Столбовые парки

Привычка к случаю, к неслышимой росе,  

Фигурно застывающей меж веток.  

К дыханию, вздымающему тучи.  

К литаврам, разжимающим поля.  

Дрожащей кладкой,  

Опрокинутой за шунт,  

Ползёт шершаво, отекает киселями,  

Спеша по лику льда, что жарче кипятка.  

Мой дом, вчера ещё далёкий от ручья,  

Финифтью тает, нитями в клубах,  

Журчащей рябью по корням струясь  

Снесённой дамбой растрепался в облаках  

Во взвесь уйдя... Не принялось жилья.  

***  

Это не вполне понятное стихотворение – одно из многих, написаных по сжатию интервью с одним из заселенцев- аборигенов игмекарте. Жизнь в игмекарте это сплошной сумасшедший дом без успокоительных и нормотимиков. В этих областях нельзя поручиться за вероятность следующего вдоха, не то что за жизнь через сутки. Выживают в игмекарте люди полностью сдвинутые. В «заповедниках» в любом месте в любое время может произойти «родник нестабильности».  

Про какие-то особые приметы, позволяющие определить точку, где возникнет следующий родник это – миф. Нет никаких примет и безопасных мест. Один из чудом выживших ходоков в молодой игмекарте описал, как просмолёная лавка, на которую он присел в палатке-халупе, называемой домом, у одного из аборигенов вдруг стала порастать занозами- иглами. Ожив, лавка стала покрываться острыми штырями толщиной с палец в основании. Спас задницу этого ходока наследный дар столяра и спортивная реакция. Он просто присел на лавочку перед тем, как – опять же на свой риск – попробовать понюшку местной «цветочной» кашки, от которой появляется, по уверению его знакомого аборигена, чувство тропы, позволяющее «видеть местность». Без этого чувства ходить по игмекарте, особенно по молодому нельзя – во что-нибудь непременно влезешь.  

В любом «заповеднике» есть родники, но эти родники это не какие-то изолированные «пятна нестабильности», возможные для очерчивания по карте, а сетчатые покрытия с плавающими краями. Вовсе не все края заметны «на нюх». Обоснованно предположение о живости этих минных полей, расточаемых каким-то мегаорганизмом, «хозяином» местных кьяна. Есть версия мироздания, считающая, что все рода кьяна «расползаются по Уву» из этих «кайновников», а вовсе не населяют все уровни равномерно.  

Предположения предположениями, но в сходить в «заповедник» и что-то оттуда ценное вынести, с тем чтобы выгодно продать его снаружи на рынке, нельзя. Никто не купит, сколько не расписывай, чем оно чудесно. Номенкулатура обмена в Уве поддерживается клеймами. Без клейма производителя носового платка нет, не то что чего-то более ценного. Или клеймо или продукт вон той семьи Пастеров, которых все знают. Вытащенное из «заповедника» может применить для себя или только вытащивший его сам или группа людей, которые согласны сильно рисковать. Аборигены- покрайники торгуют плодами игмекарте, но эта торговля выглядит совсем не так, как обыкновенный привоз на рынок выращенных в заповедниках яблочек. И даже понятие о чёрном рынке вам не поможет понять, как эта торговля происходит.  

Теоретически любая вещь, выдержанная в игмекарте, уже считается заражёной, вроде как впитавшей «заповедность». В этом соображении есть доля истины. Таким образом в игмекарте основной уловно- ценный «продукт» это сама их территория, способная менять свойства материалов и вещей, «заражать» их. Обыкновенное тележное колесо, прикатившееся в игмекарте и полежавшее там пару месяцев, потом, будучи укатанным оттуда на дрова, может взбеситься так что мало не покажется. Перед принятием таблетки аспирина, полежавшего недельку в молодом игмекарте, лучше написать завещание.  

«Юный» или «пожилой» игмекарте это понятия многовековые. Область Меммонд за Тисмургом считалась «старым» заповедником, но эта «старость» не означает, что там можно варить самогонку коком- отшельником, как в каком-нибудь слабообеспеченном дорогами селе пермяцкого края. В Меммонде тоже мутно, переменчиво и эта тёмная зона заразительна, хоть и считается «выстаревшейся», да и подвычерпанной на редкоземелы. Поэтому это явно наша «ваша» поговорка, описывающая жизнь в игмекарте «что с возу упало, то пропало». В качестве потенциально- чудесного можно продавать саму почву заповедника, уголь кострищ... Да хоть заячье дерьмо. Приходишь, набираешь этого заячьего дерьма и тащишь, если заповедник позволил, на рынок. Дерьмо с неизвестными свойствами. Удобряйте комнатный цветок и не верьте в то, что он вас выест.  

Считается, что чем меньше вес и величина экспортного товара игмекарте, тем меньше вероятности его взбрыка. Поэтому мелкие редкоземелы из заповедников вывозят, а уголь, там встречающийся, сжигают на месте. В начале того века в Меммонде «застряла» машина- сейф со слитками золота. В Уве золото тоже ценится, ограбления бывают. Вот одна шайка- лейка напала на такой конвой, украла этот сейф и потащила его из Кидона к нам. Мысль толковая, но маршрут был выбран неудачный – разбойников засекли и они были вынуждены въехать в заповедник, затащив туда и кузов с золотом. Разбойники туда вьехали и там, в тёмной зоне, пропали.  

Фургон нашли с воздуха, стоящим на каменистой отмели одной из речек. Пригоняй вездеход и забирай своё золото? В наших условиях заповедника к этой машине пригнали по воздуху дирижабли, оттуда спустили экспертов, знавших коды вскрытия боксов, прямо там – на отмели, поставили плавильню и уже другими слитками переправили часть этого золота «на материк».  

Примерно через трое суток этой операции мелкая речка «вбунтовалась» селевыми волнами, сейф снесло вниз по течению и погребло, с трудом спаслись трое, повиснув на швартовочных канатах, двое из переплавщиков утонули в селевой волне на равнине вместе с оборудованием. Было засечено место, куда заповедник уложил остатки недоплавленного на отмели золота. Считается, что слитки и чушки слабо «заражаются»... Кидонский концессор – владелец слитков, месяца три искал желающих докопаться до остатков золота, предлагая долю от него в качестве оплаты. Нашёл, но – из аборигенов Меммонда. Ибо внешние так рисковать, даже за предлагаемый процент, отказывались. (Название «Меммонд» никак к Маммоне не относится. Это искаженное «малм-е-бонд» со старого своге – что-то вроде «дрянные стога»).  

В целом любое пятно игмекарте выглядит как тёмная область, куда зайти как на трясинное болото, усеянное минами и тонкий край «топи», бережок, где живут рисковые, суровые и чокнутые отшельники, от которых от самих все остальные люди стараются держаться подальше, как от прокажённых. Эти пограничные жители даже одеваются традиционно в закрытые широкие хламиды с капюшонами, призванными создать «зону отчуждения» заповедных жителей от прочего мира.  

В резких областях «тёмных» зон ни за вашу жизнь ни за ваше здоровье никто не поручится. Все страховые полисы, с зарождения этого вида бизнеса, оговаривают «кроме областей игмекарте». К заповедникам подвозятся здоровые товары, из заповедников вывозятся металлы и, под свою ответственность, семена и «карта- вывоз». По объёмному минному полю передвигаться никто из торговцев не жаждет, такой «хайкинг» это что-то вроде отсроченного на неопределённый срок смертного приговора, но во исполнении этого приговора неведомым способом, с садисткой выдумкой. Заповедники не против людей – они сами по себе, но предохранительные силы в них сбоят.  

Из ваших «сталкерских» писателей считанные единицы поняли, как это – понять, что описываемого героя вывезли, одурив до полумёртвия, в «заповедник» и бросили там искать приключений. Аборигены границ игмекарте и прижившиеся около прибывшие «сектанты заповедников» почти не способны жить в спокойных областях без подкормки, мрут «от тоски». Никаких особых «мутантов» в тёмных заповедниках не водится, биология на неизвестный фактор опасности не реагентна, ясного иммунитета не вырабатывается, хотя появляется труднообъяснимая привязанность.  

Наиболее известные игмекарте находятся на поверхности Ува, но абсолютно точно известно, что есть подземые «заповедники». Вероятно, что есть и «подводные». Периодичность возбуждения активности «факторов искажения» в игмекарте лежит в области гипотез. Хуни твёрдо полагают, что на всё в игмекарте «промысел божий»: поститесь, молитесь, оберегайтесь и будет вам доступное. Люди не были бы людьми, если бы не попытались выяснить причинность. В игмекарте не живут некоторые виды вьеш, в северных – лес мелкий и «пустой», хотя бывает, встречаются неуместные, «внепоясные» растения. Сами тёмные области некрупны по площади – километров 20-30 в диаметре вокруг некоторых «колонн».  

Собранные на складах редкие элементы, вычерпанные из колонного прилегания не дают искажений. Уничтожению игмекарте сопротивляется. Хонто предприняли как минимум одну такую попытку – попробовали закатать один из своих заповедников в бетон, срезав почву (всё равно уже испорченную многочисленными химическими выбросами и почти не восстановимую) и отведя текучие воды далеко за периметр. Техника врезалась в заповедник примерно на километр, потом стала ломаться, водители её – умирать по разным причинам. Игмекарте вылез «пятном» за периметром и хонто признали, что судя по поведению, заповедник – вьеш. Одна из версий ожидания Зенита Рока предполагает, что пятна «заповедников» разрастутся на весь Ув. По вашему – глобальная экологическая катастрофа. Почему до сих пор не разраслись? Вера в такой глобальный конец этого не объясняет.  

Я мог бы написать на тему похода в игмекарте что-нибудь художественное – от рассказа до романа: с героями, причинными депрессиями, с соображениями героев и с описаниями их болезненного умирания. Мне не трудно. Но, во-первых, мне эти герои, решившие так обыденно расстаться с относительно благополучным выживанием или с возможностью лёгкой смерти скучны; во-вторых есть более талантливые мастера слова и, в-третьих, поговорка гласит: не буди лихо пока спит тихо. Зачем мне примагниченные непонятки, сверх тех, которые уже имеются? Формализм призывает к осторожности.  

P. S. По части «пятен» имеется такая философия, (не хунейская, как ни удивительно) что «хозяева столбовых заповедников» воспринимают намерение посетителя. Там надо просто отдыхать, бродить без дела, ничего не собирая ради выгоды. Как проводить часы, сидя в японском «саду камней», которые «сады» ни что иное как вариант фрактализации прихода. Пытаться так отдохнуть, если вы уже совсем устали, разрешено.