содрать с волков шкуры. Он волчьи шкуры свернул в два тюка, и только тогда гнедая разрешила повесить их себе на спину.  

От этой кровавой истории мы пили и пили, рюмку за рюмкой. Не припомню случая, когда мне так хотелось выпить, кроме ограниченного количества раз, когда я отчаянно хотел выпить с клиентом уровня Цяньшэна. Затем Лао Ха замолчал, и вместо него заговорил я.  

Некоторые люди любят напиться и молчать, и Лао Ха как раз напился. Я, должно быть, тоже изрядно набрался во второй половине ночи, я не мог держать рот на замке в таком состоянии. Я сказал Лао Ха: знаешь что, брат, мой бизнес развалился, в пух и прах развалился. Я не помнил, что говорил потом, отрывочно помню, что поддерживал Лао Ха, и Лао Ха поддерживал меня. Ноги мои не гнулись, словно березовые столбы, и мы, спотыкаясь, побрели обратно в гостиницу, как двуглавая птица, и удачно улеглись каждый в свою постель.  

Я спал до полудня, и голова не болела, а значит, вино проснулось вместе со мной. Я хотел найти что-то съестное внизу, а «названая дочь» Лао Ха за стойкой регистрации сказала:  

— Дядя Ха попросил отвести вас к нам домой, когда вы встанете.  

Ее дом был через дорогу, на первом этаже. Войдя в дверь, я увидел Лао Ха, сидящего на диване в гостиной, рядом со старомодным ротанговым креслом, обтянутым медвежьей шкурой. Женщина средних лет убирала посуду, стол ломился от вкусной еды. Будь женщина чуточку худее и моложе лет на двадцать, она вполне могла бы вписаться в тело «названой дочери». Обе красивые. Лао Ха представил меня хозяйке:  

— Это мой братишка Сяо Му, приехал из Пекина.  

Хозяйка великодушно пожала мне руку, поздоровалась, а потом отпустила мою ладонь и обратилась к Лао Ха:  

— Зови меня невесткой.  

— Слушай… — начал было Лао Ха.  

— Зови меня невесткой!  

— Хорошо, невестка! — сказал Лао Ха, поднес сигарету ко рту и снова сунул ее в портсигар: — Я пригласил братишку Му, чтобы весело отпраздновать день рождения.  

— Спасибо, что пришли на день рождения нашего Лао Ба, — женщина налила мне чай с молоком. — Меня зовут Улана.  

— Я знаю. — Мне, наверное, не стоило так отвечать, но когда я впервые увидел ее, я понял, что это Улана. Абсолютно точно. Юрта в ту ночь, дочь пастуха.  

— Что еще вы знаете? — покраснела Улана. У нее была хорошая кожа. Затем она повернулась к Лао Ха.  

Я поспешил ответить:  

— Это все.  

Лао Ха тоже быстро сказал:  

— Это все.  

Он не был уверен, что именно успел рассказать мне прошлой ночью.  

Младшая Улана воткнула в торт свечи:  

— Мам, папу привезти?  

Лао Ха встал. Я тоже поднялся с места. Улана сидела неподвижно, по-видимому, немного поколебавшись, прежде чем кивнула. Через три минуты младшая Улана втолкнула инвалидную коляску, на спинку которой откинулся именинник Бату. На его колени было накинуто кашемировое одеяло, а руки спрятаны под ним, и сначала я смотрел, как ходит ходуном одеяло, а потом уже обратил внимание на строгие черты монгольского лица. Лицо старого Бату было асимметрично, брови, уголки глаз и рот справа вздернуты и слегка подрагивали в разном ритме. Лао Ха подошел, положил руку на плечо Бату и сказал:  

— Брат.  

Старый Бату сидел неподвижно, если не считать дрожи, глаза его были пусты, лицо ничего не выражало.  

— Он больше не может говорить, — сообщила Улана.  

— Но ведь в прошлом году все еще было нормально? — сказал Лао Ха.  

— Прошлый год прошел.  

Улана вытащила руку Бату из-под одеяла и, держа ее, сказала:  

— Лао Ба, давай отметим день рождения, хорошо? В наш постоялый двор специально приехал новый друг Сяо Му.  

Старый Бату был такой же, как и минуту назад, на его лице не было и следа времени. Затем последовала остальная часть программы. Мы резали торт, пели песню с поздравлениями. Улана две трети каждого блюда скармливала старому Бату, и две трети еды, которую она скармливала, вытекало. К счастью, перед кормлением она надела на него огромный нагрудник. Мы очень мало говорили и большую часть времени слышно было лишь, как мы едим. В отрывистом разговоре я почерпнул следующую информацию:  

У старого Бату все время были проблемы с ногами и ступнями (с той самой битвы с волками), и он хромал при ходьбе, позже мышцы в ногах атрофировались, и движения его постепенно становились скованными, так что он мог жить лишь уединенно. Как-то раз в прошлом году (определенно после того, как Лао Ха приезжал к нему на день рождения) он упал и получил удар, или же наоборот получил удар, а потом упал, но в итоге вот так сейчас выглядит старый Бату.  

После ужина мы молча пили чай с молоком. Лао Ха поставил чашку, присел на корточки перед Бату, которого уже умыли, и сунулся под одеяла, чтобы взять его за руку. Лао Ха сказал:  

— Брат, узнаешь меня? Это я, Сяо Ха!  

Если не считать дрожи, все, чем ответил старый Бату — это серьезное, пустое лицо. Лао Ха расплакался. Он вскочил и поспешил к двери.  

Вернувшись в гостиницу, мы выписались и отправились на пастбище к Лао Бао. Лао Ха сказал, что ему есть что рассказать нам, мне и Лао Бао. Он хочет рассказать это в присутствии обоих. Обратно мы возвращались тем же путем, из Мордаога в Гэньхэ, а потом обратно на пастбище семьи Лао Бао в Цзялага. Я ехал за мотоциклом Лао Ха с полудня до ночи. Останавливался только покурить и в туалет. Лао Ха вообще не останавливался, сказал, что если остановится, то, возможно, больше не откроет рта.  

Как известно, ложь всегда бесконечна, а правда вмещается всего в несколько предложений.  

Сидя у огня в доме Лао Бао, Лао Ха пил чай с молоком чашку за чашкой, его голос прерывался.  

— Той ночью Бату хотел сосредоточиться на дороге. Это я решил преследовать волка. Хотел сделать Улане подарок... Она мне нравилась, и я знал, я ей тоже нравлюсь... когда я увидел ту волчицу, то я притворился, что отстал… но я действительно не мог догнать Бату, его лошадь намного быстрее моей... Тем не менее, я мог продолжать скакать за ним, и если бы искал, то обязательно нашел бы, мог предупредить его… волчица такая хитрая… или я мог бы позвать отца Уланы… но я ничего не сделал… Лао Ба вернулся рано утром и вскоре уснул... Я понял, что Лао Ба больше не сможет поехать со мной в Мордаога, но не хотел упускать случая, сел на свою лошадь и отправился один... Прежде чем сесть в седло, я взял волчью шкуру...  

— Один рискнул поехать? — спросил Лао Бао, раскуривая большую трубку.  

— Все равно боялся, но подумал о том, что Лао Ба один справился с двумя волками и поспешил в путь.  

— Съездил в Мордаога? — спросил я. — Какие купил подарки?  

— Я купил русский платок у одного «эрмаоцзы». Очень красивый и редкий. В то время отношения между Китаем и Советским Союзом уже разладились. Улана выкинула его прямо из юрты.  

Я понял, что надежды нет.  

— А что потом?  

— Образованная молодежь вернулась в город.  

Я уехал. Это правда напоминало спасение бегством.  

Мы втроем помолчали.  

Дрова в огне затрещали и взорвались множеством искр.  

— Если кто-то из друзей поедет в Мордаога, — сказал Лао Ха, — порекомендуйте постоялый двор «Пастух». Улане нелегко.